Судьи и заговорщики: Из истории политических процессов на Западе

Обессиленный бумеранг

Еще в апреле 1898 г. Анри было поручено составить досье, включающее все документы, относящиеся к «делу». Одним из его помощников стал капитан Кюинье, выказывавший, как и все генштабисты, твердую уверенность в виновности Дрейфуса. Осталось невыясненным, по каким мотивам Кюинье все же не счел нужным покрывать фальсификации Анри. Вечером 13 августа, рассматривая под лампой оригинал письма Паниццарди, где Дрейфус был назван по имени, капитан разглядел, что оно склеено из трех кусков бумаги разных цветов. Отрывок, содержащий строки, где был упомянут Дрейфус, оказался написанным на бумаге другого цвета. Иначе говоря, Анри разрезал это письмо и вклеил в середину нужный ему текст. Фальсификатор, видимо, не обратил внимания на несовпадение цвета бумаги, вернее, рассчитывал, что фальшивка никогда не попадет в руки человека, готового разоблачить подлог. (То обстоятельство, что никто не заметил подлога до Кюинье — или, вернее, до того, как это понадобилось Кавеньяку, — было настолько подозрительным, что капитану пришлось давать длинные объяснения: разный цвет бумаги, мол, возможно разглядеть, только если смотреть на документ в затемненной комнате при электрическом свете.)

Кюинье через генерала Роже, связанного с министром, поспешил доложить о сделанном открытии. Кавеньяк приказал Роже и Кюинье пока никому ничего не говорить об этом. Молчание, которого требовал Кавеньяк, легкообъяснимо: в эти дни шел процесс Пикара, как раз указавшего, что документы, которые были зачитаны Кавень-; яком в парламенте, являются подделкой. Кроме того, было важно тайно сговориться обо всем с Мерсье и другими генералами, распределить роли в новом акте драмы.

После обвинительного приговора, вынесенного 20 августа Пикару, военный министр начал действовать. Вызванный им 30 августа полковник Анри пытался вначале обвинить в подделке Пикара, но потом сознался, был арестован и отправлен в крепость Мон-Валерьен под Парижем (а не в военную тюрьму, как этого требовали правила). По дороге в тюрьму Анри сказал сопровождавшему его полковнику Фери: «Какое несчастье, что я должен был действовать вместе с такими жалкими людьми. Они — причина моей беды». Уже в тюремной камере Анри написал жене: «Я вижу, что все, кроме тебя, отреклись от меня, и вместе с тем ты знаешь, в чьих интересах я действовал». На другой день, 31 августа, Анри нашли мертвым, с перерезанным бритвой горлом. Наложил ли он на себя руки, или от автора фальшивок, как опасного свидетеля, решили отделаться с помощью фальшивого самоубийства? Ведь по правилам заключенным не оставляли бритву. Известно, что помимо письма к жене (где Анри, между прочим, уверял, что подделка — «копия» какого-то подлинного документа) арестованный написал еще ранее в присутствии свидетелей письмо генералу Гонзу с просьбой навестить его в тюрьме. Наконец, через несколько часов Анри набросал второе письмо жене. Это было несколько фраз, написанных человеком, находившимся в крайнем возбуждении. Не исключено, что из писем Анри сохранили лишь те, которыми подтверждалась версия о самоубийстве.

Поступок капитана Кюинье, до конца остававшегося в лагере крайних реакционеров и антидрейфусаров, объяснили его честностью. Так ли это? Материалы его личного архива, во всяком случае в той мере, в какой их использовала дочь Кавеньяка в неоднократно цитировавшейся выше книге, не дают на этот вопрос ответа[430].

