Команда Смайли

Глава 14

Он ехал по высокому плато – плато находилось выше линии деревьев, так как сосны росли низко, в расщелине долины. Это был все тот же день, вечерело, и сырой сумрак равнины стали прорезать первые огоньки. На горизонте лежал Оксфорд, выраставший из стлавшегося по земле тумана этаким академическим Иерусалимом. Вид с этой стороны показался Смайли внове, и это увеличивало чувство нереальности происходящего, словно его везли куда-то, а не он сам пустился в путешествие, словно им владели мысли, которыми он не управлял. Его посещение Тоби Эстерхейзи входило, хоть и спорно, в рамки руководящих указаний Лейкона, а это путешествие, Смайли прекрасно это знал, вело его в запретную зону собственных тайных интересов. Однако он понимал, что альтернативы нет, да и не хотел иного. Подобно археологу, который всю свою жизнь тщетно вел раскопки, Смайли просил дать ему еще один – последний день, – это как раз и был тот день.

Сначала он постоянно наблюдал в своем зеркальце за знакомым мотоциклом, который следовал за ним, как чайка в море. Но когда он спустился с последней «восьмерки», человек по имени Фергюсон не последовал за ним, и когда он остановился на обочине посмотреть карту, тоже никто не обогнал его, так что либо они догадались, куда он едет, либо по каким-то таинственным соображениям процедурного порядка запретили своему человеку выезжать за границу графства. Во время пути на Смайли то и дело нападали сомнения. «Пусть живет как знает, – думал он. Он услышал то, что требовалось, – не много, но достаточно, чтобы догадаться об остальном». Пусть живет как знает, пусть сама находит себе покой. А он, Смайли знал, покоя дать ей не может, сражение, в котором он задействован, должно продолжаться – иначе нет смысла вести борьбу.

Вывеска была словно приветливая улыбка: «МЕРРИЛИ ПРИНИМАЕТ ВСЕХ ДОМАШНИХ ЖИВОТНЫХ И ПТИЦ. МОЖНО И ЯЙЦА». Намалеванная желтая собака в цилиндре указывала лапой на грунтовую дорогу – дорога, по которой Смайли поехал, так круто спускалась вниз, что казалось, он летит с обрыва. Он проехал мимо мачты высокого напряжения – там вовсю завывал ветер – и въехал на территорию посадок. Сначала шли молодые деревца, затем старые деревья сомкнулись над ним, и вот он уже в Шварцвальде своего детства, в Германии, и направляется в неразведанную глубь. Он включил фары, сделал один крутой поворот, потом другой, потом третий и увидел деревянный дом, каким он себе его и представлял, – ее дача, как она это называла. Было время, когда у нее имелся дом в Оксфорде и дача, куда она порою уезжала. Теперь осталась только дача – она покинула город навсегда. Сруб стоял на вырубке – вокруг пни да утоптанная глина; дом был с ветхой верандой, крышей из дранки и жестяной трубой, из которой шел дым. Дощатые стены были вымазаны креозотом, железная кормушка почти перегораживала вход. На крошечной лужайке стоял самодельный столик для кормления птиц, на котором лежало столько хлеба, что хватило бы на прокорм всем обитателям Ноева ковчега, а вокруг вырубки, словно домики арендаторов, стояли асбестовые сарайчики и огражденные проволокой загоны для кур и прочих любимцев, которых с удовольствием здесь принимали.

«Карла, – подумал он. – Ну и забрался же ты в местечко».

Он остановил машину и тут же попал в бедлам: собаки заливались лаем так, что тонкие стенки гудели от рвавшихся наружу тел. Смайли направился к дому, бутылки в пакете для продуктов колотили его по ногам. Несмотря на царивший шум, он услышал звук своих шагов по веранде. Объявление на двери гласило: «Если НЕТ ДОМА, НЕ оставляйте домашних животных без присмотра» – и ниже приписано, явно в ярости: «Никаких чертовых обезьян».

