Ваше Сиятельство

— Так, подожди, давай сначала разберемся с твоим «во-первых». Мама, ты вчера меня внимательно слушала? — я встал с кровати, подойдя к окну, открыл одну из створок. — Не заметила, как я несколько раз пытался донести мысль, что я уже взрослый? Я — взрослый! — с особо ясным ударением произнес я. — И если ты попытаешься решать мои проблемы за меня, тем более без меня, то из этого ничего хорошего не выйдет. Ты согласовывала со мной вопрос о телохранителях? Нет? Так вот, завтра я выйду школу, как обычно, в семь двадцать, чтобы успеть зайти за Айлин, а ты будь любезна в семь тридцать быть в гостиной — займись нанятыми без моего ведома охранниками. Можешь угостить их чаем с пряниками.

— Саша! Да как ты смеешь! — Елена Викторовна притопнула ногой. Сейчас взгляд ее карих глаз казался огненным — именно этого всегда взгляда боялись все наши слуги. Они казались опаснее пожара.

— Итак, с первым вопросом разобрались, — категорично решил я, подавив улыбку. — Что там у тебя за «во-вторых».

— Нет не разобрались! Вовсе не разобрались! Вопрос касается твоей безопасности! Если ты настолько беспечен, то кто, как ни мать обязана защитить тебя! И я это сделаю! — выпалила она, хотя в голосе графини уже не было прежней уверенности.

— Мам, ты что сейчас пытаешься поссориться? Я же ясно сказал, что пойду в школу вместе с Айлин как обычно. Это я не собираюсь обсуждать. И если ты не хочешь снова оказаться в неловком положении, то больше никогда не смей решать мои вопросы без меня, — я сказал это очень твердо. Графиня Елецкая прежде не слышала, да и не могла слышать подобной твердости в голосе своего сына. Хотя не только сына, но даже мужа — все-таки Петр Александрович слыл довольно добрым и мягким человеком, хотя более десяти лет отдал военной службе.

Она приоткрыла рот и растерянно смотрела на меня.

— Так, говори, что там у тебя «во-вторых». Надеюсь, не такая же ерунда, как «во-первых»? — возможно, мои последние слова ей показались обидны. Но ее следовало встряхнуть так, чтобы графиня скорее осознала: перед ней не прежний Саша, и многое теперь иначе. И я поторопил: — Давай, говори. У меня нет времени на всякие глупости, я собирался заняться важной магической практикой.

— Какой еще практикой? У тебя нет магических способностей, — сердито произнесла графиня.

— Мам, ты совсем не помнишь, о чем мы вчера говорили? Или мои слова для тебя столь неважны, что ты им не придаешь значения? Тогда смотри сюда, — я повернулся к рабочему столу, на краю которого лежали скомканные листы бумаги со схемами моих шаблонов.

Вытянув вперед левую руку, я сосредоточился, входя в резонанс с эрминговым потоком, повышая вибрацию до максимума и фокусируя его на комке бумаги. В тот же миг комок вспыхнул. Вспыхнул эффектно, словно внутри его скрывалась щепотка пороха, с негромким хлопком, разбрасывая яркие искры, которых не могло быть от обычного пламени.

— Сашенька… — вот здесь уверенность Елены Викторовны, будто ее сын — беззащитный ребенок, очень даже подсела. Хотя в глазах графини по-прежнему отражалось пламя, но оно было лишь отражением горячащего комка бумаги. — Нужно потушить скорее! — встрепенулась она, бросилась вперед, схватить со спинки кресла мой халат.

— Нужно просто не мешать мне и не пытаться что-то решать вместо меня! — намеренно сердито сказал я, резко выбросил вперед ладонь кинетическим толчком сбивая с кресла велюровый халат — в итоге мамина рука схватила лишь воздух. Сейчас дело было вовсе не в моей вредности: я не собирался этим жестом щелкнуть ее по носу, просто не хотел, чтобы в халате появилась прожженная дыра. Затем сделал пас левой рукой — пламя тут же погасло. — С магией разобрались, да? — спросил я, с удовлетворением отмечая глубину маминого потрясения. — Чтобы впредь не забывать об этом, пометь у себя в коммуникаторе: «Мой сын взрослый. У него магические способности есть». Говори, что там у тебя «во-вторых».