Тем не менее возможно представить себе и другое объяснение. Дело шло об изменении тактики, ставшем необходимым в условиях нараставшего возбуждения в стране. Решили пожертвовать Анри, так же как Эстергази, Пати де Кламом, а впоследствии и Кюинье, которого «вытолкнули» в отставку. Наиболее скомпрометированные лица — Буадефр, Пелье — отошли в тень. (Между прочим, генерал Пелье свою просьбу об отставке мотивировал тем, что он был «одурачен бесчестными людьми». Генерала уговорили взять назад этот компрометирующий документ: Кавеньяк скрыл его от премьер-министра[431].) Подделки, которые с минуту на минуту могли быть обнаружены и без участия Генерального штаба, объяснили тем, что военные власти имеют какие-то другие, действительно сверхсекретные и неопровержимые доказательства справедливости приговора 1894 г. Разоблачая этот маневр, Жан Жорес восклицал с негодованием: «И эти бандиты, у которых в одном только деле Дрейфуса на счету восемь признанных, бесспорных фальшивок, имеют дерзость требовать от нас доверия»[432].

К перемене тактики военщину могли побуждать многие обстоятельства. Слухи о темных делах Эстергази множились. Генерал Галиффе позднее, 5 декабря 1898 г., выступая свидетелем в кассационном суде, показал, что его старый знакомый английский генерал Талбот, шесть лет занимавший должность военного атташе во Франции,’ заявил ему в мае 1898 г.: «Генерал, я не знаю ничего о деле Дрейфуса. В течение всего времени, пока я находился во Франции, я не был с ним знаком. Но я удивлен, видя на свободе майора Эстергази, потому что все мы, военные атташе во Франции, знали, что за один или два тысячефранковых билета майор Эстергази мог доставить нам сведения, которые невозможно получить в министерстве» [433].

До сих пор официальные немецкие опровержения относительно того, что Дрейфус никогда и ни с кем из германских представителей не состоял в связи, носили слишком формальный характер, чтобы быть убедительными. В германских правящих кругах считали выгодным продолжение «дела», явно ослаблявшего международный престиж Франции. В сентябре 1898 г. государственный секретарь Бюлов выражал надежду, что «дело еще более усложнится, армия развалится и Европа будет шокирована» [434]. Правда, канцлер Гогенлое склонялся к мысли о желательности разоблачения игры антидрейфусаров[435]. Шварцкоппен и Паниццарди, если бы их правительства сочли это выгодным, в любую минуту могли раскрыть игру французских «патриотов». Именно опасаясь таких разоблачений, антидрейфусары пытались безрезультатно шантажировать Паниццарди и Шварцкоппена вплоть до их отъезда из Парижа. В отношении Шварцкоппена этим занялся еще осенью 1897 г. аферист Лемерсье-Пикард. Он помогал Анри подделывать документы и по его поручению постоянно угрожал немецкому полковнику опубликованием различных фальшивок, а также писем Шварцкоппена к его любовнице. 3 марта 1898 г. Лемерсье-Пикарда нашли повесившимся в своей комнате; осталось неизвестным, было ли это убийство или самоубийство[436]. Надо добавить, что вообще несколько важных свидетелей скончались при неясных обстоятельствах. Ка-питан Аттель, якобы присутствовавший при «признании Дрейфусом своей вины капитану Лебрен-Рено, был найден мертвым в поезде; такой же подозрительной была смерть секретаря Анри — некоего Лориме и т. д.[437]

Можно было опасаться, и с полным основанием, любых неожиданностей со стороны Эстергази. К тому же майора привлекли еще раз к суду, на этот раз гражданскому. Героя националистов обвиняли теперь просто в воровстве большой суммы денег, которые его племянник попросил положить в банк[438]. Майор сообразил, что Анри избран козлом отпущения и что следующей будет очередь его, Эстергази. «А я по своей природе питаю непреодолимое отвращение к роли жертвы, — писал немного позднее многоопытный жулик… — Мой отъезд был решен»[439]. Налегке, как бы отправляясь на прогулку, он сел на дачный поезд, потом пересел на другой, пересек бельгийскую границу и вскоре очутился в Лондоне. Это произошло 1 сентября, через сутки после того, как Анри нашли мертвым в его камере.

