Красный гаолян

Дядя Лохань насчитал больше десятка япошек и не меньше солдат марионеточной армии, столпившихся за едой вокруг ведра, и у него зародилась идея побега. Нужно лишь забуриться в гаоляновое поле, и там его эти гребаные псы уже не достанут. Подошвам стало жарко, на них выступил пот. После того как шевельнулись мысли о побеге, он занервничал. Что скрывалось за холодной усмешкой надсмотрщика с хлыстом? Стоило дяде Лоханю увидеть эту усмешку, так в его голове тут же всё смешалось.

Крестьяне не наелись, а толстый китаец собрал плошки. Работяги облизывали губы, с жадностью глядя на рис, прилипший к стенкам пустых вёдер, но никто не осмеливался шелохнуться. На северном берегу реки хрипло заревел мул. Дядя Лохань узнал звук. Это кричал наш чёрный мул. На только что появившемся пустыре. Мулов и лошадей привязали к каменным каткам. Повсюду валялся истерзанный гаолян. Скотина неохотно жевала смятую жухлую гаоляновую ботву.

После обеда один паренёк чуть старше двадцати, решив, что надсмотрщик отвлёкся, помчался к гаоляновому полю, но его догнала пуля. Он упал ничком на краю поля и больше не двигался.

Когда солнце стало клониться к западу, снова приехал тот тёмно-жёлтый грузовичок. Дядя Лохань доел свой черпак риса. Его желудок привык к гаоляну и активно противился рису с привкусом плесени, однако дядя Лохань силой заставил себя глотать, несмотря на спазмы в горле. Мысль о побеге всё крепла и крепла. Он вспомнил о деревеньке в десяти с лишним ли отсюда, о своём доме, где в нос бил аромат гаолянового вина. Когда пришли японцы, все работники винокурни разбежались, и раскалённые котлы, в которых варили вино, остыли. Но ещё больше скучал он по моей бабушке и моему отцу. То тепло, которое моя бабушка дарила ему рядом с гаоляновой скирдой, вовек не забыть.

После ужина крестьян перегнали в большой загон, окружённый частоколом из кедровых жердей, который сверху был накрыт несколькими полотнищами брезента. Снаружи ограждение из жердей обтянули грубой сеткой с ячейками размером с фасолину, а калитку сварили из толстых металлических прутов. Япошки и солдаты марионеточных войск жили по отдельности в двух палатках, которые стояли в нескольких десятках шагов от загона. Ту овчарку привязали ко входу в палатку япошек. Перед калиткой воткнули высокий шест, на котором повесили два фонаря. Япошки и солдаты марионеточных войск сменялись на посту. Мулов и лошадей привязали с западной стороны загона на разорённом гаоляновом поле, где в землю воткнули несколько десятков коновязей.

В загоне стояла ужасная вонь, кто-то громко храпел, а кто-то ходил отлить в жестяное ведро, стоявшее в углу, и капли мочи стучали о стенки ведра, словно жемчужины о яшмовое блюдо. В загон проникал тусклый свет фонарей, в котором то и дело колыхались длинные тени патрульных.

Постепенно сгустилась ночь, холод стал мучительным. Дядя Лохань не мог уснуть, всё думал о побеге. Вокруг загона раздавались шаги постовых. Дядя Лохань лежал, не смея пошевелиться, и в итоге провалился в забытьё. Ему приснилось, будто в его голову вонзили острый кинжал, а руку прижигали калёным железом. Очнулся он весь в поту и с мокрыми штанами. Из далёкой деревни донёсся пронзительный петушиный крик. Мулы и лошади били копытами и с шумом раздували ноздри. Сквозь дырявый брезент воровато заглядывали несколько звёздочек.

Тот мужчина средних лет, что днём помог дяде Лоханю, тихонько сел. Даже в полумраке дядя Лохань видел его пылающие глаза. Он понял, что это незаурядный человек, и молча наблюдал за ним, а тот присел на колени у входа и поднял руки; движения его были очень медленными. Дядя Лохань смотрел на его спину и затылок. Человек сделал глубокий вдох, наклонил голову набок, а затем схватился за железные прутья, словно бы натягивая тетиву. Глаза его светились тёмно-зелёным светом, и когда этот свет соприкасался с предметами, казалось, раздаётся шипение. Железные прутья беззвучно разошлись в стороны. Ещё больше света от фонарей и от звёзд устремилось внутрь загона, осветив незнамо чей поношенный тапок, просивший каши. Патрульный повернулся. Дядя увидел, как из загона выпорхнула чёрная тень. Япошка только крякнул и тут же обмяк в железной хватке этого парня и беззвучно повалился на землю. Парень схватил винтовку япошки и бесшумно растворился во тьме.

Дядя Лохань не сразу понял, что только что произошло на его глазах. Оказалось, тот мужчина был мастером боевых искусств, и он проложил путь к спасению. Беги! Дядя Лохань осторожно выбрался наружу через образовавшуюся дыру. Мёртвый японец лежал навзничь, одна его нога всё ещё подёргивалась.

