Том 7. Бесы

9

Особо важный эпизод творческой истории „Бесов“ — история главы „У Тихона“ („Приложение“), имевшей сложную судьбу.[512] Эта глава, составлявшая, по замыслу автора, неотъемлемую часть романа, была забракована редакцией „Русского вестника“. После долгих безуспешных попыток ее спасти писатель был вынужден согласиться с требованием Каткова и исключить главу, которою он весьма дорожил, из журнальной редакции „Бесов“, а позднее — после выхода романа — уже не делать попыток ее восстановления, считая это, видимо, в тогдашних цензурных условиях безнадежным.

Глава „У Тихона“ дошла до нас в двух рукописных источниках, ни один из которых не дает полного, вполне исправного ее текста. Первый из них — это гранки декабрьской книжки „Русского вестника“ 1871 г. с правкой Достоевского. Первоначальный слой текста соответствует той рукописи, которая была послана автором в Москву в качестве 9-й главы второй части романа (одной, пятнадцатой по счету, гранки не хватает). Корректура испещрена многочисленными исправлениями и дополнениями, разновременными по своему характеру, и представляет собой по существу творческую рукопись, работа над которой так и не была закончена. Второй источник текста главы — копия, сделанная рукою А. Г. Достоевской с неизвестного источника и не доведенная до конца (Список). Отличающаяся существенными разночтениями от корректурного текста главы и восполняющая содержание утраченной пятнадцатой гранки, эта копия приобретает значение самостоятельной редакции.

Основные мотивы главы „У Тихона“ были намечены в подготовительных материалах к роману еще в первой половине 1870 г. В них будущей главе „У Тихона“ отведено значительное место.

Непосредственным введением в сложную религиозно-философскую атмосферу исповеди Ставрогина может служить следующая характеристика этого персонажа, относящаяся, очевидно, к весне — лету 1871 г.: „Князь понимает, что его мог бы спасти энтузиазм (н<а>пр<имер>, монашество, самопожертвование исповедью). Но для энтузиазма недостает нравственного чувства (частию от неверия). «Ангелу Сардийской церкви напиши». Частию от буйных телесных инстинктов. Из гордой иронии на несовладание самим, собою — он женился. <…> Из страсти к мучительству — изнасиловал ребенка. Страсть к угрызениям совести. <…> Страстность — Лиза. Овладев ею — убивает Хромоножку. С убийством Шатова — порыв сумасшествия (речи, молебны), и повесился. Тоска. Но главное все-таки — безверие. Ужас к самому себе: н<а>пр<имер>, от сознания наслаждения в страдании других. Князь говорит Тихону прямо, что иногда он глубоко страждет укорами совести, иногда же эти укоры обращаются ему в наслаждение. (Булавки под ногтями у ребенка). Не на что опереться нравственному чувству. Тихон прямо ему: «Почвы нет. Иноземное воспитание. Полюбите народ, святую веру его. Полюбите до энтузиазма»“ (XI, 274).

Из письма Достоевского к С. А. Ивановой от 6 (18) января 1871 г. видно, что к тому времени, когда было написано еще всего около 8 листов связного текста „Бесов“, замысел главы в основном определился, так же как и место её в романе: исповедь Ставрогина перед Тихоном должна была войти во вторую часть романа. Объясняя в этом письме отказ посвятить роман своей племяннице М. А. Ивановой (по ее просьбе), Достоевский писал: „Одно из главных лиц романа признается таинственно другому лицу в одном своем преступлении. Нравственное влияние этого преступления на это лицо играет большую роль в романе, преступление же, повторяю, хоть о нем и можно прочесть, но посвятить не годится“. Из письма узнаем, что к написанию главы Достоевский тогда еще не приступал: „Я еще далеко не дошел до того места…“ (XXIX1, 164).

