Судьи и заговорщики: Из истории политических процессов на Западе

Корни истерии

Большое значение имела вполне реальная конфронтация католицизма и Реформации, идеологическое и политическое противоборство, которое вскоре же было перенесено в сферу международных отношений и которое на протяжении полутора столетий пытались решить военным путем. В этой связи стоит обратить внимание на внешнеполитические притязания, фантазией современников приписываемые князю тьмы. Один из возможных примеров — «Трагическая история доктора Фауста», принадлежащая перу Кристофера Марло, замечательного современника Шекспира. Фауст в пьесе Марло прямо объявляет о стремлении использовать власть, которую он почерпнет от дьявола, для решения в пользу протестантов (и своей собственной) конфликта с контрреформацией:

На деньги, что мне духи принесут, Найму я многочисленное войско И, принца Пармского изгнав из края, Над всеми областями воцарюсь! Велю изобрести орудья битвы, Чудеснее, чем огненный корабль, Что вспыхнул у Антверпенского моста.

В другом месте Фауст указывает столь же точно:

Солью холмистый берег африканский
С Испанией в единый континент,
Их данниками сделаю своими,
Во всем мне покорится император
И прочие германские владыки[278].

Обычное у протестантов, начиная с Лютера и Кальвина, отождествление римского папы с антихристом стало, например в Англии, своего рода официальной точкой зрения государственной англиканской церкви[279]. Превращение идеологической конфронтации в международный конфликт, потребовавший огромных жертв и сопровождавшийся бесконечными кровавыми расправами, создавало то лихорадочное состояние общественного сознания, которое особо благоприятствовало все большему распространению демонологической пропаганды и преследований по обвинению в ведовстве. Обратим внимание на то, что массовые гонения на ведьм очень точно — насколько это вообще возможно в общественных явлениях - совпадают хронологически с этим противоборством, происходившим примерно в 1520–1648 гг. Эти гонения начали нарастать в то полустолетие, когда созревали условия для конфликта, и быстро сошли на нет в следующее полустолетие. Можно проследить многие примечательные совпадения между развитием конфликта и развитием гонений. В Юго-Западной Германии, ставшей позднее центром жесточайших гонений, с 1400 по 1560 г., т. е. более чем за полтора века, было казнено 88 человек. Первая массовая «охота на ведьм» началась здесь в 1562 г. — примерно через 40 лет после начала конфликта, а последняя происходила в 1662–1665 гг.; в отдельных районах она длилась до 1684 г., т. е. закончилась немногим менее, чем через сорок лет после завершения этого конфликта[280].

Наиболее свирепые преследования происходили именно в Германии, причем особенно в районах, которые служили ареной борьбы между католическим и протестантским лагерями. К ним принадлежали, в. частности, рейнские области. Достаточно привести немногие примеры. В герцогстве Брауншвейгском с 1590 по 1600 г., как считали современники, сжигали в среднем 10 человек ежедневно. В деревнях около Трира в 1586 г. остались в живых только две женщины. В 1589 г. в городе Кведлинбурге в Саксонии, насчитывавшем 12 000 жителей, за один день было сожжено 133 человека. В Бамберге епископ Иоганн Георг II Фукс фон Дорнхейм в 1623–1631 гг. отправил на костер многие сотни ведьм, пока не был изгнан из своих владений шведскими войсками. Князь-епископ Вюрцбурга Филипп Адольф фон Эренберг сжег 900 человек, собственного племянника и 19 католических священников. В городке Мелтенбурге (в районе Майнца), насчитывавшем 3 тыс. душ, между 1626 и 1629 гг. было казнено 56 ведьм, в Бургштадте с населением 2000 человек было 77 казней, в маленькой деревеньке Айхенбюсль —19 и т. д.

Гонения перекинулись на Эльзас, Лотарингию, соседние провинции Франции[281]. В протестантских государствах, в Швейцарии, в германских княжествах преследования приобрели такой же ужасающий размах. В кальвинистской Женеве только в 1542 г. было сожжено 500 ведьм. Конечно, «охота на ведьм» распространялась и на области, далекие от главных сражений векового конфликта, пуритане перенесли гонения и в английские колонии в Новом Свете. Но эпицентр конфликта вполне точно совпадал с эпицентром гонений.

В последнее время западными исследователями предпринимались попытки представить суды над ведьмами как стремление общества определить свои нравственные основы и характер, как результат отношения к политической власти в эпоху Возрождения, как осуществление важных социальных функций и т. п.[282] Высказывалось мнение, будто преследования были выражением желания правящих классов подавить протест народной массы, принимавший форму религиозного мессианства, представить церковь и государство действенными защитниками общества от вражеской рати. Показательно, что подавляющее большинство жертв гонений принадлежало к социальным низам. Как писал один американский автор, важно выяснить, не почему общественные верхи были «одержимы уничтожением ведовства, а скорее почему они были одержимы созданием ведовства»[283]. К этому справедливому замечанию следует все же прибавить, что нередко картина оказывалась более сложной, что орудием гонений пользовались не только реакционные, но и передовые для той эпохи круги общества[284].

