Ржевский 4

* * *

— Здорово, братва, — вхожу в небольшой деревянный домик возле третьего озера и оглядываюсь по сторонам. — Кто-то ещё будет?

— Явился, слава богу, — неприязненно бросает дедок в дальнем углу.

Шестеро человек. Так, всего нас тринадцать. Минус я и Шу, минус царь, минус трое хоронящих — должно присутствовать семеро.

— Авдеев у Шереметьевых, — хмуро бросает мужик справа. — В принципе, восьмеро для кворума достаточно.

— Одно маленькое дельце, — поднимаю вверх указательный палец.

Если ориентироваться на память предшественника, тип в парусиновых штанах — тот, кто мне нужен.

— Викторович, долг тебе отдам сперва? — достаю из новых штанов предусмотрительно подготовленный мешочек. — Прости, что задержал, был неправ. Сверху пять процентов штрафа от меня за просрочку. Вместе с извинениями.

— Сколько здесь? — Алексей Викторович Трифонов озадачено высыпает часть золота на столешницу и переводит взгляд с монеты на монету.

— Восемь триста был мой вам долг. Четыреста пятнадцать — мои извинения. Итого восемь семьсот пятнадцать.

— Неожиданно. Да, долг принимаю! — спохватывается тот, у которого предшественник регулярно занимал мелкими суммами до тех пор, пока не накопилось изрядное количество.

— По цифре точно, — говорю. — Копейка в копейку.

Присутствующие имеют такие лица, как будто забыли, зачем и собирались.

— Да то понятно, — задумчиво комментирует владелец участка на противоположной стороне Золотого Квадрата. — Кабы сам не вспомнил, я бы уже и не ждал.

— Ржевский, а что это с тобой? — рассеянно спрашивает Меншиков. — Вы ж отродясь долгов не отда…

— Сейчас обижусь, — предупреждаю. — Я и так с трудом за ум пытаюсь взяться — новую жизнь начать. Если хочешь поссориться прямо здесь и вручную — можешь закончить свою последнюю фразу.

— Не с руки нам здесь сейчас ссориться, — вздыхает сидящий рядом с ним Вяземский. — И так грядёт не пойми что, давайте хоть между собой пока поговорим, не собачась?

— Меншиков, персонально для тебя, — занимаю один из свободных стульев за столом.

Рядом садится Шу.

— Мудаком я рос до последнего момента, — продолжаю. — Кое-что случилось. Кое-какие моменты я переосмыслил. Сейчас некоторые вещи пытаюсь начать заново, в других начатых исправляюсь. Первым делом пытаюсь раздать долги, к вам на встречу шёл — вот, одну сумму из долгового блокнота вычеркнул. Спасибо большое, Алексей Викторович, — ещё раз благодарю Трифонова. — Не держи зла за задержку, больше не повторится.

— Да я не сержусь, радуюсь, — удивляется неплохой знакомый родителей предшественника. — Во-первых, и сумма не такая мелкая. Во-вторых, ты за ум взялся.

— Ржевский, а поведай нам. — С умным видом начинает Филиппов. — Воронцова ты при всём честном народе за что выпорол?

— А сам не соображаешь? — смотрю на него спокойно. — Он попытался вопреки Хартии при этом самом всём честном народе…

— Тебя арестовать! — Филиппов не выдерживает и заканчивает за меня фразу.

По нему видно, что этого разговора он по каким-то причинам очень хотел и ждал — не нужно быть Мадиной, чтобы заметить его нетерпение.

— Ну так ты же сам себе на вопрос и ответил, — откидываюсь на спинку стула.

— Это не между дворянами минутная замятня, — замечает со своего места Вяземский. — Это ты по факту виток противостояния между нами и столицей ознаменовал.

— Не я первый начал, — отмахиваюсь. — Или какая-то претензия? Кто-то на моём месте иначе бы себя вёл?

Над столом виснет молчание.

— У меня встречный вопрос. Вы все видели, что к нам прибавился человек, — хлопаю по плечу напарницу. — Почему ей приглашение не прислали? Ладно, царь. Ладно, те из нас, кто к нему ближе. Нам остальным уже закон что, не писан тоже? Почему не позвали?

— Не поверилось как-то поначалу, — извиняющимся тоном поясняет Меншиков. — Девица. Ржевский в её пользу от земли отказался, условий дарения в мэрии не озвучено — подумали, твой пьяный бред. Плюс какая-то ошибка регистратора.

— Ты уж не взыщи, — следом за ним вздыхает Филиппов. — На права твои из нас никто покушаться не думает. Просто вследствие твоей наработанной репутации ввод нового человека впервые за всю историю… несколько нереально выглядел.

