Целитель-8

Форд слушал – и поглядывал искоса на своего визави. Барух мог позволить себе такую вольность, как искренность. Ведь он, и подобные ему, всегда в тени. Барухи, Рокфеллеры, Морганы… Истинные хозяева Америки! А он кто? Да так… Наемный управляющий. Верно служил – оставили на второй срок. Заартачится – могут и шлепнуть, как Кеннеди.

Оглянувшись на вертолет, уныло свесивший лопасти, Бернард сказал:

- Ну, можно поговорить спокойно, без пронырливых свидетелей… Я думал над вашей докладной запиской, Джеральд. К сожалению, вы правы. Помните историю со Лжемихой? Нет, нет, меня вовсе не тянет бередить язвы самолюбия! Просто тогда я не поверил, что нам удалось вывезти из Советского Союза настоящего предиктора. Да скорее русские уволокут все золото из Форт-Нокса и перегрузят его на свой крейсер! За «железный занавес» ходу нет.

- Согласен, сэр, - помрачнел Форд. – Но и терпеть нынешнее положение невозможно! Наша политика терпит крах повсюду – в Африке, в Азии, даже в Европе! Что толку задумывать всякие многоходовки, если русские всегда в курсе? Для них нет ничего тайного! Поэтому выбор прост. Уж коли мы не в состоянии переправить этого Мику к нам, а у вас не получилось его скомпрометировать, выставив как лжепророка, ergo - объект подлежит ликвидации. Sic!

Бернард согласно покивал.

- Открою вам еще один маленький секрет, Джеральд, - зажурчал он. - Люди Рокфеллера уже пытались убрать Миху – руками таких же… м-м… паранормов. Не вышло! Увы, хорошие исполнители редки. Кстати… Думаю, вам лучше не привлекать к этой акции ЦРУ – лишняя огласка… м-м… чревата.

- Я ищу «вольного охотника», сэр, - Форд внимательно посмотрел на собеседника, словно стараясь донести до него и высказанную мысль, и невербальное желание. – Не порекомендуете?

Барух-младший будто и не услышал президента, задумавшись о своем, но вот он отмер, и украсился обаятельной улыбкой.

- Джонни Кид вас устроит?

- О-о! – изумился Джеральд. – Это был бы наилучший вариант! А разве «Крошка Джон» еще жив?

- Да ему всего сорок! – фыркнул хозяин имения. – Разумеется, услуги Джонни стоят очень дорого, но ради нашего общего дела… я все оплачу.

- Благодарю, сэр! – с чувством высказался Форд. – Такой ганмен, как Джонни, решит все мои проблемы!

- Наши проблемы, - мягко поправил его Бернард. - И еще… - помолчав, он добавил раздельно и веско: - Нам импонирует ваша твердость, Джеральд. Так почему бы вам не переизбраться на третий срок? А за выборы не беспокойтесь – народ проголосует, как укажут газеты.

- Но… - промямлил президент, чувствуя радостный трепет. – Но поправка… чтоб не больше двух сроков…

- А это уже наша забота, Джеральд, - мягко настоял Барух-младший. – Конституция – не скрижаль, надо будет – перепишем. Действуйте! И да поможет нам бог.

Воскресенье, 2 апреля. День

Московская область, Малаховка

Пикничок удался на славу, как говорится. В кои веки выбрались на природу, посидели, поболтали, никуда не торопясь, не взглядывая на часы! Я и баньку растопил - такого пару нагнал, что мы с отцом лишь на карачках ползали, глаза выпучив и рты пооткрывав. А только приподнимешь голову – от жара волосы трещат!

Нет, мы, конечно, героически вели себя – до того расхрабрились, что аж на второй полок забрались. А папа, жалобно так: «Только пару больше не поддавай, не надо!» А я, с этакой суровостью в голосе: «Надо, батя, надо!» И пол-ковшика квасу на раскаленные камни…

Из парной мы буквально выползли, исхлестанные вениками, зато как вольно дышалось после «пыточной»! Я уж не говорю про аппетит. Женщины после нас пошли, чтобы освободить мужчин для важного дела – шашлыки жарить.

