Истина всегда одна

Глава 14

Уже на следующий день Ваня почувствовал себе гораздо лучше; голова перестала болеть, кашель тоже почти не беспокоил. После визита младшего лейтенанта гебешника больше никто из начальства не появлялся. Ваня почему-то надеялся, что придет кто-то из штрафной роты, но никто так и не пришел.

Свое обещание отправить в часть через пару дней Елистратова не сдержала, надо сказать, без всяких причин, потому что Иван очень быстро практически выздоровел. Даже ожоги сошли без следа.

Сначала он откровенно наслаждался бездельем, но очень быстро полевой госпиталь начал сильно тяготить, а точнее, тяготили боль и страдания, пропитавшие все вокруг.

Раненые поступали сплошным потоком, им оказывали первую помощь, легких оставляли, умерших хоронили, а тяжелых отправляли дальше в тыл.

Установилась хорошая погода, ожили птички, но их пение всегда заглушали стоны и крики, не умолкающие в полевом госпитале. Ваня сильно удивлялся, как персонал лазарета еще не сошел с ума, потому что он сам уже не мог переносить вопли страдающих от боли людей и постоянный запах смерти: состоявший из смрада карболки, гноя и мочи.

Чтобы хоть как-нибудь занять себя, Иван начал помогать персоналу лазарета: в основном колол дрова и разгружал раненых. Легче на душе от этого не становилось, но работа хотя бы позволяла немного отвлечься.

Петруха тоже быстро шел на поправку, а вот у Мыколы и Мамеда дела обстояли не так хорошо, а если точнее, совсем скверно. Комод сильно отравился, его постоянно бил лающий, кровавый кашель, а у Аллахвердиева начали гноиться ожоги.

И на исходе четвертого дня в составе «особой антиснайперской группы» осталось всего два человека.

— Нэ хочу, зачэм в тыл… — Мамед всхлипнул. — Зачэм, оставь мэня здэсь, воевать буду. Нэ могу друг бросить. Пожалуйста, оставь мэня…

Из глаз азербайджанца на желтые от гноя бинты покатились слезы.

— Поговори мне еще! Ишь вояка. Не бойсь, на тебя войны еще хватит, — беззлобно прикрикнул пожилой санитар дядя Вася. — Не спите, грузим…

Ваня и Петруха взялись за ручки носилок и перенесли Мамеда в телегу. Ваня осторожно пожал ему руку, потом снял с себя часы и надел на запястье Аллахвердиеву.

— Сколо совсем сдоловый будесь, — Петруха вложил Мамеду в ладонь маленькую, деревянную фигурку. — Она будет бересь тебя…

Аллахвердиев молча кивнул и уже не скрываясь заплакал.

Ваня тоже захотел что-то сказать ему, но не нашел слов.

— Ну шо, братики… — Мыкола подошел к телеге сам. — Пора, значит… — он запнулся и по очереди крепко обнял Петруху и Ваню. — Вы того, не переживайте, я присмотрю за Мамедкой… — комод закашлялся, стер локтем кровь на губах и весело улыбнулся. — Все буде добре…

Иван зло скрипнул зубами. С людьми он сходился трудно, но сейчас чувствовал себя, словно от него что-то отрезали. Словно от сердца отрезали.

— Едем, погоняй, эй, залетные…

Караван телег тронулся с места.

— Ну я посол, Ванюска? Ланеных надо лесить… — Петруха кивнул Ивану и потопал к палаткам. Он как-то очень органично и быстро влился в лечащий персонал, вовсю готовил свои шаманские мази с отварчиками, при этом, каким-то загадочным образом даже нашел общий язык с врачами и санитарами. Со всеми кроме военврача второго ранга Елистратовой, но и она якута терпела.

Иван постоял немного и решил сегодня же потребовать выписки.

— Вань, а Ваньша… — позади раздался голосок Настены.

— Чего тебе? — Иван обернулся.

Девчонка с первого дня шастала за ним хвостиком, сама лично приносила пайку и ягоды, которые собирала в леску, всячески ухаживала и даже пробовала развлекать — петь песни и рассказывать сказки. И все это, несмотря на то, что Ваня обращался с ней абсолютно нейтрально и равнодушно. А порой даже грубовато.

