Трамвай Надежды

А впереди двадцать первый век,

Текучий камень пангейских рек,

Потом осенняя слякоть, потом зима, потом кайнозой.

До кайнозоя надо ещё как-то дожить. Ноябрь никогда не закончится, потому что не закончится никогда. Как будто время застыло, застряло на неисправной стрелке путей и, как тот трамвай, не может теперь сдвинуться ни назад, ни вперёд. Остаётся только ждать... По аналогии со службой пути, службу времени?

***

Она вспоминала. Раз за разом прокручивала в памяти тот день, старательно припоминая минуты. И с каждым разом видела всё больше и больше зацепок, якорей, звоночков, отчаянного молчаливого крика. Мама знала. Невероятно, но факт: она знала всё. Но не могла поделиться своим знанием. Не могла, но иногда не получалось сдерживаться...

***

Лето, тёплое ясное утро. Пойдём, погуляем, Наденька? Пойдём, а куда? В Петропавловскую крепость...

Мама любила Петропавловку. Она ходила небыстро, с палочкой, возраст всё-таки брал своё. В непогоду уже не погуляешь так, как хочется. Но в ясные летние дни крепость оставалась местом, которое не обсуждается. Долгая - для маминого возраста!- дорога прилагалась бонусом.

- Сегодня двадцать второе число, Наденька. Двадцать второе...

Двадцать второе июня. В далёком сорок первом в этот день началась война, столкнувшая и перемешавшая судьбы миллионов людей...

- Прошлый раз это случилось на даче у Саши, - чётко выговорила мама. - Именно поэтому я не поехала нынешним летом под Зеленогорск...

Надя помнила тот скандал. Саша сначала уговаривала, потом сердилась, потом начала кричать. Ругала мать за упрямство. За то, что не даёт дочери о себе заботиться. Сидит в вонючем, пыльном, пропахшим жарой городе, когда могла бы загорать в шезлонге у залива! "Дом-за-городом" Саша приобрела недавно, мама там ни разу ещё не бывала. Потом все вместе пили кофе мира с вечерними булками, но решения своего мама не изменила. Не поехала с Сашей и младшая. Как мать одну оставить? Не то чтобы ей требовался круглосуточный присмотр, она прекрасно справлялась сама. Просто было какое-то смутное, странное и очень властное ощущение на грани осознания, что так надо. Надо остаться с мамой. Надо и всё...

- Что случилось в прошлый раз, мама? - удивилась тогда та, прежняя, Надя.

Надя нынешняя уже не сомневалась: мама знала всё.

Лёгкая отмашка свободной рукой:

- Не бери в голову, Наденька. Не бери в голову...

Нева играла солнечными бликами, Надя помнила реку как сейчас, летели над водою резкие, тоскливые крики чаек, чертивших воздух в бреющем режиме. На том берегу зеленел Зимний Дворец, за мостом - круглился купол Исаакиевского собора. Ростральные колонны Васильевского острова стояли навытяжку, как часовые. Небо - подёрнутый белёсой вуалью дымки синий колпак. И уже не забыть. Тонкую, высушенную временем фигурку мамы. Как она стояла, опираясь на палку обеими руками, смотрела на реку и мосты. Словно шагнула за грань иного измерения и смотрит уже оттуда, смотрит, стараясь растянуть мгновение, чтобы как можно дольше удержать в памяти дорогой сердцу образ любимого города. Города, где она родилась и выросла, за который сражалась наравне со всеми, сражалась и - победила.

***

Прибыл жёлтый ремонтник Службы пути. Ожидание заканчивалось. Сейчас вагон осадят назад, осмотрят, если видимых повреждений нет - отправят дальше по маршруту, если есть, возьмут на буксир и в ангар, на техобслуживание. Стрелка забита грязью и слякотью, механизм, удерживающий перо, разболтался и сработал от вибрации проходящего вагона. Таков ноябрь: снег вперемешку с дождём, то замёрзнет всё, то всё растаёт. От плюса к минусу и снова к плюсу гуляет погода. Трамвайному пути такая "красота" не в радость. Не в радость и людям, но деваться некуда, надо ехать. Кому ехать, кому - везти, и так изо дня в день, одно да потому. Надежда вздохнула, лелея мечту о горячем кофе.

