С паном Беганеком по Эфиопии

Глава VII

Наш караван — В эфиопской больнице — Деревенька прокаженных — Симпатяга, Резвая и… «потеря лица» — Первая встреча с жителями деревни. Пахнущее дымом молоко и девицы, которые умыкают женихов — Староста Уольде Бирру — Прогулка по деревеньке — Колдовство и суеверия — Экскурсия на кофейную плантацию и все о кофе — В доме умирающего плантатора — Куда эфиопы девают свои деньги

На следующее утро я проснулся с адской головной болью. Зуд тоже не прошел. Руки распухли и покрылись красной сыпью. Мой друг был не в лучшем состоянии. И что хуже всего — скрывать это дальше от нашего опекуна было невозможно. За завтраком мы показали Кассе Амануэлю, что делается с нашими руками. Наш покровитель побелел от испуга и стал лихорадочно допытываться, не ели ли мы что-нибудь в его отсутствие и не подавали ли руки неизвестным людям; потом спросил, не беспокоит ли нас еще что-нибудь, кроме зуда. Мы ответили, что еще ужасно болит голова. Но всю историю с плодами кактуса и катом деликатно опустили. Не хотелось об этом говорить. Тогда Касса Амануэль испугался еще больше. Заикаясь от волнения, он сказал, что сыпь в сочетании с головной болью очень его тревожит. Необходимо немедленно пойти в больницу и показаться врачу.

Когда мы вышли из отеля, на улице уже дожидался заказанный Кассой Амануэлем караван. Он выглядел весьма эффектно и состоял из двух полицейских-амхарцев, которые должны были сопровождать нас в качестве охраны, двух проводников из племени галла, ехавших на ослах и ведших на поводу еще трех великолепно откормленных, холеных и красиво оседланных ослов, предназначавшихся для нас.

Сообщение о том, что время отправления несколько отодвигается, из-за того что два ференджа заболели и должны зайти в больницу, было встречено громкими возгласами неудовольствия. Нас самих не радовала перспектива посещения больницы, тем более что при виде каравана наше самочувствие улучшилось и даже распухшие руки почти перестали зудеть. Но как я ни старался отговорить Кассу Амануэля от его затеи с больницей, все было напрасно. Он сказал, что в Харэре шутить с болезнями опасно, сыпь и головная боль ему очень не нравятся, а он отвечает за наше здоровье перед Павлом и мосье Бернаром и т. д., и т. д., и т. д.

Словом, дело приняло серьезный оборот, и деваться было некуда. Мы двинулись по направлению к городской больнице, а караван, чертыхаясь и проклиная все на свете, потянулся за нами.

Несмотря на ранний час, около больницы имени раса Маконнена уже собралась толпа ожидающих приема. Это были больные из самых отдаленных уголков провинции Харэр. Они притащились сюда вместе с семьями и домашними животными. Больничный двор, забитый людьми, верблюдами, ослами и телегами с впряженными в них круторогими волами, производил впечатление стоянки кочевников степей или пустынь. В сущности, это было близко к истине, потому что большинство пациентов составляли представители кочевых сомалийских племен. Об этом свидетельствовали и складные тукули[32] — хижины, притороченные к спинам верблюдов.

При помощи двух полицейских нашего каравана мы кое-как пробились к дверям. Касса Амануэль оставил нас в прихожей под присмотром привратника в белом халате, а сам пошел искать врача.

Пан Беганек — у него, как видно, язык чесался больше, чем руки, — после ухода Кассы Амануэля тут же стал рассказывать мне, кто такой рас Маконнен, именем которого названа больница.

Оставьте вы меня в покое с расом Маконненом и со всеми остальными расами! У нас сейчас есть более серьезные проблемы. Я думаю, как выпутаться из этой дурацкой истории, в которую вы меня втравили.

Но мне так и не удалось остановить поток красноречия пана Беганека. Во-первых, он с негодованием отверг обвинение в том, что это он, а не шведский полковник — главный виновник нашей болезни. Во-вторых, независимо от ситуации он должен сообщить мне, кто такой рас Маконнен. На это имеются две причины: первая — рас Маконнен был крупнейшим полководцем при Менелике II; вторая — рас Маконнен в течение двадцати лет являлся губернатором провинции Харэр и управлял ею как своим собственным поместьем.

В тот момент, когда референт закончил перечисление заслуг раса Маконнена, я увидел в коридоре нечто настолько страшное, что невольно оперся о стену. Два больничных служителя несли короткие носилки, на которых полусидел-полулежал молодой сомалиец, страдающий элефантизмом, или слоновой болезнью. Юноша был почти нагой, и его больные ноги ничем не были прикрыты. От головы до бедер он выглядел более или менее нормально — только что был худ до крайности. Но его ноги, чудовищно распухшие, действительно напоминали ноги слона.

Еще в Аддис-Абебе я слышал об этой, самой страшной после проказы болезни. Управляющий гостиницей пан Мачек говорил нам, что в провинции Харэр слоновой болезнью ежегодно заболевает больше тысячи человек. Возбудитель болезни — неразличимый простым глазом паразит «филария» — обитает в воде и с водой попадает в человеческий организм.

Но одно дело — слушать рассказы о болезнях, а другое— видеть все собственными глазами. Больной сомалиец произвел на нас такое ужасное впечатление, что пан Беганек поклялся до конца нашего пребывания в провинции Харэр не брать в рот ни капли воды. А я решил как можно скорее прекратить глупую возню с нашей «болезнью» и немедленно убраться из этой жуткой больницы.

Между тем вернулся огорченный Касса Амануэль. Он сказал, что придется подождать еще час, потому что врач занят на тяжелой операции, и, словно оправдываясь, добавил, что больных очень много, а врач один на всю больницу.