Позднейших прямых свидетельств о работе над главой (в первой редакции) не сохранилось. Завершающий этап работы Достоевского над нею (оформление связного текста), очевидно, совпал с первыми двумя осенними месяцами 1871 г., а закончеча она была не позже ноября: в ноябрьской книжке „Русского вестника“ появились VII и VIII главы второй части романа. Глава „У Тихона“, девятая, должна была завершить эту вторую часть.

Известная нам первая редакция представляет собою корректуру декабрьской книжки „Русского вестника“ за 1871 г. (рукописных источников ее не сохранилось). Глава состоит из трех разделов. В первом содержится разговор Ставрогина с Тихоном до чтения „листков“, второй представляет собою исповедь героя, по выражению А. С. Долинина, — „кульминационную вершину всего романа, сконденсированный синтез жизни Ставрогина во всех трех аспектах: событийном, психическом и духовном“;[513] в третьем, заключительном, Тихон безуспешно убеждает Ставрогина отложить опубликование листков и советует ему избрать иную форму покаяния.[514] Глава мыслилась Достоевским как бы идейным и композиционным центром романа. Но уже набранная, в корректуре, она была отвергнута редакцией журнала.

По свидетельству H. H. Страхова, главным препятствием к печатанию ее послужила центральная часть: „… одну сцену из Ставрогина (растление и пр.) Катков не хотел печатать“ (письмо Страхова к Л. H. Толстому от 28 ноября 1883 г.).[515]

Об отказе редакции „Русского вестника“ напечатать главу „У Тихона“ Достоевский узнал в конце 1871 г. В письме к жене из Москвы от 4 января 1872 г. он упоминает „два последние забракованные <…> листа романа“ (XXIX1, 224).

После возвращения из Москвы, где велись переговоры с редакцией „Русского вестника“ по поводу забракованной главы, Достоевский пишет С. А. Ивановой 4 февраля 1872 г.: „Вторая часть моих забот был роман. Правда, возясь с кредиторами, и писать ничего не мог; но по крайней мере, выехав из Москвы, я думал, что переправить забракованную главу романа так, как они хотят в редакции, все-таки будет не бог знает как трудно. Но когда я принялся за дело, то оказалось, что исправить ничего нельзя, разве сделать какие-нибудь перемены самые мелкие. И вот в то время, когда я ездил по кредиторам, я выдумал, большею частию сидя на извозчиках, четыре плана[516] и почти три недели мучился, который взять. Кончил тем, что всё забраковал и выдумал перемену новую, то есть оставляя сущность дела, изменил текст настолько, чтоб удовлетворить целомудрие редакции. И в этом смысле пошлю им ultimatum. Если не согласятся, то уже я и не знаю, как сделать“ (XXIX2, 226–227).

Дальнейшая судьба главы „У Тихона“ выясняется из письма Достоевского к Н. А. Любимову (конец марта — начало апреля 1872 г.), из которого видно, что писатель к этому времени вновь выслал в Москву переделанную им главу.

„Мне кажется, — пишет Достоевский Н. А. Любимову, — то, чтo я Вам выслал (глаза 1-ая „У Тихона“; 3 малые главы), теперь уже можно напечатать. Всё очень скабрезное выкинуто, главное сокращено, и вся эта полусумасшедшая выходка достаточно обозначена, хотя еще сильнее обозначится впоследствии клянусь Вам, я не мог не оставить сущности дела, это целый социальный тип (в моем убеждении), наш тип, русский, человека праздного, не по желанию быть праздным, а потерявшего связи со всем родным и, главное, веру, развратного из тоски, но совестливого и употребляющего страдальческие судорожные усилия, чтоб обновиться и вновь начать верить. Рядом с нигилистами это явление серьезное. Клянись, что оно существует в действительности. Это человек, не верующий вере наших верующих и требующий веры полной, совершенной, иначе… Но все объяснится еще более в 3-й части“ (XXIX2, 232).

