Четвертая масть

* * *

К серьезным делам отец Аллы перешел после завтрака, который на скорую руку сварганила бабушка. Он уже посетил ванную комнату и переоделся в домашние треники и майку со старой рубашкой, но смотрел на меня всё ещё хмуро. Я даже не пытался понять, почему меня так сходу невзлюбили — в конце концов, в жизни разное случается, и, возможно, я мог напомнить ему какого-нибудь недруга из детского сада или младшей школы. Поэтому я молча ел и ждал, когда меня позовут поговорить по-мужски — судя по всему, рукоприкладство откладывалось, а всё остальное я надеялся пройти с достоинством.

Вот после еды Александр Васильевич — так звали отца Аллы полностью — и предложил мне побеседовать с глазу на глаз. Я легко согласился — и даже остановил Аллу, которая была готова броситься на мою защиту. Отец заметил порыв дочери, но ничего не сказал — до тех пор, пока не закрыл за нами дверь большой комнаты.

— Алка от тебя без ума, — нейтрально сказал он, когда я уселся на диван.

Сам он остался на ногах, лишь оперся пятой точкой о стол — известный прием, позволяющий получить некоторое преимущество над собеседником. Я точно знал, что со мной это не сработает, а потому и пошел у него на поводу.

— Я от неё тоже, — кратко ответил я. — У нас это взаимно.

— Взаимно… — он мрачно кивнул. — Это хорошо. Как вы познакомились?

— Случайно… — я вспомнил, как на глазах краснело её лицо после удара затылком о пол кухни в нашей общаге. — Встретились на одном концерте, разговорились… ну и вот.

— Ты не из Москвы?

— Нет, с Урала… тут в обща… в общежитии живу… жил, — объяснил я. — Пока Алла и Елизавета Петровна не предложили перебраться сюда.

— Ясно. И что дальше, Егор? Хочешь заполучить московскую прописку?

— Кто же откажется? — я наделся, что этот ответ прозвучит не слишком нагло. — Но вообще она у меня есть, Елизавета Петровна согласилась помочь, мне для нового института нужно было, — он уже открыл рот, чтобы что-то сказать, но я продолжил, не меняя тона. — На четыре года, временная.

Я и раньше знал, что бабушка Аллы готова меня забаловать, но эта история показала, что у её лояльности ко мне границ нет. Дело в том, что с местом в заборостроительной общаге мне пришлось распрощаться на одном из этапов оформления перевода, а вот в общежитие МИРЭА меня селить не собирались. Формально из-за отсутствия мест, а неформально — из-за того, что у них в корпусах ошивалось какое-то запредельное количество народа, среди которого попадались и уже окончившие обучение выпускники, и отчисленные товарищи, не спешившие возвращаться на историческую родину. Конечно, если бы я проявил подходящую случаю настойчивость, койкоместо для меня нашлось, но я не пошел на обострение отношений с комендантами, потому что не собирался заселяться в этот клоповник на Юго-Западной. Вот тогда-то на помощь и пришла Елизавета Петровна.

Строго говоря, я ещё никуда не прописался — и даже не выписался из старой общаги, просто не хватило времени. Но Елизавета Петровна была согласна прописать меня на Новоалексеевской — причем не временно, а постоянно. Предложение было, конечно, заманчивым, но в каком-то варианте развития событий могло серьезно подпортить наши с бабушкой отношения, поэтому я настоял на временном штампе. Впрочем, заниматься этим я собирался уже в августе, когда мы с Аллой вернемся в Москву с моей родины.

Александр Васильевич немного помолчал.

— То есть мать тебе не доверяет? — уточнил он.

— Мне сложно судить, — я развел руками. — Но она предлагала прописать меня постоянно, на временной я настоял.

— И почему же?

— Чтобы не создавать лишних точек напряжения, — я улыбнулся. — В принципе, я могу и в тамошней общаге всё оформить, дело привычное, но если вы меня отсюда не выгоните, то будут дополнительные сложности — в поликлинику, например, мотаться далековато. На остальное, кажется, это не влияет.

— Не влияет, да…

Он наконец выдвинул стул и уселся на нем, опершись левым локтем на столешницу. Я почувствовал, что пора подводить какой-то итог — впрочем, я был уверен, что выгонять меня не будут, хотя в ближайшее время я окажусь буквально под микроскопом. Но пауза затягивалась, и я подумал, что надо о чем-то спросить самому — например, о том, сколько дней он планирует пробыть в Москве. Но Александр Васильевич успел первым.

