Война Кортни

Два дня спустя Би-би-си передала по радио первый репортаж из лагеря. Шафран вспомнила речь офицера СС Шредера в Гааге, банальность его слов, абсурдные фантазии нацистов: "мы не побоялись ликвидировать большое количество заложников”, “еврейские отбросы", "переселение евреев будет недолгим".- А вот и реальность. Шафран, как и остальные больные люди, услышала об адском мире мертвых тел, оставленных гнить на голой земле, в то время как выжившие, но полумертвые заключенные бесцельно бродили между ними, а матери, обезумевшие от страданий и горя, просили молока, чтобы дать мертвым младенцам, которых они несли на руках.

Мужчины и женщины Бейкер-стрит прошли через войну, пережили Блиц и ракетные обстрелы Фау-1, видели, как хороших мужчин и женщин отправляли умирать в Европу, и, подобно Шафран, понесли личные потери. Шафран рассказала им о своих страхах перед нацистским геноцидом по возвращении из Бельгии, но это было слишком темное преступление, чтобы его можно было представить себе. Это была дверь, открывающаяся в бездонную пропасть.

Новая срочность захватила Шафран и других членов команды, которые работали над восстановлением заключенных. Однажды утром ее вызвали к Губбинсу в комнату для совещаний.

Годы безжалостного переутомления и нервного напряжения состарили человека, который был сердцебиением Бейкер-стрит. Но его глаза сохранили свою кристальную ясность, и его энергия почему-то не уменьшилась.

“Как ты смотришь на то, чтобы вернуться в поле, Кортни?- спросил он ее. - Ничего тайного. Я хочу, чтобы вы отправились в Германию и разыскали группу наших людей.”

“Мне бы этого очень хотелось, сэр.”

- Думал, что никогда не спрошу, а? Ну, вот такая ситуация . . .- Он подошел к висевшей на стене карте, на которой булавками были обозначены позиции нацистских лагерей, расположение которых было известно союзникам. С каждым ужасным открытием, сделанным наступающими армиями, количество булавок увеличивалось. Губбинс выбрал один к северу от Берлина, к востоку от нынешних передовых позиций британской армии.

“Это место называется Заксенхаузен. Он был создан нацистами перед войной для размещения своих политических заключенных: коммунистов, либералов, пацифистов, инакомыслящих всех мастей. С тех пор как началась война, они использовали его, среди прочего, для размещения политических заключенных из стран, которые они захватили—лидеров партий, враждебных национал—социализму, и тому подобное-а также некоторых наших парней. Вот тут-то и вступаешь ты. У них есть несколько наших людей, англичан и датчан, а также агенты SIS и несколько военных типов, которые разозлили их своими настойчивыми попытками сбежать из лагерей военнопленных.

- Двое заключенных, включая одного из наших, называются Черчилль. Никакого отношения к Уинстону, но немцы этого не знают. В любом случае, есть много людей—в доме номер 10, на Бродвее и в других местах—которые хотят, чтобы наши люди вернулись. Но есть и осложняющий фактор . . .”

Карта подсказала Шафран, что это такое. “Вы имеете в виду русских, сэр?”

“Да. Мы полагаем, что они освободят Заксенхаузен сегодня или завтра, если еще не сделали этого. Но "освобождение" - это не то слово, которое подходит для того, что делают русские. В определенных кругах бытует мнение, и я с ним не спорю, что скоро мы поменяем одну войну с подлым диктаторским режимом, стремящимся к мировому господству, на другую, столь же ужасную.”

“Боже. . . . Неужели мы никогда не сможем жить в мире?”

- Будем надеяться, что так. А пока мы не хотим, чтобы наши люди попали из рук немцев прямо в руки русских. Я хочу, чтобы ты полетела в Германию. Наши ближайшие к Заксенхаузену части состоят из двенадцати корпусов. Я хочу, чтобы вы добрались до дивизионного штаба их передовых частей. Приложи ухо к земле. Узнайте, как лежит земля . . . К тому времени, как вы туда доберетесь, мы будем в двух шагах от русских. Если вы найдете способ установить с ними контакт, тем лучше. Если вы сможете добраться до Заксенхаузена, это будет лучше всего. Проявите инициативу.”