— Во-вторых… А что «во-вторых»? Ах, да… Даша. Что у тебя с ней? Ты имеешь какие-то отношения с нашей служанкой? — Елена Викторовна смотрела на затухающую струйку дыма над столом.

— Мам, а давай мои отношения с кем бы то ни было, будут только моими отношениями. И с Айлин, и с княгиней Ковалевской, и со служанкой Дашей, если таковые имеются. Ты пойми: лезть в мои отношения даже несколько неприлично. Примерно, как если бы, я лез в твои отношения с бароном Евстафьевым. Я знаю, что он тебе нравится. И нравился даже тогда, когда мой отец был жив. Без веских на то оснований, я и слова тебе не скажу о твоих отношениях с другими людьми. Вот и ты, пожалуйста, без серьезных оснований, не трогай моих отношений. Надеюсь, этот вопрос закрыт ровно так же, как вопрос с магией, и мне не придется являть что-то для убедительности.

— Что являть⁈ — вот сейчас мне показалось, что огонь в глазах мамы окончательно угас, и в них появилось лишь непонимание и испуг.

— Являть доказательства моей свободы в отношениях с кем бы то ни было, — вспоминая послеобеденный десерт, я едва сдержал улыбку. А ведь Даша правда сладкая штучка.

— Не надо больше ничего являть, — согласилась графиня. — Сейчас скажу, чтобы Даша убрала у тебя на столе. Нет, пусть лучше Надежда Дмитриевна зайдет.

— Мам, ты снова не все услышала? Я сказал: сейчас я буду заниматься магической практикой и не надо мне мешать всякой уборкой. Когда мне это потребуется, я сам вызову служанку по говорителю, — я подошел к столу и с помощью старой газеты, сгреб пепел на край.

Все-таки с мамой непросто. Она из тех уверенных в своей правоте, непробиваемых людей, которые меняются очень медленно и только путем маленьких или больших потрясений. Наверняка у нас случится еще много подобных разговоров. Ладно, Астерий умеет быть терпеливым.

— Занимайся. Сам тогда позовешь служанку, — сказала графиня, направляясь к двери.

Мне так и хотелось выкрикнуть: «Вот это прогресс! Слава Сварогу! Сердечная благодарность Артемиде!».

— А к барону Евстафьеву ты зря так настроен, — известила она по пути. — Он — очень хороший человек. Да, Евклид Иванович мне нравится. Я знаю его с университета. И дочка у него — девочка очень миленькая, — остановившись на пороге, Елена Викторовна улыбнулась.

— Мам, ну что ты хочешь от меня услышать? — вот тут моя память прояснилась, я вспомнил имя той пампушки: Талия! Конечно же, Талия Евклидовна. Хотя, самой талии на ее теле не наблюдалось. Наблюдался выступающий животик, а личико у юной баронессы Евстафьевой было симпатичным. Запомнилась она мне умопомрачительной раскрепощенностью и веселостью, так и лившемся из нее через край. Тут я подумал: «Почему бы не сделать маме приятное?» и сказал: — Хорошо, я поеду с тобой в гости к Евстафьевым. Талия — в самом деле интересная девочка.

— Вот и хорошо, — теперь графиня улыбнулась так, что обнажились ее белые зубки. Довольная хотя бы таким итогом, она скрылась за дверью.