Санитарка Евдокия Михайловна, которую раненые называли с любовью баба Дуся, объяснила поведение Насти просто и доступно:

— Поспела, девка, в сок входит, хочет уже, — и тут же показала Ване кулак. — Не вздумай, понял, охламон? Обещай, что не замаешь девку! Ну?

Иван, конечно, пообещал. Ему такое даже в голову не приходило. Хотя затянувшееся воздержание уже вовсю давало о себе знать. Он было пробовал подкатить к Курицыной, но та этот подкат даже не заметила. А к Хусаиновой подкатить он просто не смог себе заставить. Других кандидаток тоже хватало, но они почему-то Ивана не привлекали. Была еще Варвара Сергеевна, но та просто откровенно издевалась над Иваном.

— Смотри, что я спроворила, — Настя протянула на руках Ивану аккуратно сложенную форму. — Вот, все отстирала и зашила. Но это другие, твои штаны и рубаха совсем погорели и расползлись. Должно в пору прийтись. Я выбирала. И бельишко свежее. И сапоги, и портянки!

— Гимнастерка, — машинально поправил Ваня.

— Гимнастерка! — радостно согласилась Настена. — Идем, померяешь.

Иван немного поразмыслил и кивнул. Шастать по лазарету в нательном белье ему уже надоело, а тот момент, что девчонка могла подобрать форму, среди обмундирования, оставшегося от умерших, его ничуть не беспокоил. Во время своих многочисленных попыток выжить Иван только и делал, что раздевал трупы, так что навсегда отучился от брезгливости и суеверий.

И пошел за Настей. Она привела его на полянку чуть поодаль от лазарета, села на пенечек и взглядом потребовала — одевайся, явно намереваясь смотреть.

Иван жестом приказал отвернуться.

Настя строптиво фыркнула, надула губы, но все-таки послушалась.

Ваня быстро переоделся. Каким-то странным образом, девчонка подобрала вещи точно по размеру, а сапоги оказались, вообще, почти новые, да еще комсоставские, юфтевые.

— Красивый! — восхищенно пропела Настя. — Ну как? Нравится?

Подскочила к Ивану, закрыла глаза и смешно вытянула губы, явно напрашиваясь на поцелуй.

Ваня вздохнул. Настена была очень симпатичной девушкой, чем-то смахивала на юную Камерон Диас, обещала вырасти в настоящую красавицу, но из-за ее возраста, Ваня воспринимал ее только как ребенка. Она и выглядела как ребенок: голенастая, тощая, еще не сформировавшаяся, несмотря на густой, сильный голос.

— Спасибо, Настя.

— И все? — с обидой выкрикнула девчонка и плаксиво потребовала: — Хотя бы поцелуй!..

— Все, — твердо ответил Иван и показал на пенек. — Присядь. Расскажи о себе. А потом я кое-что рассажу тебе.

— Мне шестнадцать лет! — еще обижаясь, пробубнила Настена, глянула на Ивана, смутилась и быстро поправилась. — Ну… пятнадцать… почти… правда, я не обманываю.

— Дальше.

— Мы жили там… — Настя показала рукой куда-то себе на спину. — Батя ушел в армию, мы с мамой и бабулей одни остались на хуторе. Потом пришли немцы, мы ушли в лес, там папкино зимовье было. Мамка долго болела, потом померла. Следом бабуля… — девочка всхлипнула. — Я сама осталась. Похоронила мамку с бабулей, подождала до весны, а потом пошла куда глаза глядят. Места-то я хорошо знаю, папка учил. Вот скоро и вышла к своим. Меня сразу Варвара Сергеевна к себе взяла. Вот, теперь санитарка! — она с гордостью задрала нос, оправила гимнастерку и выпятила тощую грудь. — Война закончится — на врача выучусь. Варвара Сергеевна говорит, что я способная и умная.

Ваня хотел расспросить ее подробней, но не стал ворошить прошлое, потому что понимал; девочка натерпелась столько, сколько не каждому взрослому пережить. И вместо расспросов начал тихо рассказывать:

— Все у тебя будет хорошо, Настя. Но врачом ты не станешь.

— А кем? — Настена с любопытством вытаращила на него глаза. — Кем я стану?