- Да, сэр, - ответила Шафран, не в силах сдержать улыбку. Только теперь, когда ей представилась такая возможность, она поняла, как сильно соскучилась по приключению - быть в действии, а не наблюдать за ним издалека. “Могу я обратиться к вам с просьбой, сэр?”

“Это зависит от того, что это такое.”

“Было бы очень полезно, если бы у меня были какие-то доказательства моей добросовестности и важности моей миссии. Я уверена, что если бы я была солдатом, занятым попытками закончить войну, и какая-то незнакомая женщина появилась в моем штабе, отвлекая меня разговорами о лагерях для военнопленных и захваченных важных персонах, я бы соблазнился сказать ей, чтобы она бежала вприпрыжку.”

Губбинс улыбнулся. “Ты не первая, кому пришла в голову такая мысль. Здесь. . .”

- Он протянул ей небольшую папку в кольцевой обложке. В ней лежали два документа, напечатанные на заглавной бумаге с Даунинг-стрит, 10, каждый в прозрачной пластиковой обложке. На одном из них было написано короткое заявление, в котором говорилось, что капитан Шафран Кортни выполняет миссию государственной важности, пытаясь вернуть пленных, захваченных эсэсовцами, и что ей будет оказана вся необходимая помощь.

Оно было подписано: "Уинстон С. Черчилль".

- Вот это да, - сказала она. - Это должно сработать.”

“Хотелось бы на это надеяться. Второй лист дает то же самое сообщение на русском языке.”

Шафран изучила страницу с непонятным кириллическим шрифтом.

“Я попросил одного парня из нашего чешского отделения взглянуть на него, - заверил ее Губбинс. - Он читает по-русски и заверил меня, что в этом есть смысл.”

“Когда я уезжаю?”

- Первым делом завтра, от Дакоты из Королевского военно-морского флота Нортхолта. Двенадцать корпусов знают, что ты придешь, так что тебя кто-нибудь встретит. Я хочу, чтобы ты держал меня в курсе происходящего. Кодируйте все сообщения, как обычно. Война почти закончилась, но мы не можем быть слишком осторожны. Одно предупреждение: мне сказали, что погода в Центральной Европе в этом году не по сезону холодная. Оденься потеплее. Тебе будет предоставлена небольшая сумма американской валюты. Доллар будет самой полезной валютой в Германии на данный момент. Но используй его разумно и учитывай каждую его часть. Вы можете носить оружие для вашей личной защиты. Оружейник выдаст вам служебный револьвер и кобуру. Надеюсь, вы не обязаны им пользоваться.”

•••

День был сырой и холодный. Грохот русских орудий становился все громче. Он не будет долго, прежде чем Берлин был в руках Сталина.

Как, черт возьми, до этого дошло? Конрад фон Меербах задумался, глядя, как Адольф Гитлер идет вдоль шеренги подростков, собравшихся встретить его у здания фюрербункера. Посмотри на него! Он - бормочущий наркоман, прячущий руку за спину, чтобы люди не видели, как она дрожит. Сегодня ему исполняется пятьдесят шесть лет. На вид ему больше семидесяти шести.

Когда Гитлер приколол еще одну медаль на гордую молодую грудь, вид этих мальчиков, одетых в пеструю военную форму и фуражки, еще больше угнетал фон Меербаха. Годы, которые он посвятил СС, и слава, которую он видел, свелись к этому: отчаянная вербовка необученных детей, потому что все хорошие, сильные арийские мужчины ушли.

Церемония закончилась. Операторы бросились разворачивать пленку, хотя одному Богу известно, кто ее увидит, потому что на осколках Третьего Рейха не было открытых кинотеатров, которые не попали бы в руки врага.