Я же сгреб пепел сожженных бумаг на газету и попросту выбросил его в окно. Невзирая на внешнюю простоту трюка с пламенем, дался он мне нелегко. Здесь проблема вовсе не в талантах Астерия, а в особенностях этого мира и его магии. Эрминговые потоки не подразумевали магическое взаимодействие со стихиями, и получалось так, что маг самого высокого уровня здесь не мог задействовать стихию Огня и эффектно ударить каким-нибудь фаерболлом (или назовите как вам удобно огненный сгусток). Чтобы магическим усилием породить в этом мире пламя, требовалось скачкообразно поднимать температуру в узкой области приложения силы: изменять и направлять эрминговых поток, так как мы поступаем с солнечным светом, фокусируя его в точку линзой. Да, по сути, это температурная магия в чистом виде, никак не зависящая от стихий, но очень зависящая от опыта и силы самого мага. Признаюсь, чтобы произвести нужное впечатление на маму, я основательно вложился — до сих пор чувствовал тянущую, болезненную пустоту в области солнечного сплетения. Ведь пока Астерий здесь не так хорош, но это лишь дело тренировок — скоро он станет гораздо лучше. И что мне особо нравилось в этом мире: ни один маг здесь не способен сжигать улицы и города, точно свихнувшийся бог обрушивать с неба огненные потоки и каменные глыбы, превращая мир в хаос. Извините за выражение, задолбало это безумие, творящееся во многих нижних мирах, которые созданы точно для того, чтобы там могли потешить свое самолюбие отдельные неуравновешенные личности. Я такое никогда не любил. А здесь даже боги разумно ограничены в возможностях. И это правильно и хорошо.

До самого сна я прокачивал магические навыки, продумал и воплотил несколько полезных шаблонов — их можно в один миг активировать при необходимости. Вот не хотелось, чтобы такая необходимость возникла. Светить в школе, что граф Елецкий обладает магией, нежелательно. Во-первых, я (в данном случае Астерий) из тех, кто не любит привлекать внимание. А во-вторых, разумнее не вскрывать все карты недоброжелателям. Но если потребуется применить нечто этакое, то я сделаю. Перед тем как лечь в постель, я включил коммуникатор, чтобы отправить Айлин сообщение, что завтра иду в школу и зайду за ней. Прежде чем я успел это сделать в мой терминал свалилось аж три сообщения от самой госпожи Синицыной: «Как ты там? Очень надеюсь, что быстро выздоравливаешь!», затем «Саш, почему молчишь? С тобой все хорошо⁈», и последнее «Ложусь спать, а от тебя нет ни слова. Мне тревожно, Сашенька!». Такое беспокойство Айлин очень приятно, а я, увы, черствый и бессовестный тип. Почему за целый день ни разу не зашел в сеть и ничего не написал ей? Ведь Айлин почти каждый день пишет мне, даже если мы этот день проводим вместе. Может, стоит мне носить эйхос? Эйхосами здесь называли устройства, носимые на поясе или подвешенными на груди, на них можно хранить разного рода информацию и прослушивать сообщения, поступившие на личный терминал коммуникатора. Устройства эти довольно тяжелые и громоздкие, этак с половину крупного яблока, я не любил эйхосы из-за неудобства и еще неприятного механического голоса, который, при нажатии кнопки, зачитывал полученное сообщение.

Я написал Айлин: «Прости, весь день был занят. Лечился, приводил себя в порядок, тренировался, чтобы набить морду Сухову. Завтра иду в школу и обязательно зайду за тобой. Не вздумай убежать раньше!». Чуть подумав, добавил: «Айлин, дорогая, я помню твои поцелуи и наши объятия». Отправил… А потом сам себя сердито спросил: «Вот последнее зачем? Ты же этим очень растревожишь ее, дашь этой милой девочке лишнюю надежду. Она любит тебя. Разве можно так играться сердцем, дорогого тебе человека? Хотя… я не играюсь. Ведь я в самом деле помню, те объятия и ее слова. Они меня очень тронули. Мне на самом деле тепло их вспоминать. Что-то изменилось между ей и мной».

Черт! Я подошел к окну и закурил, хотя не собирался делать этого в своей комнате. Мысли неслись вскачь: «Айлин, Айлин… Что между нами будет? Ты же на вид совсем девочка, будто тебе лет 16. Хотя вы с княгиней Ковалевской одногодки и день рождения у вас почти в один день. Вот опять Ковалевская… Далась она, надменная стерва. Зачем я ее сюда приплел?».