Мне для таких дел умельцы сварганили неубиваемый мангал из серебристого сплава, а уж шампуры у Игоря Максимовича имелись отменные. Длиннее только шпаги…

Любезнейшее дело – обсыхать под солнцем, всей кожей ощущая на диво теплый воздух! Порыв ветерка то бесподобный запах хвои накинет, то дунет коварно – и тебя окутывает ольховый дым. Жмуришься, отворачиваешься, слезу точишь, а все равно – улыбка до ушей! Простые человеческие радости – они древнее всех сомнительных удовольствий, дарованных цивилизацией.

Я внимательно следил за нанизанным мясом, переворачивая шампуры любовно, вовремя гася огоньки, слушая, как капает шипящий жир и следя голодными глазами за поджаристой корочкой. А благоухает до того аппетитно, что желудок в узел завязывается от нетерпения!

Наши прелестницы вышли еле живые – розовые, распаренные… Волосы распущены… Даже у Ритки, с ее исконно прямыми прядями, кончики завиваются… И вся троица, жалостливо так: «Мы есть хотим!» А мужское меньшинство гордо доставляет в беседку две полные миски горячего, сочного, в меру прожаренного, чрезвычайно аппетитного… Смели за каких-то полчаса! Настя, по-моему, урчала даже, когда выхватила последний кусочек…

Пошли разговоры, хихиканья, подколы… Сытые и ублаженные, мы разбрелись по даче. Dolcefar niente – вот как это называется. А уж итальянцы знают толк в ленивых приятностях.

Солнце садилось, когда семейство решило подаваться до дому. Я вывел «Ижика» на улицу, и сидел, развалясь, бездумно следя за подрагивавшей стрелкой тахометра. Щелкнула дверца, и папа, кряхтя, устроился рядом.

- Ух! – выдохнул он. – Хорошо! Вообще, хорошо!

- Еще бы! – хмыкнул я. – Гендиром утвердили, да еще и доктор наук! Будешь теперь ва-ажный ходить, секретаршу заведешь с ногами от ушей…

Отец весело засмеялся, опуская стекло.

- Ну, уж длинней, чем у твоей Наташи, вряд ли найду! – чуть посерьезнев, но не сгоняя улыбку с лица, он спросил вполголоса:

- А ты Рите еще… ни с кем? – и выставил ладони: - Только без обид!

- Да о чем ты… - фыркнул я. – Риточка – красоточка, с ней даже пройтись под ручку приятно. Все оглядываются! Мужики трусливо вожделеют, а женщины завидуют и злятся. Однако ж… возможны варианты! Думаешь, я не вижу, какая Наташка сексуальная? Не, с основным инстинктом всё в порядке – тянет! То к той, то к этой…

- Ну, это как раз нормально… - затянул папа, наверняка вспоминая кого-то, кроме мамы. – Здоровое влечение!

- Аналогично, - улыбнулся я уголком рта. – Но дальше флирта не иду все равно. И тут дело даже не в моей верности… Или трусости… Нет. Просто не хочу обманывать Риту. Вранье – это такое паскудство… А признаться… Ну, как? Это же разрыв! Ну, или трещина в отношениях, которую хрен, когда залатаешь. А любовница? Она ведь тоже не хочет тебя с кем-то делить! В общем, измена – это целая куча проблем. Решить их, в принципе, можно – разрушив налаженную жизнь. А оно мне надо? Да и люблю я Ритку…

- Аналогично, - развел губы отец, блестя зубами. – Твоя мама – прелесть, какую не сыщешь! А женщин столько вокруг… Так и вьются! Попами вертят, глазки строят…

- Это нормально! – хихикнул я. – Здоровое влечение!

Справа, между «Ижиком» и забором, неожиданно вписалась «Волга» ГАЗ-24-24. «Дублерка» наехала на плети малины, проросшие из-под штакетника, и замерла, качнувшись. Я нахмурился, узнавая кого-то из прикрепленных, а тот тоже опустил стекло.

Сотрудник 9-го управления выглядел, как полагается телохрану – крепким, неприметным. Я не стал выговаривать ему, ожидая оправданий. Холодок, правда, сквозанул по спине, мышцы привычно напряглись, но разомлевший организм отторгал даже мысль об угрозе.

Отец мельком глянул на «Волгу», нагибаясь и кряхтя:

- Крошка, что ли, в носок попала… Мелочь, а неприятно…

Дальнейшее произошло за долгую-предолгую секунду, самую поганую секунду во всей моей жизни.