Но, по сути, она жила теперь лишь в рейсах. В бесконечных рейсах по родному пятьдесят пятому маршруту. Иногда по сорок седьмому на одиночном вагоне. Иногда по какому-либо ещё, если выпадала замена...

***

Закончилась смена, Надя собиралась домой. Увидела Сашу Суржикова, обменялись приветами, разошлись. Рядом с Сашей, держа его под руку, шла Татьяна, диспетчер.

Когда-то... когда? Саша, тихий скромный паренёк, пришедший на курсы вместе с ней, приглашал "пойти погулять". Она отнекивалась. Устала, не было желания, болит голова, чёрный колодец в ощущениях и чувствах после смерти мамы... Не заметила, когда Саша перешёл с пространных монологов на дежурные cкорострелы "привет-пока". Может быть, год с того момента прошёл, может, даже полтора. Зато теперь вот увидела его с Татьяной, и гром беззвучный грянул: больно. Улыбаются, смотрят друг на друга, счастливые...

Как же так получилось? Ведь не обещали ничего друг другу, ни он, ни она. Не встречались после смены, не гуляли вместе, не смеялись над глупым, рассказанным просто так анекдотом. Выбрал Танюшку, и ладно, славная вышла пара. Но заноза ныла: могли бы не пройти мимо друг друга, могли бы...

Парк Лесотехнической академии встретил привычной тишиной. Ветра не было, мокро хлюпало под ногами. Облетевшие листья не успели ещё перелинять в бурый неказистый вид и отсвечивали сквозь слабый покров мокрого снега ярким золотом. Оголённые ветви плакали дождём, насыщая воздух позднеосенней сыростью.

Ах, мама, мама...

***

Вышли тогда из Петропавловки напротив зоопарка, неспешно пошли вдоль Кронверского проспекта. Собирались сесть в трамвай на Зверинской улице, проехать до Финляндского вокзала, а оттуда, двадцатым маршрутом, уже к себе. Ритуал, которого мама придерживалась в своих прогулках всегда.

Вагон подлетел со стороны Сытного рынка. Неожиданно старый, красный, с деревянным корпусом. Он смотрелся непривычно и тревожно. Красный деревянный вагон старого образца на современном Кронверкском.

- МС-1, - неторопливо объяснила мама, - Моторный Стальной, первая модель. Такие ходили в блокаду...

Надя вспоминала. Как удивилась, откуда в современном городе блокадный вагон. Мама сказала, что восстановили для туристов. Маршрут пользуется спросом, тем более, что по Троицкому мосту рейсовый трамвай уже давно не ходит. Город летом жил туризмом, что объясняло многое.

- Прокатимся? - весело предложила Надя, делая шаг к ждущему вагону.

- Нет, - покачала головой мама. - Не сейчас. Рано...

Трамвай обиженно звякнул и потарахтел дальше. Свернул на улицу Добролюбова, исчез за домами. Мама смотрела вслед так, будто увидела привидение.

- Мама, что с тобой?

Она уже взяла себя в руки:

- Ничего, Наденька. Ничего...

Но в глазах стыла настороженная печаль. Она знала!

***

Одинокий вечер в опустевшей квартире сыпал в окна дождём, перемешанным со снегом. Горел уютным оранжевым абажур торшера. Надя смотрела альбомы. Историю каждой фотографии она, - со слов мамы!- знала наизусть.

Павел Аверченко, молодой, совсем ещё мальчишка, но уже герой Ленинградского фронта. В кепке, с задорным лицом, с орденами на гимнастёрке... на Дворцовой площади... ветеран. Надя не помнила отца, он умер в год, когда она родилась. Мама рассказывала, как познакомилась с отцом. На победном параде сорок пятого...

