Один день Александра Исаевича

* * *

За спиной снова зазвенели засов и запоры. Данька буркнул:

— День добрый.

— И вам, гражданин лейтенант госбезопасности, здравствуйте. Извините за любопытство, а это не вы бандеровца вчерась отпустили? — ехидно прищурившись, спросил сокамерник.

— Что значит, отпустил?! — переспросил Данька, усаживаясь на свои нары. — Не отпустил, а упустил! Сбежал он… А вам-то какое дело? И откуда про побег знаете?

— Мне и нет особого дела. Просто, услышал, охрана трепалась…

— Я бы этим трепачам языки укоротил!

— Да ладно, гражданин лейтенант, дело житейское. Отпустили и отпустили!

— Вам с первого раза непонятно?! Он сбежал!

— Да-да, так всем и говорите!.. Кстати, Александр Исаевич.

— А?

— Меня зовут Александр Исаевич. Солженицын.

— А! В таком разе, Данила Матвеевич.

— Очень приятно, гражданин лейтенант. Вы, Данила Матвеевич, не грустите, что украинца отпустили, украинцы тоже люди. Мы, русские, должны понимать их тягу к свободе…

— Какой свободе? — повысив голос, перебил Данька. — Что вы несете?! Я сам украинец, родом из Харькова! Вы не сильно много на себя берете, от имени украинцев тут выступать с националистической буржуйской пропагандой? А бандеровцы — пособники гитлеровских фашистов!

— Молодой человек, мы же не на политинформации, — ехидно ухмыльнулся Солженицын, — немецких фашистов уже два года как нет.

— А гной от них остался! Бандеровцы — злобные твари!

— Зачем же вы целый народ называете…

— Какой народ?! Я сказал «бандеровцы»! Их несколько тысяч. И эти твари вытворяют такое, что и гитлеровцы редко когда творили!

— Не преувеличивайте. Борьба за свободу всегда сопровождается…

— Чем?! — выкрикнув, переспросил Данька. — Чем сопровождается? Вырезанием польских сёл? Сжиганием белорусских деревень? Если они «борются за свободу», почему они не воевали против немцев? Почему во время оккупации нападали на наших партизан? Почему участвовали в карательных операциях?

— На войне перегнуть палку каждый может.

— Это вы называете «перегнуть палку»?! А убивать грудных детей на глазах родителей, вспарывая живот, и засовывать их кишки матери в рот — эта мразь просто «погорячилась»? А насиловать бандой девушку только за то, что она учительница и убить её, расчленив тело — это твари «перегнули палку»?

— Фу, Данила Матвеевич, какие гадости вы пересказываете. И сочинил же кто-то подобное!

— Сочинил? Да я только вчера оттуда приехал! Это всё собственными глазами! Я это видел! Видел! Сам.

— Ну, а что вы хотели, это же война. Там всякое бывает. И законные трофеи. Меня если бы зимой сорок пятого не арестовали, так тоже не отказался бы с немками повесели…

— Что?! — перебил Данька, глаза его налились кровью, в висках стучало, он до хруста сжал кулаки и, начав медленно вставать с нар, произнёс по слогам: — По-ве-се-литься?! — Перед глазами лейтенанта стояло зверски растерзанное тело молодой учительницы.

— Но-но-но! Гражданин лейтенант, — заметив перемену в лице собеседника и готовые к бою кулаки, испуганно протараторил Александр Исаевич, — если вы сердитесь, значит неправы!

Сказалась специальная подготовка. Постояв напротив вжавшего голову в плечи Солженицына с минуту, Данька смог совладать с эмоциями. Он мысленно напомнил себе судьбу убийц учительницы — возмездие в этом случае произошло, а сидящая перед ним тварь не для того здесь находится. Тем более, он сексот и провокация — один из методов его работы. «Я забылся, это непрофессионально, — подумал Данька. — С другой стороны, забывшись, я повёл себя правильно, естественно, а это уже профессионально. Что дальше, психануть или успокоиться? Психануть — по-мальчишески, его харя моих кулаков не стоит. Взять себя в руки — профессионально».

Солженицын несколько лет спустя

Данька поиграл желваками, несколько раз сжал кулаки и неспеша снова опустился на нары. Глядя на оппонента прищуренными глазами, он негромко и медленно проговорил:

— Знаешь что, Александр Исаевич, я так думаю, что эту хрень про Юпитера, который сердится, придумали для таких мразей как ты…

— Что вы себе позволяете, молодой человек, да я старше, я вое…

— Молчать! — повысил голос Данька. — Я не всё сказал! Так вот, придумали для таких мразей как ты. Потому что любой честный человек на ложь, на подлость не может не сердиться. Честный человек не может мириться с ложью и подлостью, они выводят честного человека из себя, он сердится! Это подлецам все равно, они ложь и подлость принимают с улыбочкой и спокойствием. А теперь, поясни, пожалуйста, что ты там рассказывал про свободу для украинцев, и для каких?

— Я в подобном тоне не могу…

— А я могу тебя поспрашивать как, бывало, твоих любимых бандеровцев спрашивал. Вот только рукава закатаю…

— Ну, если настаиваете, — стукач испуганно пошел на попятную. — Надо проявить благоразумие! Раз уж поднялось националистическое движение, украинцы хотят отделиться, то пусть отделяются и поживут самостоятельно, если смогут. Украинцы имеют право говорить на своём языке, они имеют право получить вывески на украинском. Не надо их ловить, пытать, казнить. Вам так жалко одесских пляжей и черкасских фруктов? Пусть отделяются!

— Какой вы интересный. Для вас каждый украинец — бандеровец. Я вам отвечу не как офицер госбезопасности, а как украинец. Нам, украинцам, подачки подобных вам не требуются. Нас миллионы, кто боролся за советскую власть. Нас миллионы, кто на фронте, в тылу и оккупации работал и сражался против немецких фашистов. По сравнению с этими миллионами среди нас, украинцев, есть мизерная часть, эта мизерная часть воспитана фашистским режимом Польши, пошла на службу гитлеровским фашистам, а сейчас служит в интересах мирового капитала. На Украине, Советской Украине, в школах изучают украинский язык. Вывески в Киеве и Харькове на украинском, а эти города всегда говорили и говорят на русском. Никакого национального угнетения нет и свою ложь вы можете рассказывать безграмотным сокамерникам или шизанутым интеллигентам вроде вас самого. А «свобода» для бандеровской мрази, о которой вы так печетесь, это свобода быть паном над своими холопами, свобода убивать поляков и русских за то, что говорят на другом языке, а евреев за то, что евреи. И, да, за то, что они творят, мы их ловим и казним. Как положено, по закону. Жаль, что далеко не всех — гуманизм. А пытать… Кому вы, такие, нужны, чтобы вас пытать?..

Данька с отвращением посмотрел на Солженицына, не снимая сапог лёг поверх одеяла и повернулся набок лицом к стене. Несколько минут пролежал, собирая мысли в охапку, они бурлили и, как кони, разбегались в разные стороны. За этим занятием не заметил, как задремал.

Разбудил лязг запоров. В камере стоял вечерний полумрак. Открылась дверь.

— Товарищ лейтенант, на выход с вещами! — выпалил заглянувший охранник.

— А чё так?

— Да поймали вашего бандеровца! Дальше у вас уже в дисциплинарном порядке.

— Ну и ладушки!..