Ваня помедлил и внушительно сказал:

— Певицей ты станешь. Знаменитой на всю страну певицей. Ты будешь собирать огромные залы слушателей, тебя будут снимать в кино, а твои портреты печатать в журналах. Вся страна будет восхищаться тобой. Тысячи поклонников будут счастливы только увидеть тебя.

— Правда? — Настя прижала ладошки к щекам. — Правда, правда?

Иван уверенно ответил:

— Чистая правда. Верь мне, я знаю. Чистая правда. А потом… потом я приеду к тебе. Если ты, конечно, вспомнишь обо мне.

— Ваньша! — Настя вскочила и бросилась к Ивану. — Конечно вспомню, обязательно вспомню! Обещаю!

Пылко чмокнула Ваню в губы и стремглав понеслась обратно в лазарет.

Ваня улыбнулся. На душе сразу стало гораздо легче.

Он посмотрел вслед Настены и тихо прошептал:

— Все у тебя получится девочка. Главное — захотеть…

И тоже пошел в полевой госпиталь, твердо решив выпроситься у Елистратовой на выписку.

Варвара Сергеевна сидела у своей палатки и курила.

Увидев Ивана, она нахмурила брови и строго поинтересовалась.

— В чем дело, красноармеец Куприн? Почему вы не в больничной форме?

— Я здоров, товарищ военфельдшер второго ранга! — четко ответил Ваня. — Прошу выписать меня из госпиталя.

— Здоров, говоришь? — Елистратова улыбнулась. — Ну что же, пошли, я тебя осмотрю…

Иван чертыхнулся про себя. Лечила и осматривала его всегда лично Варвара Сергеевна. И эти осмотры для него стали настоящей пыткой. Происходило это всегда глубоко вечером, Елистратова звала его к себе, приказывала наголо раздеться, а потом очень подробно и тщательно осматривала, прикасаясь и поглаживая все тело. У Ивана сразу же начиналось буйство естества, но Елистратова не обращала на вздыбившееся мужское хозяйство никакого внимания.

Вообще, никакого. Словно его и не было!

Невозмутимо обрабатывала раны и отправляла обратно. Иван решил, что она просто издевается над ним, но причины такого отношения понять не мог. На какой-то личный загадочный интерес врачихи прямо намекало еще то, что по всем медицинским показателям Ивана еще к четвертому дню пребывания в лазарете должны были отправить в часть, но Елистратова все его не выписывала.

— Раздевайся, — Варвара Сергеевна присела на табуретку.

— Я здоров! — Иван резко сдернул с себя ремень и быстро стянул гимнастерку вместе с нательной рубахой. — Абсолютно здоров! Смотрите сколько угодно.

— Сейчас и посмотрим, — иронично хмыкнула Елистратова, а потом неожиданно поинтересовалась. — Сколько тебе осталось до отбытия срока в штрафной роте?

— Четыре дня… — Ваня запнулся, потому что Варвара Сергеевна застала его врасплох. — Кажется… четыре или пять. Или шесть…

— И ты стремишься на фронт? — Елистратова нетерпеливым движением пальца приказала раздеваться дальше. — Первый раз вижу такое.

Иван рывком спустил штаны с подштанниками. Но в этот раз почему-то мужской атрибут не стал реагировать как обычно.

Варвара Сергеевна удивленно вздернула бровь, едва заметно усмехнулась, встала и провела ладонью по груди Ивана.

Реакция последовала незамедлительно.

Елистратова торжествующе улыбнулась, но потом вдруг резко бросила:

— Одевайся… — в ее голосе промелькнула злая досада. — Выпишу я тебя. Выпишу. Разнылся тут. Завтра мы выдвинемся в Тартолово, немцев наши еще отодвинули, а везти раненых сюда далеко и опасно. Немецкие самолеты летают как у себя дома. Так вот, поможешь со своим дружком Петровым нам перебазироваться и выпишу вас. И напишу правильное заключение, о ранении. Вас же по ранению отпускают из штрафников? Но тебе все равно придется вернуться в свою штрафную роту, такой порядок. А уже оттуда, тебя отправят в обычную часть. Свободны, красноармеец Куприн…