Ведовские процессы можно отнести и к проявлениям социальной истерии (так предлагает, в частности, X. Тревор-Ропер) [285], но лишь при условии более или менее четкого определения содержания столь расплывчатого понятия. Ведь неопределенность его позволяет, например, консервативным авторам тенденциозно характеризовать действия масс в периоды революционных кризисов, ставить знак равенства между «истерией» и любыми проявлениями классовой борьбы, народного насилия над эксплуататорами. Ложное изображение буржуазными учеными народных движений в виде массовой истерии берет начало как раз в действительной истерии, но реакционной, нагнетаемой правящими классами для достижения корыстных целей. Если же освободить понятие «социальная истерия» от такого истолкования, то оно окажется применимым только к некоторым действиям определенных общественных групп, явно нерациональным с точки зрения их классовых интересов. Порождением такой истерии окажутся все формы политического террора, направленного против заведомо не представляющего никакой опасности или мнимого противника, которыми могли быть «ведьмы» в XVI–XVII вв., явно бессильные религиозные или национальные меньшинства, остатки побежденных и полностью сошедших с исторической сцены социальных прослоек, носители каких-то определенных идеологических воззрений, ни прямо, ни даже косвенно не угрожающих основам существующего порядка, и т. д.

Однако, признавая неразумными открыто прокламированные цели такого гонения, можно ли считать, что у его вдохновителей вообще не имелось рациональных мотивов для «охоты на ведьм»? Безумие имело свою систему, вполне разумное, хотя, конечно, далеко не всеми гонителями осознаваемое основание. Террор, развязываемый во время «истерии», бывал направлен не только и даже не столько против группы, являющейся его объектом, сколько против основной массы населения, становился средством удержания ее в подчинении — путем соучастия в гонениях, а также усиления в такой обстановке идеологического воздействия со стороны правящих классов. Условия, когда даже активный участник гонений мог завтра оказаться их жертвой, когда критерии «вины» становились крайне зыбкими, должны были обеспечивать в кризисные периоды слепое повиновение, которое в «обычные», спокойные времена гарантировалось привычкой к подчинению авторитету верховной власти, силой государственного аппарата. «Охота на ведьм», поскольку приспешником сатаны мог быть объявлен любой и каждый, кто угодно, вплоть до непокорных судей, в этом смысле вполне отвечала интересам правящих кругов в XVI и XVII столетиях.

Идеология феодального мира, социальнопсихологический климат эпохи стимулировали возникновение и других форм массовой истерии (например, паники, связанной с ожиданием конца света в разных районах Германии в 1524, 1533, 1584 гг.; влиянию первой из них поддался и сам император Карл V). Несомненно, что те же причины способствовали обострению конфликта между наукой и религией, приведшего к судам над учеными. Достаточно напомнить наиболее известные из них — процессы Джордано Бруно и Галилео Галилея. Инквизиторы обвиняли Галилея в том, что он выдает гипотезу Коперника, полезную для астрономических расчетов, за объективную истину[286]. Объективной истиной для судей были ведовские козни и бесовский шабаш. Поэтому так расходится с истиной католический историк П. Даниэль-Рол, когда он мягко журит инквизиторов лишь за неумение объяснить, «каким образом теология может быть приведена в согласие с наукой»[287]. В ноябре 1979 г. папа Иоанн Павел II, объявив ошибочным приговор инквизиции по делу Галилея, выразил надежду, что это будет способствовать «плодотворному согласию между наукой и верой…»[288].

Массовая истерия, находившая выражение в ведовских процессах, как уже отмечалось, хронологически точно совпадает с конфликтом протестантизма и контрреформации в XVI–XVII столетиях. Это заставляет задуматься, не существует ли подобной же связи и в другие эпохи. Стоит лишь поставить этот вопрос, чтобы стал очевидным ответ. Такое совпадение явно прослеживается во всех подобных конфликтах. Поскольку же речь идет о новой и новейшей истории, оно особенно ясно обнаруживается во времена, когда предпринимались попытки военного решения конфликта или велась подготовка к такой возможности. Примеры многочисленны — от Вандеи времен Великой французской революции до нацистского «третьего рейха» или США времен разгара «холодной войны» и разгула маккартизма. Об этом следовало бы задуматься западным ученым, которые ищут корни «массового безумия», «общественной истерии», имеющей немало сходного с тем, что пришлось пережить людям во многих странах и в нашем, XX столетии[289].

Гонения начали ослабевать в конце второй трети XVII в. В это время стали прислушиваться к голосу противников преследования, особенно Фридриха Шпее. Его знаменитая книга «Предостерегающее сочинение в связи с ведовскими процессами» первоначально была издана анонимно, и имя ее автора стало известно только в начале XVIII в. (в 1731 г. очередное издание книги Шпее появилось уже с его фамилией и с цензурным разрешением иезуитского ордена).

Наиболее значительным произведением второй половины XVII в., направленным против «охоты на ведьм», был «Заколдованный мир» амстердамского священника Балтазара Беккера, первый том которого вышел в 1691 г., а второй — в 1693 г. Подобно своим предшественникам Беккер не отрицал самого существования дьявола, в чем его обвиняли демонологи (включая и синод голландской реформатской церкви, отстранивший автора «Заколдованного мира» от исполнения обязанностей проповедника). Но Беккер отнимал у князя преисподней способность вмешиваться в земные дела. О дьяволе, указывал Беккер, мы знаем лишь то, что содержится в Священном писании. А отсюда следовал вывод: никогда не существовало и не существует ни колдунов, ни колдуний, все смертные приговоры, вынесенные на бесчисленных ведовских процессах, были просто юридическим убийством. Собственно, вера в ведовство уже исчезла среди образованных людей того поколения, к которому принадлежал Беккер. Однако они формулировали свою позицию очень осторожно. Так, известный английский писатель Аддисон в начале XVIII в. замечал, что, по его мнению, нечто вроде ведовства существует, но нельзя верить любому обвинению в занятии колдовством. Беккер, тоже оставаясь непоследовательным, шел дальше. Неудивительно поэтому, что его категорическое отрицание факта ведовства произвело сильное впечатление. Вскоре вышли немецкое, английское и французское издания первого тома «Заколдованного мира».