— Кстати, а что это за картинки в прихожей развешаны? И почему у нас в квартире новая дверь?

Во время завтрака он ни словом не дал понять, что заметил перемены в интерьере квартиры. И я оказался на распутье — либо признаваться в чем-то, либо всё отрицать и требовать, чтобы ко мне пустили Аллу с бабушкой. Втроем мы бы точно отбились от самых неудобных вопросов. Но такое требование Александр Васильевич мог расценить как слабость, а этого я не собирался допускать.

Я мысленно вздохнул и призвал на помощь всех известных мне богов.

— У нас тут стреляли, — сказал я как можно более равнодушным тоном. — Заявился один деятель, с пистолетом, палить начал во все стороны… дверь под замену, дырки от пуль я цементом замазал, а сверху мы эти картинки повесили. Осенью думали полностью обои переклеить.

Пока я это произносил, глаза отца делались всё круглее и круглее, а под конец моей речи брови оказались где-то под прической.

— Эм… — наконец выдавил он из себя. — Эм?

— Что? — невинно поинтересовался я.

— Кто… кто стрелял? — хрипло спросил Александр Васильевич.

Я прикинул вариант — и решил сдать Аллу с потрохами. Всё равно ей за это ничего не будет — да и вины за ней, если разобраться, никакой нет.

— Помните историю про Одиссея и его возвращение домой? — спросил я.

— При чём тут это? — с него можно было рисовать аллегорию недоумения.

— При том, что один из парней, с которым когда-то дружила Алла, оказался мелким и подленьким гаденышем, — объяснил я. — Когда они расстались, он начал ей мстить, приходил к тем, с кем она знакомилась, и предупреждал — мол, это моя девушка, а не поймешь — ноги-руки переломаю. Сейчас он в армии долг родине отдает, но нашлись продолжатели его дела… вот с ними и пришлось разбираться по-взрослому. А потом один из них сюда заявился — стащил у отца наградной пистолет и открыл пальбу. Хорошо, сосед помог, Алексей…

— Лёшка?

— Да, он ему по затылку доской приложил, тот и лег отдохнуть, — уточнил я.

Про световуху я решил пока не упоминать. Всему своё время.

— Дела… — он заметно осунулся и потерял тот задор, с которым шел на разговор со мной.

Ну и никаких предпосылок к тому, что он кинется на меня с кулаками, я тоже уже не видел.

— И что потом было?

— Да ничего особого. Этот стрелок, кажется, сейчас в СИЗО, суда ждет. Остальные двое затаились, но я им раньше показал, что настроен серьезно, — про Стаса я тоже решил не рассказывать. — Теперь до глубокой осени можно расслабиться, пока тот парень из армии не вернется… думаю, с ним тоже придется что-то делать, вряд ли он сам по себе успокоится. Так что обои переклеить успею, но в августе.

Шутка получилась так себе, и Александр Васильевич даже не улыбнулся.

— Ясно… — повторился он. — Да уж, выпустил я Алку, выпустил… с этой работой. А машина у тебя откуда? Родители купили?

— Нет, сам. Знакомый предложил, дешево совсем, я и взял. Водить умею, чинить тоже, да и она на ходу… права есть… с гаражом пока непонятно, но до осени время есть, тогда и буду думать.

— Так… — он посмотрел в окно, которое перегораживала крона какого-то тополя. — Понятно, что ничего не понятно. То есть с этими ребятами пока никаких… ну… проблем не будет?

— Думаю, да, — ответил я. — Пока — точно. Я уверен, что они не поедут за нами ко мне на родину. Мы с Аллой хотим ко мне съездить, думали в субботу стартовать, но теперь задержимся, — пояснил я, заметив его вопросительный взгляд.

Вид у него был странный — он словно получил в прикупе пару тузов к мизеру и уже посчитал в уме взятки на «паровозе». Мне даже стало его немного жалко, но я мужественно промолчал — некоторые вещи люди должны обдумать самостоятельно.

— Так… — протянул Александр Васильевич. — У меня, пожалуй, остался только один вопрос. Егор, расскажи мне, что за история с вашим арестом?