Повести и рассказы

Я только расскажу тебе, как я здесь устроил свои дела и разделался с приятелями, конечно, не со всеми еще, потому что приятелей у меня паче числа песку морского…»

На этом слове Клеопатра Артемьевна, изумленная и измученная трудным чтением найденного письма, была прервана резким воплем звонка в своей передней.

«Жилец новый! — подумала она. — Когда б то бог дал нового жильца!»

С этою сладостною мыслью она кинулась в переднюю и отворила дверь.

— Здесь живет господин Тыквин? — спросил человек, известный Клеопатре Артемьевне под именем «самого Филиппа Самойловича».

— Здесь. Он болен.

— Все равно. Он должен явиться ко мне в контору, чтоб получить свои деньги, которые он потерял…

— Которые он потерял?

— Да-с, он потерял, да и заявил куда следует; а не заяви он, так и пропали бы его денежки.

Филипп Самойлович хотел еще сказать что-то моральное и строжайшее; но, подумав, ничего не сказал, а только улыбнулся и, приложив руку к шляпе, ушел.

Клеопатра Артемьевна, припомнив в себе нечто из письма, недавно ею читанного, кинулась в комнату, где лежал больной жилец.

— Ананий Демьянович! Радуйтесь и выздоравливайте, Ананий Демьянович! Идите в контору и получите свои деньги: они вовсе не пропали. Сию минуту сам Филипп Самойлович был и все рассказал.

— А? Что такое? Какие деньги? — раздался глухой голос из-под одеяла.

— Ваши деньги, которые вы потеряли: они нашлись.

— Нашлись!

Медленно поднялась на своем диване изможденная фигура Анания Демьяновича. Он был желт и оброс бородой. Впалые глаза его тускло глядели в лицо Клеопатры Артемьевне.

— Нашлись? — спросил он.

— Ну да; выздоравливайте скорее!

Глаза его загорелись на минуту и вдруг потухли.

— Отдайте ей… ей… на черный день, — простонал он, падая на свою постель.

— Что? Кому это ей?.. Я не разберу вас, Ананий Демьянович.

— И самовар ей… на черный день.

— Ей! Ах, создатель! Да разве вы не понимаете, не слышите? Вы поймите же, выслушайте же меня хорошенько…

Ананий Демьянович ничего не слыхал.

— Слушайте же… Да что же это с вами опять?

Клеопатра Артемьевна приложила руку свою к голове Анания Демьяновича, потом стала всматриваться в застывавшие черты лица и в тускневшие глаза его.

— Ах, боже мой, создатель! Да, никак, он совсем… умер! — воскликнула она в отчаянии. — Так и есть… умер, умер, сердечный!

Она кинулась было из комнаты, чтоб послать кухарку за дворником и заявить о смерти своего жильца, но в дверях остановилась, подумала немного, потом воротилась, заперла за собою дверь и, всхлипывая, принялась обозревать комод Анания Демьяновича. Добра было немного…

— Деньжонок-то, чай, и не приберег, сердечный! — проговорила она сквозь слезы, быстро перебирая разное добро Анания Демьяновича. — Все это ветошь и рухлядь, а деньжонок-то, кажись, и нет… так и есть, что нет… Хоть бы на похороны сердечного что-нибудь… на помин души… Разве вот эта шкатулка… в шкатулке бритвы и прочее… Ну, шкатулочка… а это все такая ветошь…

И она утирала слезы разными малоподержанными вещами: браковала и плакала, плакала и браковала, наконец, свернула все в один узелок… Под диваном нашлись сапоги старые и сапоги новые. Она положила в узелок сапоги новые, а старые забраковала. Потом горько зарыдала о покойнике и взяла уж заодно и старые сапоги…

НЕВСКИЙ ПРОСПЕКТ, ИЛИ ПУТЕШЕСТВИЯ НЕСТОРА ЗАЛЕТАЕВА

I