Звонком служил ослиный хвост из пластмассы. Смайли только протянул к нему руку, как дверь отворилась и из темноты дома выглянула худенькая хорошенькая женщина. Серые глаза ее смотрели застенчиво, она отличалась той английской красотой, которой некогда обладала Энн, – благожелательной и спокойной. Увидев его, она резко остановилась.

– О Господи, – прошептала она. – Вот те на! – Опустив взгляд на свои грубые башмаки, она пальцем отбросила волосы со лба; собаки же тем временем зашлись до хрипоты за своими проволочными сетками.

– Извини, Хилари, – как можно мягче произнес Смайли. – Я всего на часок, обещаю. Только и всего. На часок.

Кто-то низким голосом очень медленно произнес из темноты за ее спиной:

– Что там, Хил? Болотное чудище, овца или жираф?

За вопросом последовал протяжный шелест, словно натягивали материю над пустотой.

– Это человек, Кон, – бросила Хилари через плечо и снова уставилась на свои башмаки.

– Существо женского рода или другого? – спросили тем же голосом.

– Это Джордж, Кон. Не сердись, Кон.

– Джордж? Который Джордж? Джордж-Перевозчик, который мочит мой уголь, или Джордж-Мясник, который травит моих собак?

– Всего несколько вопросов, – заверил Хилари Смайли все тем же глубоко сочувственным тоном. – Одно старое дело. Ничего исключительно важного, обещаю.

– Не имеет значения, Джордж. – Хилари все еще не поднимала глаз. – Честно. Все в порядке.

– Прекрати этот флирт! – скомандовали из дома. – Отпусти ее, кто ты там ни есть!

Стук постепенно приближался, и Смайли заговорил, перегнувшись в дверном проеме через Хилари.

– Конни, это я, – бросил он в темноту. И снова постарался, чтобы голос звучал как можно доброжелательнее.

Сначала шустрой сворой выскочили щенки – четыре щеночка, по всей вероятности гончие. Затем появилась шелудивая старая дворняга, в которой едва теплилась жизнь: она еле добралась до веранды и тут же рухнула. Затем дверь, содрогнувшись, распахнулась во всю ширь, и в проеме появилась женщина-гора – она, скособочась, как бы висела на двух толстых деревянных костылях, за которые, казалось, даже не держалась. У нее были седые, коротко остриженные, как у мужчины, волосы и водянистые, очень хитрые глазки, которые гневно уставились на Смайли. Она так долго его рассматривала, так тщательно и так не спеша, – его взволнованное лицо, мешковатый костюм, пластиковый продуктовый пакет в левой руке, всего его с ног до головы, переминавшегося с ноги на ногу, дожидаясь, пока его впустят, – словно обладала царственной властью над ним, которую удваивали ее окаменелость, затрудненное дыхание и немощь.

– Вот те на! – возгласила она наконец, продолжая изучать Смайли и шумно выдыхая воздух. – Это надо же! Будьте вы прокляты, Джордж Смайли! И вы, и все, что вы в себе несете! Отправляйтесь в Сибирь!

И улыбнулась – улыбка была такой неожиданной, ясной и по-детски свежей, что почти смыла предшествовавшую долгую нерешительность.

– Привет, Кон, – смущенно бросил Смайли.

Несмотря на улыбку, она не сводила с него въедливого взгляда.

– Хилз! – произнесла она наконец. – Я сказала: Хилз!

– Да, Кон?

– Пойди, милочка, накорми собачек. Когда это сделаешь, накорми этих грязнух кур. Пусть наедятся до отвала. Когда это сделаешь, приготовь еду на завтра, а когда и это сделаешь, принеси мне человечьего яду, чтобы я могла преждевременно отправить этого надоедливого субъекта в рай. Следуйте за мной, Джордж.

Хилари улыбнулась, но, словно застыв на месте, не могла сделать ни шагу, пока Конни не ткнула ее легонько локтем в бок.

– Поработай копытами, милочка. Он же тебе теперь ничего не сделает. Ведь он завязал, как и ты, и, как Господу известно, я тоже.