- Мы знали, что победим, - доносился сквозь время мамин голос. - Будущее поддерживало нас. Мы сражались за него, и оно протягивало нам сквозь время озарения, уверенность, твёрдое знание грядущих побед. Мы знали, что выстоим вопреки всему. Но знали и то, что выживут среди нас не все...

Полина. Давняя мамина боль, соседская девчонка, подруга детства, которую мама не уберегла, и от того мучилась виной всю свою жизнь. Осталась лишь одна фотография с обгорелым уголком. Полина и Вера, лучшие подруги-погодки... Лица цвета сепии, студийная съёмка.

Андрей. Старший брат, так похожий на отца. Андрей Аверченко, военный хирург, погиб в Афгане. Нина не знала его, она родилась позже. Странно было слушать мамины рассказы о брате, которого никогда не видела вживую своими глазами, только на фотографиях...

А это что? Из очередного альбома вывалилась на руки тетрадка. Простая ученическая тетрадка с зелёной бумажной обложкой, на двенадцать листов. Мамин почерк на первой странице! Раньше этой тетрадки здесь не было, Надежда была в том уверена, как в себе. Сколько раз листала альбомы, с мамой и без. Ни в одном из них никакой тетради никогда не было.

Хлопнула дверь, Сашин голос разорвал тишину:

- Надь? Ты дома?

Надя поспешно сунула тетрадку в альбом. Почувствовала, что показывать сестре мамины записки не надо...

- Здесь я, не кричи...

И опять, и снова очередной виток очередного разговора по разные стороны одной стены. Свистел чайник, выпуская пар. Кухня варилась в крепких ароматах кофе, "Собрания", разогреваемых на сливочном масле блинчиков с мясом и вареньем.

- Упрямая ты зар-раза, - с досадой выговаривала Саша, теребя в пальцах сигарету. - Надька, зараза ты упрямая. Перегнуть бы через колено да ремешком... Мужика тебе найти надо, вот что. Дурь чтобы из головы вышла...

Надя молчала. Вспоминала Сашу Суржикова и Таню. Нет, такое счастье не про неё. Какая из неё невеста и мать? По крайней мере сейчас. Потом, может быть, когда-нибудь...

А так, как предлагает Саша... Надя не сразу сообразила, что именно на уме у старшей. Когда поняла, долго смотрела на неё, и воздуха не хватало.

- Нет, - категоричный, тихий от еле сдерживаемой злости, ответ.

Саша вспылила, но взглянула сестре в лицо, и умерила бурю, рождавшуюся в ответ на ослиное упрямство младшей.

- Я люблю тебя, Надюха, дура, пойми, глупая. Я же тебя вот такую ещё, - развела ладони, показывая, - на руках держала! Как мне помочь тебе, сестрёнка? Как?!

Надя молчала.

Если бы она сама знала как...

***

Память не отпускала. В тот день они с мамой вернулись домой в половине второго. Прогулка вызвала закономерную усталость: а ну-ка, в таком возрасте, с палочкой да на трамваях туда и обратно. Мама ушла к себе, устроилась в любимом глубоком кресле. Надя принесла ей туда чай с молоком...

А потом они пели песни под караоке... На удивление было тепло и здорово. Мамин голос звенел в колонках не хуже голосов эстрадных певиц. Оставалось лишь удивляться, почему она не захотела выступать на сцене, так и прожила всю свою сознательную жизнь в трамвайном парке... "Стою на полустаночке", "Тучи в голубом", "А он мне нравится", "Расцветали яблони и груши"...

Последней песней в импровизированном домашнем концерте шла "Ленинград":

Я вернулась в мой город, знакомый до слёз,

До прожилок, до детских припухших желёз...

Надежда до сих пор не выносила аккордов этой музыки. Накрывало болью как котлом, не давало дышать.

- Наденька, маленькая моя... Дай мне руку, вот так, - тёплое родное прикосновение, - Обещай мне... Обещай, что никогда не покинешь город. Не выедешь из него даже на минуточку. Ни в Зеленогорск, ни куда-то ещё. Обещай мне, доченька. Обещай!