Том 8. Пугало. Повести и рассказы

Колыванский муж

Печатается по тексту: Н. С. Лесков, Собрание сочинений, том пятый, СПб., 1889, стр. 451–520.

Рассказ впервые напечатан в декабрьском номере «Книжек Недели» за 1888 год.

Действие рассказа, видимо, не случайно приурочено к 1869–1870 годам. Именно в это время (точнее – летом 1870 года) Лесков впервые сталкивается с оскорбительными для русского человека проявлениями немецкого национализма и шовинизма в Ревеле (см. А. Лесков, Жизнь Николая Лескова, стр. 235). Столкновение запоминается Лескову на всю жизнь. В дальнейшем, благодаря частым наездам в Остзейский край, писателю неоднократно приходится наблюдать явления подобного рода, и в его сознании прочно утверждается враждебное отношение к немецким баронам-остзейцам и к правящим классам Германии вообще, выказывавшим в отношении других народов дух нетерпимости и насилия. В публицистике и художественном творчестве Лескова, хронологически предваряющих рассказ «Колыванский муж», эта вражда проступает явственно (см., например, статью Лескова «Законные вреды» и рассказы «Железная воля» и «Александрит»). В «Колыванском муже» она завуалирована шутливой формой повествования, но по существу остается той же. Немецким характерам, с железной педантичностью и настойчивостью проводящим в жизнь идею о своей национальной исключительности и превосходстве, Лесков противопоставляет тип русского человека, горячего, непосредственного и непоследовательного, привлекающего к себе симпатии даже своими недостатками, но не отдает предпочтения и ему. Лесков не был квасным патриотом, но в данном случае такой подход к герою усугублялся его особой оценкой политической обстановки в Прибалтике. Наряду с немецким национализмом писателю были, пожалуй, не менее чужды бестактные, а подчас и грубые действия русских обрусителей края, а также в известной мере солидаризировавшихся с ними славянофилов типа Ю. Ф. Самарина и И. С. Аксакова. Рассказ недаром пестрит ироническими характеристиками патриотизма славянофилов. «Односторонность» славянофилов претила писателю. В одном из своих писем он заявляет: «Я не только не партизан славянофильского направления, но даже прямо не люблю его» (ИРЛИ, ф. 62, оп. 3, № 295). В статье «Русские деятели в остзейском крае», касаясь вопроса о сосуществовании различных национальных стихий в прибалтийских странах и поведения царской администрации, Лесков писал: «Правитель… обязан заботиться, чтобы всякий племенной антагонизм смешанного населения не усиливался, а сглаживался и чтобы все равно чувствовали справедливость в беспристрастии правящей власти. Думается, что равное для всех внимание и справедливость были бы гораздо нужнее и полезнее, чем обнаружение тех или других племенных «предпочтений». История русской администрации в остзейском крае имеет немало доказательств, что предпочтения как в ту, так и в другую сторону приносили гораздо более вреда, чем пользы» («Исторический вестник», 1883, ноябрь, стр. 257).

Изображенная Лесковым комическая история превращения русских детей в немцев (по закону о смешанных браках дети Сипачева должны были называться русскими – по отцу) была, очевидно, типичным явлением в жизни остзейского края. Во всяком случае, задолго до написания «Колыванского мужа» тема его уже как бы получила права гражданства в русской периодической печати. Так, например, в статье «Отзыв рижского петропавловского братчика о мнимовероисповедном вопросе в прибалтийских губерниях» читаем: «Даже уступки со стороны православной церкви не укрощают, а только поощряют врагов русского православия еще к большей заносчивости. При совершении в прибалтийских губерниях браков между православными и протестантами отменено требовать подписки о воспитании в православной вере детей, имеющих родиться от сих браков. Теперь многие пасторы, как выше сказано, стали крестить чрез своих агентов не только таких детей, но даже и тех, у коих оба родителя православные. Слыша и видя все это, мы, русские, сокрушаемся и чувствуем, что в обидах, чинимых православию, выражается неприязнь не к православию только, но и к нам, к русскому народу, к русскому имени вообще, и от кого же? От людей, осыпанных и осыпаемых благодеяниями русского правительства!» («Москва», 1867, № 58).

Учитывая ревниво-насмешливое отношение Лескова к деятельности славянофила И. С. Аксакова, поместившего эту статью в своей газете, трудно допустить, чтобы такой «отзыв» не попал в поле его зрения при работе над «Колыванским мужем».

Рассказ Лескова получил высокую оценку в критике. Сотрудник газеты «Санктпетербургские ведомости» Н. Ладожский в своей статье «Критические наброски» отмечал: «…перипетии борьбы этого московского мужа со своею колыванскою роднёю… составляют всю прелесть, всю правду и глубину превосходного рассказа г. Лескова… Помимо бытового значения рассказа г. Лескова, весьма и весьма многое объясняющего в удивительной истории иностранной колонизации в России… самый рассказ безусловно следует признать… художественным…» («Санктпетербургские ведомости», 1889, № 34, стр. 2). Другой критик, столь же положительно оценивая рассказ, высказал мысль об известной его близости к произведениям Тургенева. «В «Колыванском муже», – писал критик, – затронута и солидно разработана та черта русской неустойчивости, слабости характера, которая так постоянна в многочисленных повестях Тургенева; г. Лесков… показал человека совсем русского… который «кончил свой курс немцем» и даже погребен в Дрездене» («Исторический вестник», 1890, май, стр. 401–402).