— Ладно, проехали, — кажется, разобрались.

Разгильдяйство, не злой умысел.

— Кто убил Растопчина? Дмитрий Иванович, это от всех нас вопрос. — Неожиданно спрашивает Трифонов.

— Вы же понимаете, что я не обязан отвечать? — уточняю для полноты картины.

— Никто и не говорит, что обязан. Сейчас, возможно, решается конфигурация союзов через месяц. Можешь вообще отмолчаться — твоё право.

Хм. Если бы давили, послал бы на три буквы.

— Я его не убивал, слово Ржевского, — поднимаю вверх ладонь. Лица присутствующих становятся более задумчивыми. — Он по мне плазмой шарахнул, было дело. Прямо у себя в кабинете. Но я его только физически вразумил.

— Как?

— Придавил рот и нос, пока задыхаться не начал, — отвечаю честно. — Так несколько раз. Но я внимательно следил за его здоровьем и убил его совсем другой человек.

— Знаешь, кто?

— Конечно. — Чуть подумав, решаю не скрывать деталей.

Всё равно через некоторое время это не будет иметь никакого значения.

— Но вам имени не скажу, — продолжаю. — Скажу лишь, там было за что. Была бы моя воля, Растопчин бы так быстро и легко не ушёл.

— А как⁈ — Филиппов всё изумляется и изумляется.

— У меня бы он изрядно помучился перед смертью, — откровенность, только откровенность. — Причём под магозапись, чтобы я эту картинку в назидание кому угодно после крутить мог.

В частности, тем, кто за ним стоит. Кто бы это ни был.

— За что? — интересуется хмурый Трифонов. — Дим, несмотря на всю твою репутацию, она никогда не касалась таких моментов. Беспредела за вашей фамилией отродясь не водилось, совсем наоборот. У тебя должны быть причины. Скажешь?

— Это и всех нас касается, — добавляет Филиппов. — О твоих достижениях кое-каких слухи уже идут, хотелось бы и о начинаниях понимать. Если, конечно, в будущем ты ни с кем из нас союза не исключаешь.

— Растопчин не должен был давать разрешения пытать детей. Перед их смертью, к которой он их приговорил.

Шесть пар глаз широко раскрываются.

— На гротеск похоже, — говорит Лукин, происходящий из семьи-конкурента Меншиковых за внимание основателя нынешней династии два века тому.

— Я же тебя в свою веру не зову, — пожимаю плечами. — Вы спросили — я ответил. Мог бы вообще промолчать.

— Нет у Растопчина права никого к смерти приговаривать, — замечает Вяземский.

— Он не прямо, — морщусь. — Там чуть иначе было. Для кое-каких игр из столицы понадобились разменные монеты, конкретные личности. Их назначили. Растопчин выбрал содействие, даже в сторону не отошёл.

— Ребёнок не один был? — сумрачно спрашивает Филиппов, глядя сперва в столешницу, затем поднимая глаза на меня.

— Трое. Три несовершеннолетние девочки, — легко выдерживаю взгляд. — Пардон за банальность, но Слово Ржевского. Я с такими вещами не шучу.

— А ведь это чертовски занятно. При всей твоей подноготной ни у кого из нас ведь и мысли нет, что ты сейчас неправду говорить можешь, — замечает Меншиков. — Неисповедимы пути господни, что ещё сказать.

— Так это потому, что я правду и говорю. Ржевские всегда были распи*дяями, но среди нас никогда не было пи*доболов. Разницу улавливаешь?

— Господа, меня зовут Шу Норимацу. Я среди вас единственная женщина, разрешите поинтересоваться: какова цель нашего собрания?

Напарница молодец. Свежую струю внесла вовремя и по теме.

— Хороший вопрос, — криво ухмыляется половинкой рта Трифонов. — Хотелось бы понять, как дальше жить. Чего с какой стороны ждать в течение месяца и как к этому подготовиться.

— У нас, думаю, в самое ближайшее время ясность на эту тему появится прямо здесь, — предполагаю вслух.

В стул, являющийся теоретически местом царя (судя по нумерации), вмонтирован портальный маяк. Он сейчас активировался и что-то излучает.

Взгляды присутствующих скрещиваются на мне, в них висит невысказанный вопрос.

— Вот оно, — указываю на портальное окно, загоревшееся за их спинами.

Буквально через секунду из несанкционированного транспортного канала выходит высокий шатен:

— Приветствую! Я чуть опоздал, надеюсь, ничего серьёзного ещё не обсуждали?

Все резко вскакивают. Кроме меня и Шу.

Кто-то кланяется, кто-то что-то говорит.