Тогда я решился и выложил нашему покровителю всю правду — и о плодах кактуса, и о веточках ката.

Прошу вас извинить меня, дорогие читатели, — все происшедшее после я стыдливо обхожу молчанием. Достаточно сказать, что нам пришлось выслушать много неприятного на собственный счет. Но в конце концов все обошлось — Касса Амануэль был просто счастлив, убедившись, что мы не заразились никакой страшной харэрской болезнью.

Под радостные крики нашего верного каравана мы покинули больницу. Судя по всему, проводники и полицейские поставили на нас крест и не надеялись увидеть так скоро. Дело в том, что в Эфиопии в больницу обращаются только очень тяжело больные люди.

Покидая госпиталь, мы не предполагали, что вскоре нам предстоит еще одна встреча с эфиопскими больными. Отъехав всего несколько сот метров от города, который наш караван покинул через южные ворота, мы увидели высокий забор, где, как нам сначала показалось, находилась обыкновенная деревня. Вокруг приземистого строения с железной крышей и деревянной колокольней расположилось несколько десятков круглых тукулей. Но это была не обычная деревня, а лепрозорий— больница и место изоляции прокаженных. Несчастные, неизлечимо больные люди проводят здесь всю свою жизнь под опекой монахов, также больных проказой. Врачебный надзор над харэрским лепрозорием много лет осуществляет самоотверженный французский врач, доктор Ферон.

Ускорив шаги и низко опустив головы, мы прошли мимо страшной деревни. Пан Беганек, чтобы поднять. мое настроение, стал рассказывать кошмарнейшую историю о прокаженных и безумном императоре Федоре II. Вы, наверное, помните, что у душевнобольного негуса благороднейшие поступки и стремление к реформам чередовались с приступами помешательства. Так было и в том случае, о котором рассказал пан Беганек.

Федор был первым правителем Эфиопии, которому пришла в голову мысль организовать места изоляции для прокаженных. Он поручил одному из своих приближенных собрать на улицах столицы всех нищих-прокаженных и поместить их в один большой тукуль. Привыкший к всевозможным чудачествам негуса, его слуга неправильно понял приказ. Он решил, что Федор хочет избавиться от неизлечимо больных людей, и, стремясь угодить своему императору, велел облить соломенную крышу тукуля маслом, смешанным с медом, и… поджечь. Узнав об этом, Федор пришел в ярость. Своими руками он втолкнул не в меру усердного слугу в горящий тукуль, но несчастным больным людям это уже не помогло.

Сожжение больных вызвало всеобщую ненависть к императору и послужило одной из причин его непопулярности в народе. Дело в том, что прокаженных в Эфиопии считают святыми.

Рассказ пана Беганека прозвучал как заключительный мрачный аккорд. Если не считать мелких эксцессов с ослами, дальше все шло гладко.

Желая оказать особое уважение белым ференджам, проводники каравана предоставили в наше распоряжение двух прекрасных верховых ослов, отличавшихся не только внушительным ростом и бравым видом, но и весьма многообещающими именами. Моего осла называли «Деста», что значит «удовольствие»; я переименовал его в «Симпатягу». Пан Беганек получил ослицу по имени «Феттенеч», то есть «быстрая», «резвая».

К сожалению, вскоре обнаружилось, что исключительным внешним достоинствам наших «скакунов» соответствовала столь же исключительная независимость их характеров. Симпатяга и Резвая были самыми строптивыми и капризными животными из всех, каких мне пришлось когда-либо видеть. Как только я решал ехать побыстрее, мой милый Симпатяга останавливался и никакими увещеваниями невозможно было сдвинуть его с места. Когда же я хотел остановиться, он немедленно переходил с шага на рысь. Кроме того, у моего Россинанта, по-видимому, были какие-то давние счеты с Резвой папа Беганека, потому что он то и дело порывался укусить ее в бок, рядом с ногой седока. Каждая такая попытка сопровождалась воплем отчаяния и ужаса, исторгавшегося из груди референта. И не удивительно. Я, окончивший «курсы водителей» ослов и верблюдов в Египте, кое-как переносил проделки ослов, но пану Беганеку, совершенному новичку в этом деле, его Резвая вместе с моим Симпатягой полностью отравили поездку. Кончилось все тем, что я по его просьбе предложил проводникам обменяться ослами. Сначала галла даже слышать об этом не хотели. Они расценили мое намерение как проявление какого-то непостижимого великодушия. И только когда Касса Амануэль объяснил им истинное положение вещей, согласились. Громко смеясь, они с большим удовольствием пересели на Симпатягу и Резвую, а к нам перешли две послушные серые скотинки с невыразительными именами.

Это событие долго еще комментировалось проводниками и полицейскими. Их смех и озорные взгляды свидетельствовали о том, что в результате нашего поступка мы совершенно «потеряли лицо». Но нас это не слишком огорчало. Серые ослики вели себя безупречно, и ничто уже не портило удовольствия от интересной поездки.

Через полчаса мы добрались до первой деревни галла. Пану Беганеку захотелось пить, и мы остановились перед одним из тукулей. Вокруг нас тотчас собралось чуть ли не все население деревни: мужчины, женщины, дети. Приковыляли даже почтенные старейшины. Касса Амануэль предупредил нас, что эти старцы — их называют акакаю — пользуются у галла особым почетом, поэтому с ними надо поздороваться прежде всего.

Торжественная встреча с жителями деревеньки была необыкновенно шумной. Женщины орали и голосили, как на похоронах. Здороваясь с нами, старцы прикоснулись пальцами к земле, а потом приложили их к губам. Касса Амануэль ответил им точно таким жестом. Мы с паном Беганеком попробовали проделать то же, но у нас это вышло не очень удачно.