Голос оттуда: 1919–1934

Саранча

Это прожорливое, беспощадное насекомое издревле считалось бичом Божьим, наказанием разгневанного неба грешной земле. О нем с ужасом говорят и Библия, и Апокалипсис.

Когда саранча движется пешая, она сплошь покрывает поля на необозримые пространства, когда же летит, то густыми массами своими затемняет солнце и наводит мрак на землю. Все, что попадается на ее грозном пути – всходы и растения, злаки, травы, овощи, листья, цветы и плоды, – все уничтожается ею дотла. После ее прохода остается лишь голая почва и обнаженные деревья на ней, да несчетные мириады заложенных саранчой яичек: уйдут старые полчища, а вслед за ними через положенный срок восстанут из небытия, и поползут, и полетят тьмы тем нового поколения. Огонь и вода плохо помогают в борьбе с саранчою. Действенно только заблаговременное разыскивание и уничтожение яичек, оставленных ею в громадном количестве.

Именно о страшной саранче я всегда вспоминаю, когда думаю о том жадном, бесчисленном и тлетворном двуногом гнусе во образе человека, который путем хищных биржевых спекуляций подрывает корни и высасывает соки у государств, впавших в немилость рока.

Как жаркое лето благоприятствует жизни и размножению саранчи, так война между государствами есть живительная стихия для спекулянта. Все равно какая война: вооруженная, при содействии пороха и стали, или финансовая, при помощи банков, трестов и пошлин. Кто-то сказал чудовищный парадокс: «Деньги – кровь страны». Во всяком случае, достоверно то, что из-за денег льется крови и слез, за мирными кулисами жизни, не многим меньше, чем при войне.

Спекулянт тем страшен и тем подобен саранче, что хотя и действует скопом, в тесной массе, но соединен с нею отнюдь не взаимным договором и круговой порукой или даже простым знакомством, а лишь общностью жадных расчетов и инстинктивным нюхом. Потому-то одного спекулянта можно поймать и обезвредить, но, вытащенный за хвост правосудием из общей кучи, он никогда не тянет за собой гирлянд сцепившихся соучастников и сотрудников.

Но спекулянт подобен мародеру, грабящему мертвых и приканчивающему раненых лишь той стороны, которая потерпела поражение, хотя бы временное. Ведь победители всегда скорее позаботятся о своих друзьях, оставшихся на бранном поле, и заступятся за них.

Но есть в нем общее и с волостным ростовщиком: чем глубже входит он в свое позорное, жестокое занятие – тем неутомимее его алчба. Сто на сто – невинная прибыль. Вращая и взращивая свой капитал почти ежедневно, приобретая поочередно на повышении и на понижении, спекулянт, начиная с ничтожными средствами, становится в полгода миллионером. Но он не игрок. Он знает, когда остановиться, чтобы зажить полной, комфортабельной жизнью, обеспечив основательно, навсегда, себя и семью. Детей своих он, обыкновенно, любит с нежностью. В этом его большое отличие от особи саранчи: та, повинуясь всемирному закону, снесет яйца в рыхлую землю и, забыв о них, продолжает свое опустошительное шествие. Прогорают из них лишь те спекулянты, нувориши, которых плебейское честолюбие выскочек тянет заводить скаковые конюшни, открывать собственные театры и газеты и окружать себя придворными льстецами из разорившейся аристократии. Истинный, кровный спекулянт воздержан.

Для настоящего спекулянта нет родни и жалости к ней, как нет в нем вообще никаких отвлеченных предрассудков. Как нам всем, видевшим тыл войны, не помнить и как нам забыть дьявольскую вакханалию кутежей и горячечную перепродажу из рук в руки всего, имевшего хоть малейшее касательство к военным нуждам: железа, леса, сукна, хлеба, медикаментов, бумаги, лошадей, автомобилей, бензина, словом – всего, включая сюда военные секреты, планы и шифры. Случалось, что поезд с пшеницей делал два и три кругооборота, возвращаясь все к тем же лицам, трижды срывавшим с него легкие, беззаботные деньги.

И уж подавно не шевелится у спекулянта в его шерстяной душе сострадание к чужой стране, хотя и давшей ему широкое и милое гостеприимство: этих чувств нет в руках и в ногах у шиберов. «Честность, местность и известность – все звук пустой», – напевает он, думая, что это из «Пиковой дамы». Я вспоминаю еще самое начало двадцатых годов. Во Франции спекулянтам было мало места, где бы развернуть свои шакальи аппетиты. Все они ринулись в Германию, у которой валюта неизбежно скользила вниз. Ах, эта чертовская игра на понижение! В то время когда вся страна героически цепляется за всякую точку, чтобы удержать падение своей финансовой жизни, спекулянт забегает в будущее, ловит за много лет вперед очередную катастрофу, им же создаваемую, и из несчастья оголодавшего, отчаявшегося народа, из его фантастической валюты, выражающейся в астрономических цифрах, выжимает прочные фунты и крепкие доллары.

С Германией скоро будет покончено. Дельцы, приехавшие в нее с десятком-двумя тысяч франков вернулись в Париж с сотнями тысяч в самой наитвердейшей валюте. Но это еще не начало сладостного покоя и заслуженного столькими трудами умелого наслаждения жизнью. Нет еще особняка в тихой части столицы, нет виллы в грандиозной Ницце, нет подлинного Луи-Каторз в гостиной и двух-трех Рембрандтов на стене, автомобиль же всего один, да и то скромненький «рено».

И они принялись за французскую валюту с тем же усердием, с каким помогали падать немецкой. И теперь, когда франк начинает едва-едва, с великим трудом, становиться на твердые ноги, спекулянты, видите ли, недовольны. «Помилуйте, при таких условиях нельзя работать!»

А все-таки интересно знать, куда денутся эти ловкие любимцы судьбы, когда франк стабилизуется? Конечно, хорошие дела можно делать в России. Но сколько надобно связей и прочных знакомств! А то ведь наскочишь на Дзержинского в недобрую минуту… и поминай, как звали.

Да. Мученическое звание эмигранта бывает не только почтенно, но и выгодно и безопасно в стране с падающей валютой.