Гремучий Коктейль 1

Глава 26

Чуткость — это очень важно. Перед нечуткими людьми закрывается не меньше дверей, чем перед дураками. А если они еще (как часто бывает) неблагодарны, то двери захлопываются с достаточным грохотом, чтобы пробить даже их нечуткость. Правда иногда, в некоторых случаях, это не двери, а крышка гроба.

— Студент Дайхард!

— «Кейн!»

— Я же сказал, — процедил я, выходя на песок Арены, окруженной в данный момент четырехцепниками из другого класса, — Несколько секунд, барон. Тут дело чести!

Ни о какой чести, естественно, речи не шло. Я просто был взбешен как сволочь. Ухо, из которого только что щедро пустили кровь, болит! Ушибы — болят! В кишках тянущее чувство, потому что я под проклятыми арканитовыми солями! Ночь была полное говно! На меня охотятся остатки ушибленной в мозжечок расы даймонов! И вдобавок, ко всему прочему, вызывает директор! Мало того, что послать его в жопу нельзя, так тут еще и эта крыса вылезла, заголосив во всю ивановскую о чем-то там попранном и настаивающем на немедленном удовлетворении!

Ну, сука, держись.

Раздраженные люди соображают очень быстро, хоть и узко. Передо мной стояла наглая, чистая, выспавшаяся цель. Магии нет? Хрен с ним. Использовать гримуар для защиты тоже не могу. Оружия нет, дуэль проводится чисто на магических книгах, так?

Ну и похер, спляшем! Всего-то надо отцепить гримуар Горизонта Тысячи Бед от пояса вместе с цепями, превращая большую красивую книгу в охренительно неудобный, но крайне увесистый кистень!

Первый же взмах развеивает летящую ко мне от Ренеева гадость, похожую на созданную из сочно-синей энергии птичку. Я уже шагаю вперед, точно также как и с Аркендорф, только пылая жаждой крови и насилия. Княжич оказывается не робкого десятка, он хоть и ошеломлен таким использованием колдунской литературы (а как ошеломлена Фелиция — словами не передать!), но умудряется выпустить еще три заклинания. Режущую дугу бело-синей энергии я принимаю на вовремя перехваченную книгу, струю какой-то непонятной жидкости, вдруг забившей со страниц гримуара противника, банально обхожу, так как дурак-лидер слишком высоко поднял свою чернокнигу и не видит, что происходит. Третье, точнее второе заклинание, что он успел, явленное в реальности в виде полутораметровой полупрозрачной стены (прямо с кирпичиками), я тупо разбиваю своим «кистенем». Хотя мог бы и обойти.

Дальше песок заканчивается, и начинается, собственно, слепой дурак, продолжающий творить струю неведомой херни, радостно летящей мимо. Бью ногой от души, от всей своей пролетарской ненависти к мутным предательским крысам, лишенным, как оказалось, малейшего чувства благодарности. Носок моего ботинка под сдавленные вопли зрителей врезается в пах Ренееву, снизу вверх, самым сочным из возможных образов. Вырываю погасшую книгу от сгибающегося в муках княжича, выдаю ему коленом в нос, опять-таки с душевного размаху, а затем, видя, что тот чудом удержался на ногах, начинаю лупить его по голове его же увесистым гримуаром!

— Подлец! — пытающегося согнуться и понежить яйки парня относит от мощного удара томом по уху влево, он перебирает ногами, шатается и кряхтит.

— Прохвост! — вспоминаю я еще одно старорусское слово, которое не так удобно, как рвущийся из груди мат, но тоже ничего, я ж на публике. Это, конечно, с ударом справа. Теперь он приходится больше на челюсть и под углом, от чего «лидер класса» теперь недосчитается зубов.

— Паскудник! — следующий удар вновь в левое ухо, но уже под тревожные крики итальянца, орущего что-то о конце. Не обращаю внимания, еще один удар успею, но надо слово! На «П»!