Логично предположить на основании приведенных писем, что Достоевский, стремясь смягчить текст главы, начал править ее прямо в корректуре. Действительно, корректурный текст несет на себе — наряду с другими изменениями — многочисленные следы цензурных смягчений.

Наибольшей правке подверглись в корректуре второй и третий разделы главы, т. е. непосредственно текст исповеди Ставрогина и последующая беседа его с Тихоном. Эти разделы несут основную идеологическую нагрузку: в них наиболее отчетливо вырисовываются характеры обоих антагонистов и раскрывается тема преступления Ставрогина. На протяжении всего действия Тихон стоит перед сложной психологической дилеммой. Он должен разгадать те истинные мотивы, которые привели к нему Ставрогина, принявшего решение обнародовать свою исповедь. Подлинное ли раскаяние в совершенном преступлении движет поступком Ставрогина или же это всего лишь дерзкий вызов общественному мнению, гордыня „сильной личности“, одержимой безграничной жаждой самоутверждения? До последних строк главы читатель, с напряжением следящий за судьбой Ставрогина, не уверен в ее исходе, и лишь недвусмысленный финал главы как бы предрешает трагическую гибель Ставрогина. Тихон пророчески предсказывает Ставрогину грядущие, еще более страшные преступления, в которые тот бросится, „чтоб только избежать сего обнародования листков“ (XI, 30). Яростная реплика убегающего Ставрогина: „Проклятый психолог!“ — свидетельствует о глубокой проницательности Тихона.

Начав перерабатывать главу непосредственно над строками и на полях дошедших до нас гранок, Достоевский продолжил эту работу на другом, неизвестном нам экземпляре тех же гранок или на отдельных листах. Так возникла вторая редакция главы „У Тихона“, переписанная вновь набело и отправленная в Москву в конце февраля — начале марта 1872 г. Рукопись ее не сохранилась, но с общим характером этой, второй, редакции главы нас знакомят: 1) первоначальный слой правки Достоевского на гранках, сделанный до переписки переделанной главы, и 2) дошедшая до нас копия, писанная рукой А. Г. Достоевской (Список). Источник, с которого делался Список, нам неизвестен. Начальная часть его, соответствующая тексту гранок с 1-й по 4-ю, полностью совпадает с первой редакцией. В Списке не учтены даже простые корректурные поправки автора. Таким образом неизмененной осталась почти вся первая главка. Отступление от первой редакции наметилось с середины 5-й гранки: зачеркнутая здесь фраза о документе (исповеди Ставрогина): „Надо полагать, что он уже многим теперь известен“ — в Списке вписывается над строкой и вычеркивается. То же самое повторяется с зачеркнутыми в гранках словами: „и даже неясности“ (XI, 12). И далее в Списке правка гранок то принимается во внимание, то не принимается. Такое отступление от текста гранок заставляет предполагать наличие промежуточного источника текста, не дошедшего до нас.

В нескольких случаях в Списке появляются слова, фразы и эпизоды, отсутствующие в гранках, что также свидетельствует о существовании промежуточного источника главы. Однако была ли им связная рукопись, корректирующая текст гранок, или листы, содержащие окончательные варианты правки, а также указания о размещении отдельных фраз и эпизодов, неясно. Так или иначе, Список, по-видимому, близок к той смягченной редакции, которая была в начале 1872 г. отправлена Достоевским в редакцию „Русского вестника“ в надежде удовлетворить требованиям Каткова и провести главу в печать.[517]

В соответствии с общей тенденцией в центральную часть главы в редакции Списка введен ряд важнейших замен и вставок, направленных на то, чтобы смягчить подробности рассказа героя о его насилии над девочкой, устранить его слишком откровенные признания, сопутствующие этому рассказу. Так, появляется большая вставка — рассуждение Хроникера о характере „листков“, где впервые проскальзывает мысль о „сочиненном“, „выдуманном“ характере „документа“, в котором „правды надо искать где-нибудь в середине“.