Фон Меербах докурил сигарету, наслаждаясь наслаждением в легких, потому что курение в бункере было запрещено по строгому указанию Фюрера. Он последовал за остальной свитой, присутствовавшей на церемонии награждения, вниз по винтовой лестнице в бетонные катакомбы.

Он вошел в караульное помещение, где за конторкой сидел клерк.

- Бумаги, - сказал клерк.

“Прошло меньше часа с тех пор, как вы в последний раз их проверяли, - возразил фон Меербах, хотя и знал, что это бесполезно. - Господи, дружище, мой пистолет все еще в том шкафчике позади тебя.”

Лицо клерка оставалось бесстрастным. - Бумаги, - повторил он.”

Фон Меербах передал их мне. В коридоре за караульным помещением он увидел Германа Фегеляйна, личного офицера связи Гиммлера со штабом. Фегелейн жестом указал на него. Фон Меербах сумел коротко кивнуть в ответ. Фегелейн был беспринципным карьеристом, человеком, который женился на сестре Евы Браун Гретль, чтобы сблизиться с ближайшим окружением фюрера. Что еще хуже, его ход сработал. Теперь Фегеляйн был генералом СС, что давало ему преимущество перед фон Меербахом.

Клерк вернул ему бумаги. Фон Меербах прошел мимо стола и направился по коридору. Фегелейн не стал ждать, чтобы поздороваться с ним.

- Следуйте за мной, - сказал он и прошел через длинный зал ожидания, который тянулся вдоль середины главного бункера, и повернул направо в туалеты. Фегелейн убедился, что ни одна из кабинок не занята. Он открыл дверь в дальнем конце комнаты, которая вела в туалет. Там тоже было пусто. Он запер главную дверь туалета.

“Теперь мы можем иметь некоторую частную жизнь”, - сказал он. Он достал из нагрудного кармана пачку сигарет. - Закуришь?”

Фон Меербах задумался, что будет, если их поймают, пришел к выводу, что вряд ли это будет хуже того, что происходит со всеми ними, и сказал:”Спасибо, генерал."

- Ах, не надо формальностей, Конрад. Мы, старые эсэсовцы, должны держаться вместе.”

Фегелейн говорил как человек, который собирается попросить об одолжении. Ранг фон Меербаха мог быть ниже, но его личные ресурсы были бесконечно больше.

- Я подумал, что вам следует знать: Гиммлер сегодня уезжает из Берлина. Он не вернется.”

“Но сегодня утром я слышал, как он клялся в верности фюреру. Он пообещал, что останется здесь до самого конца.”

Фегелейн сардонически улыбнулся. “А что еще он мог сказать? Дело в том, что он выходит, и ты должен сделать то же самое. Темпельхоф все еще открыт, но это ненадолго. Уход Гиммлера даст вам основание последовать за ним. Вы следуете примеру своего главнокомандующего СС. Кто сказал, что он не приказал тебе уйти?”

Фегеляйн затушил сигарету в раковине, смыл пепел и сунул окурок в сливное отверстие, как непослушный школьник, надеющийся, что учитель его не поймает.

Он снова выпрямился и сказал: “Послушайте, это вопрос вашей личной безопасности. Ты будешь нужен, когда война закончится. Вы можете помочь перестроиться для будущего.”

Фон Meeрбах кивнул, и спросил: “А ты? Ты тоже идешь?”

- Я не могу, я все еще должен быть на своем посту у верховного командования. Вот что значит быть частью семьи, а?”

- Гитлер не позволит захватить себя живым или Еву. Он может потребовать того же от тебя.”

“О, не беспокойтесь. Я успею улизнуть до того, как дело дойдет до этой стадии. Я уже все продумал.”

- Тогда я желаю Вам удачи.- Фон Меербах выбросил свою сигарету. - Осмелюсь сказать, что нам понадобится вся удача, которую мы сможем получить.”

•••