— Пид… Паразит!! — последний удар разворачивает запутавшегося в ногах княжича ко мне задом, за руки и плечи меня уже хватает кто-то сильный, но разве я могу упустить такую возможность?! Да ни в жизнь!

— Подонок! — реву я, выполняя удар по яйцам номер два!

Это всё, полное фаталити. Я ему, кажется, еще и пальцы переломал, которыми Ренеев за поврежденное держался.

А затем меня всё-таки оттаскивают, возбужденно жужжа в здоровое ухо разные глупые слова. Вокруг много-много подростков с квадратными глазами и отвисшими челюстями. Их моим конвоирам приходится даже немножечко подпихивать, чтобы протиснуться с территории Арены.

— Я же говорил, что мы почти не потратим время… — зло бурчал я, прижимая ладонь к ноющему уху, — А вы…

— С-студент Дайхард! Это было… недопустимо! — пищала кукла для полового удовлетворения директора, бледная как мел и с платочком у рабочего рта, — Вы… вы животное! Зверь! Варвар!

В мозгах орала даймон, суля мне анальные кары за такое непрофильное использование её обиталища, сзади сопел поднимающийся по ступенькам Медичи, болело ухо, а от меня по-прежнему попахивало жареным человеком и болотистой почвой. Последнее бесило еще сильнее. Лучше бы пахло кровью и выбитыми зубами Ренеева!

— В-ведите меня, м-мамзель! — рыкнул я на испуганно пискнувшую секретутку, — Нас люди ждут!

— Ох, Дайхард… — вздохнул идущий сзади итальянец, — Вы своей смертью точно не умрете.

— Ерунда, — сопел я в ответ, — Главное — не как человек умер, а скольких он успел убить! В смысле как защищал свою честь! В смысле…

Развить мысль мне не удалось, так как мы пришли к кабинету директора. Ошпарив меня тем, что искренне считала гневным взглядом, девочка на пое… побегушках нырнула внутрь первой, оставив нас с итальянцем за порогом.

— Дайхард… — итальянец говорил удивительно тихо для своего темперамента, — То, что вы устроили — оно было необходимо?

— Чаша любого терпения имеет свой объём, господин преподаватель, — процедил я, — Ренеев предпочитал заливать в мою — бочками. И не делайте вид, что вы не знаете, о чем я говорю.

— Возможно и знаю, — не стал юлить ветеран, — Но вы, так… уничтожив Юрия Викторовича, совершенно точно обрели себе врага в лице его отца, князя Ренеева. Русь очень велика, студент Дайхард… а у князей очень длинные руки. Не делайте вид, что не знаете, о чем я говорю.

— А вы бы сами как бы поступили на моем месте? — просто спросил я барона.

— Дал бы своему преподавателю возможность перенести дуэль, — ядовито процедил барон, — К вечеру половина Санкт-Петербурга будет знать, что лидер лучшего класса академии ревнителей был банально избит на дуэли раненым человеком, находящимся в состоянии истощения и под солями арканита. Походя. При свидетелях. Это была не дуэль, студент Дайхард, а расправа! Пусть волка над щенком, но кто в курсе, что вы не щенок?!

— У меня было плохое настроение, — пожал я плечами. Угроза князем совершенно не впечатляла. Елецкий вон, тоже был князем… и двоедушником. Его казнили вместе с Расхатовым, конечно, но кто сказал, что эти твари не сидят в ком-то покруче? Так что Ренеев в данный момент меня совершенно не впечатлял. Хотелось в душ и спать.

Высунувшаяся назад секс-ассистентка не стала манить нас ухоженной ручкой, а, выскочив из-за двери, попиликала себе куда-то. Следом за ней вышел и сам директор, с растерянно-удивленным выражением на упитанном лице. Он тоже пошёл, но не просто, а ухватив и утаскивая с собой слегка не понявшего такой вариант развития событий итальянца, а мне лишь напоследок махнул рукой — мол, заходи туда. Я, еще раз пожав плечами и поморщившись от тянущей боли в ухе, зашёл. Внутри меня ждали.