Дядя Лохань на карачках дополз до гаолянового поля, там выпрямился и пошёл вдоль борозды, прячась за гаоляном и стараясь не издавать ни звука. Так он добрался до реки Мошуйхэ. Прямо над головой светили три звезды,[15] наступил самый тёмный предрассветный час. Звёзды поблёскивали на воде. Дядя Лохань постоял немного на берегу, холод пронизывал до костей, зубы стучали, а боль в подбородке отдавалась в щеках и ушах, объединяясь с пульсирующей, словно от нагноения, болью в макушке. Свежий воздух свободы с привкусом гаолянового сока проникал в ноздри, лёгкие и внутренности. Призрачный свет двух японских фонарей пробивался в тумане, а тёмный контур загона напоминал огромную могилу. Дядя Лохань не осмеливался поверить, что так легко сбежал. Ноги сами отнесли его к сгнившему деревянному мостику, в журчащей воде кружились рыбки, падающая звезда яркой вспышкой прочертила небо. Словно бы ничего и не произошло, совсем ничего. Вообще-то дядя Лохань мог тогда сбежать в деревню, схорониться, залечить раны и продолжить жить-поживать. Однако, ступив на мост, он услышал, как на южном берегу реки испуганно заревел охрипшим голосом мул. Он вернулся за мулами, что и привело к грандиозной трагедии.

Тягловый скот привязали к нескольким десяткам столбов неподалёку от газона, прямо под ними плескалась лужа их собственной вонючей мочи. Лошади раздували ноздри и фыркали, а мулы грызли деревянные столбы. Лошади жевали стебли гаоляна. У мулов начался понос. Лохань, спотыкаясь на каждом шагу, влетел в табун. Он учуял родной запах двух наших больших чёрных мулов, увидел знакомые силуэты и бросился к ним, чтобы освободить своих страдающих друзей, но мулы, эти неразумные твари, развернулись к нему задом и принялись лягаться, высоко вскидывая копыта.

Дядя Лохань забормотал себе под нос:

— Чёрненькие, убежим вместе!

Мулы бешено крутились туда-сюда, оберегая свою территорию. Почему-то они не узнали хозяина. Дядя Лохань не ведал, что его облик изменился из-за нового для мулов запаха запёкшейся крови и вида затянувшихся ран. Дядя Лохань в расстроенных чувствах сделал шаг вперёд, и мул лягнул его копытом прямо в пах. Старик отлетел в сторону и упал на бок, не чувствуя половину тела. Мул продолжал лягаться, высоко задрав зад, копыта сверкали, словно серпы луны. В паху у дяди Лоханя всё отекло и горело огнём, появилось ощущение, будто он придавлен тяжёлым грузом. Он попробовал подняться, но упал, а упав, снова поднялся. В деревне снова закукарекал тонким голосом петух. Тьма начала постепенно отступать, три звезды сияли ещё ярче, освещая искрящиеся зады мулов и их глазные яблоки.

— Твари вы этакие!

Дядя Лохань впал в ярость и начал, скособочившись, ходить вокруг в поисках чего-нибудь острого. В канале, который рыли для отведения воды, он нашёл железную лопату. Лохань разгуливал по территории, громко ругаясь, позабыв о людях и сторожевой псине всего в сотне шагов от него. Он чувствовал себя свободным, ведь свобода — это отсутствие страха. Красное марево на востоке поднималось и рассеивалось, гаоляновое поле в предрассветный час казалось таким безмолвным, словно в любую минуту эту тишину может разорвать взрыв. Дядя Лохань двинулся навстречу заре прямиком к своим двум чёрным большим мулам. Он ненавидел этих тварей до мозга костей. Мулы стояли тихо и не двигались. Дядя Лохань поднял лопату, прицелился одному из мулов в заднюю ногу и изо всех сил ударил. Холодная тень упала на ногу мула. Животное пару раз качнулось из стороны в сторону, а потом из его пасти вырвалось громкое ржание, в котором смешались возмущение и страх. Сразу вслед за этим раненый мул высоко задрал зад и обдал фонтаном горячей крови лицо дяди Лоханя. Тот увидел слабое место и ударил мула по другой ноге. Чёрный мул охнул, его круп постепенно опустился, потом мул внезапно осел на землю, всё ещё опираясь передними копытами, его шею сдавливали поводья, а из пасти вырвалось воззвание к светлеющему серо-синему небу. Тяжёлый зад животного прижал лопату к земле, дядя Лохань присел на корточки, рванул изо всех сил лопату и почувствовал, что лезвие застряло в бедренной кости животного. Второй мул тупо пялился на рухнувшего товарища и жалостливо ржал, словно бы плакал и просил пощады.

Дядя Лохань с лопатой в руках пошёл на него, мул попятился, верёвка натянулась, готовая порваться, деревянный кол затрещал. Из огромных, с кулак, глаз мула лился тёмно-синий свет.

— Испугался, гад? И где теперь твой грозный вид? Тварюга! Неблагодарная продажная скотина! Предатель, мать твою!

Яростно ругаясь, дядя Лохань ударил лопатой, целясь в прямоугольную морду чёрного мула, но промазал, и железный заступ застрял в деревянном столбе. Он подёргал черенок, покрутил во все стороны и только тогда вытащил лопату. Чёрный мул боролся изо всех сил, выгибая задние ноги, словно лук, а облезлый хвост с шуршанием подметал землю. Дядя Лохань прицелился в морду мулу — бац! — и лопата попала прямо в центр широкого лба, лезвие ударилось о крепкую кость и задрожало, вибрация передалась через черенок на руки дяди так, что они онемели. Чёрный мул не издал ни звука, его копыта дрожали, ноги заплетались; в конце концов животное не выдержало и рухнуло на землю, словно обвалившаяся стена. Верёвка порвалась, один конец болтался на коновязи, а второй обвился вокруг морды мула. Дядя Лохань молча стоял, опустив руки по швам. Блестящая лопата торчала из головы мула, указывая прямо в небо. Поодаль лаяла собака, кричали люди. Рассвело. Над восточной стороной гаолянового поля показалась кроваво-красная дуга; солнечные лучи попадали прямёхонько в полуоткрытый рот дяди Лоханя, похожий на чёрную дыру.