В первые дни после разоблачения фальшивки Анри реакционную прессу поразил столбняк. Но она вскоре с новым рвением развернула кампанию против пересмотра «дела Дрейфуса». Идеолог монархистов Шарль Моррас, обращаясь к тени Анри, писал в «Газетт де Франс» 7 сентября 1898 г.: «Ваша злополучная фальшивка будет считаться в числе ваших самых славных военных подвигов». Он добавлял: «Наше порочное, полупротестантское воспитание мешает нам осознать подобное интеллектуальное и моральное благородство». Моррас обрушивался на «палачей» своего героя, «членов синдиката измены» [440]Правые газеты уверяли, что эта фальшивка — единственная среди подлинных документов, что она представляет собой запись «устных разведывательных данных», что она была сфабрикована после вынесения приговора Дрейфусу и, следовательно, не может бросить тень на решение военного суда. Была организована подписка на сооружение памятника Анри. Среди жертвователей было пять генералов, находившихся на действительной службе, то и дело мелькали фамилии видных представителей духовенства, один из которых присовокупил к своему дарению записку, гласящую: «Кровь полковника Анри вопиет об отмщении»[441]. Самый опасный для генералов свидетель Пикар, быть может, спас себе жизнь, заявив: если его найдут подобно Анри в камере с перерезанным горлом, пусть не считают это самоубийством.

Немало хлопот доставлял реакционному лагерю и его прежний любимец Эстергази. Очутившись в Лондоне, бывший майор решил подороже продать газетам свои признания — секретную историю «дела Дрейфуса». С этой целью Эстергази предпочел сбывать свои секреты по частям, каждый раз подбрасывая новый пикантный материален к уже известным фактам. Демонстрируя мертвую хватку, он начал с горделивых утверждений: «Я не намерен торговать государственными секретами, я предоставляю это Дрейфусу и Пикару»[442]. Это означало, что Эстергази хотел получить настоящую цену. После того как первый урожай гонораров был снят, в ход пошли более серьезные вещи. Еще в интервью английской газете «Обсервер» Эстергази уверял, что он написал «бордеро» по указанию полковника Сандерра; об этом знал и Анри, но, к сожалению, оба этих лица мертвы и не могут подтвердить его слова. «Бордеро» было составлено, чтобы скомпрометировать Дрейфуса. Против него у Генерального штаба не было вещественных доказательств, хотя было известно от французских разведчиков, что Берлин получает сведения, которые якобы только Дрейфус мог сообщить, поэтому они и были перечислены в «бордеро»[443]. Войдя во вкус разоблачений, авантюрист не жалел крепких эпитетов для своих бывших патронов, именуя их не иначе как ослами, кретинами, лицемерами (употреблялись и более сильные выражения). В другом случае Эстергази заявил — и на этот раз он говорил правду, — что генералы с самого начала знали о невиновности Дрейфуса и отнюдь не являлись жертвами обмана со стороны недобросовестных подчиненных.

Французские националистические газеты, обливая помоями своего вчерашнего кумира, в свою очередь доказывали, что «негодяй Эстергази подкуплен дрейфусарами» (об этом до сих пор бездоказательно пишут реакционные историки). Следует лишь добавить, что и дрейфусары, в большинстве своем буржуазные либералы, обличая отдельных представителей военщины, не очень стремились к тому, чтобы вскрыть корни провокации, затеянной Генеральным штабом в 1894 г.[444]

Кавеньяк, спекулируя на том, что именно он разоблачил фальшивку Анри, надеялся, что ему удастся воспрепятствовать пересмотру «дела Дрейфуса». Однако надежды его не оправдались. Кавеньяк подал в отставку. Просьба о пересмотре, посланная женой Дрейфуса, была принята уголовной палатой кассационного суда Франции. В свою очередь Генеральный штаб начал новую сложную игру. Было назначено дополнительное расследование роли Пикара, в результате которого выдвинуто требование предать его военному суду за… мнимую подделку «бордеро» — письма Шварцкоппена к Эстергази. С другой стороны, капитан Кюинье и его начальник майор Роллен, сменивший Анри на посту шефа контрразведки, выдвинули новое и, как позднее выяснилось, опять ложное доказательство виновности Дрейфуса.