Так началось моё знакомство с Амвросием Лебедяновичем Витиеватым, душевнейшим дедом лет 55-ти, богатым на алопецию и добродушные улыбки, а также с его французским бульдогом Курвом и адьютантом Никитой Игоревичем Достоевским. В кабинете директора, где почему-то слегка светился глобус, установленный на специальной подставке, еще присутствовал и граф Азов, но он всего лишь подошёл ко мне с самого начала аудиенции и, процедив, что Константин не сделает и шага за ворота академии ни один, ни со мной, тут же вышел, наверняка к сыну.

Остались вышеупомянутые трое, причем по важности я сначала выделил бульдога. Толстая крупная собака с темно-пятнистой шкурой дисциплинированно дождалась, пока Истинный граф сделает свои дела, а затем посеменила ко мне, издали излучая желание укусить. Так он, в общем-то, и был переименован из Корвина в Курва при полном одобрении веселящегося хозяина. Укусить, если что, у него не вышло, по банальной причине в виде адъютанта-перехватчика. Сам молодой человек был насквозь обычным настолько, что хрипящий от разочарования пёс, рвущийся у у него из рук, полностью оттягивал внимание от лица. Я запомнил лишь легкую курносость и серые глаза перед тем, как человек, носящий столь роскошное имя как Амвросий, полностью завладел моим вниманием.

Разговор у нас быстро стал непринужденным, так как на кокетливый вопрос «знаете ли вы, молодой человек, что за вами охотятся жаждущие мести двоедушцы?», я чистосердечно ответил, что прекрасно знаю, вот одного уже с утра в болоте и похоронил. Ну, в смысле угробил. А так он там лежит, да. Остыл, конечно, но еще не воняет. Нет, воняет, конечно, но не протух. Амвросий Лебедянович тут же, слегка поперхнувшись, правда, улыбкой, озадачил своего подчиненного сверкой, проверкой, находкой и вскрытием, а сам, удерживая своего неприятно целеустремленного Курва, продолжил разговаривать со мной человеческим голосом. Я, испытывая определенное облегчение от его искренней заботы о моей жизни, отвечал вполне честно и откровенно (в определенных пределах), а уж когда упомянул блокнотик, взятый с трупа, чуть не стал назначен лучшим другом этого замечательного старикана.

Ну это я так, сарказмирую.

Витиеватый (выбрал же себе псевдоним!) был злым, тёртым, коварным дядькой из каких-то спецслужб Империи, в данной момент озабоченной двоедушцами до обосранных штанов. Когда я сломал портал, некоторые из них, в разных концах страны, впали в истерику и амок, от чего и были выявлены, изловлены и допрошены. Поднялся жуткий кипиш, в результате которого вышли на мою светлую личность и какое-то время за ней следили. Неплотно. А жаль, было бы плотно, мне бы не пришлось половину ночи лежать на полянке в ожидании пули из собственного пистолета.

Торговаться со мной никто не собирался. Вот ты, товарищ Кейн, хочешь жить? Хочешь. Мы это можем обеспечить. Кто мы? Неважно. Заинтересованные лица и даймон академии, который стережет всю территорию. Но так как нам лично нужен не ты, а те, кто хотят тебя подвергнуть лютым пыткам за уничтоженную родину — будь любезен, оказывай содействие. Какое? Любое. В разумных рамках, конечно же, но их границы определим мы. Никто же не хочет, чтобы имперские тайные службы решили, что всех выловили, а хитрые двоедушцы, затаившись, таки добрались до молодого и перспективного ревнителя? Правильно.

— Мне они показались очень осторожными… особями, — аккуратно поделился я своим мнением со стариком. Тот бдительно следил за Курвом — бульдог обмяк тряпочкой, закрыл глаза и засопел, на самом деле притворяясь ради побега. Хозяин это знал.

— Так и есть, господин Дайхард, — покивал старичок, — Кстати, ко мне можете обращаться «ваше благородие». Очень уж я привык к такому незамысловатому обращению. И звучит оно куда лучше, чем вот эти вот имена да фамилии. Продолжайте.