Неуловимым, отточенным движением прикрепленный выхватил ПБ с трубчатым глушителем. Мой мозг разом опустел, и только одно четкое осознание засело в голове: пуля предназначена мне.

А папа выпрямился, довольно выдыхая – удалил крошку… Пустячок, мешавший наслаждаться жизнью.

- Нет! – крик исторгся из меня, но поздно.

Хлопнул выстрел. Пуля вошла папе в бок, он вздрогнул, и поник, мягко перекатывая голову по спинке сиденья. Широко открытые глаза заблестели льдистой корочкой.

Мертвея от ужаса, подвывая тихонько, я вышиб дверь, краем глаза замечая, как паутинками трещинок разошлось кругленькое отверстие в ветровом стекле «Волги». Убийцу отбросило на спинку, гвоздя снайперской пулей. Зазвякал оброненный пистолет.

А я рванул дверцу «Ижа», и подхватил тело отца. Выволок его на травку между двумя машинами, опустился рядом на колени… Закричала Настя:

- Папа! Папочка!

Рита, бледная впросинь, перехватила ее. Выбежала мама. Прислонилась без сил к забору, застонала и стала съезжать на землю, пока не уселась, распуская волосы по голым коленкам. Плечи ее затряслись в неслышном плаче.

- Мишечка… - всхлипнула Рита. Слезы жгли ее, она то жмурилась, то встряхивала головой, смахивая с ресниц горючую влагу.

Я всё это видел, но отчаяние было настолько велико, что эмоции будто выключились. Мои руки тряслись, когда пальцы раздергивали папину рубашку. Отец не дышал. Пульса не было.

Прошло две минуты, как он умер.

Набежали парни из «девятки». Я узнал голос Рустама, когда тот наклонился и робко, будто винясь, тронул меня за плечо.

- Ты цел?

- Цел, - выдавил я, и глаза словно застило мутной полупрозрачной пленкой. Запекло.

«Плакать – потом! Третья минута на исходе!»

Я наложил руки на папин мускулистый, опавший живот, но уже не цедил Силу, отмеряя ее, как обычно, а сливал всю целиком. Без остатка.

- «Скорая» где? – трубно взревел чей-то голос.

- Вызвали! – отозвался другой, запыхавшийся. – Едет уже!

А я отдавал свою чертову энергию, проклиная и ее, и свои поганые сверхспособности. Да будь я нормальным, обычным, таким как все, и не случилось бы этого кошмара наяву!

«Ну, яви, яви чудо! Воскреси! – молил я, трясясь, как панночка. – Ну, что же ты, сука, не спасешь и не сохранишь?!»

- Мишечка! Остановись! – плачущая Рита слабо потянула меня.

- Мишечка, не надо! – вторила ей Настя дрожащим голосом.

- Надо! – выцедил я.

Смертельная усталость словно разжидила мои мышцы, превращая их в трепещущее желе. Сердце стучало неровно и слабо, с перебоями, заходясь.

Всё. Я иссяк. Опустел. За душой – ни кванта энергии мозга, или как там эту дрянь метапсихическую назовут ученые.

Но папа так и не воскрес.

А я даже зареветь не мог! С трудом выпрямившись, стоял, качаясь. Ни мысли. Ни чувства. Ничего. Внутри пустота и холод.

Тупо созерцая происходящее, я проводил глазами санитаров, уносивших отца. Даже на труп его убийцы смотрел безразлично – сдох, и ладно.

Мама с Настей уехали на «скорой», а Риту выслушивал Умар Юсупов, смуглый и бесконечно виноватый.

«Да при чем тут ты…» - мелькнуло в голове.

Я вернулся во двор, прошкандыбал по тропинке к грядкам, и выбрался через калитку. Мне было неизвестно, куда держать путь, но и оставаться не хотелось. Не моглось.

Перейдя горбатый мостик, скрылся в ельничке. Идти было очень трудно, каждый шаг отдавался колокольным звоном в ушах. Мне то и дело приходилось обнимать деревья, чтобы не упасть. Пережидал, пока в глазах не угаснут пульсирующие солнца, и снова брел. Переступал трухлявые стволы. Продирался через кусты. Падал и поднимался.