Необыкновенное обыкновенное чудо. О любви

5

Юлька очнулась, с трудом разлепила ресницы, огляделась. Она лежала в больничной палате, одетая в незнакомую ночную рубашку. Что-то не так. «Что?» – испугалась Юлька, положила руку на живот и не ощутила привычной округлости. Она вспомнила, как ее тормошили за плечо, как везли по белым коридорам. Вспомнила сердитые возгласы, внимательные глаза – с нею возились, переворачивали, кололи иголками. Вспомнила боль – страшную, дикую. А через боль – ласковые уговоры:

– Тужься, мамочка, тужься… Смотри, какая девочка у тебя! – Ей приподняли голову, и Юлька увидела комочек со скрещенными ручками и ножками. – Дочка!

– Почему она не плачет? – прошептала Юлька и потеряла сознание…

Пришел доктор, осмотрел рожениц, присел на край Юлькиной кровати:

– Ну, красавица, девочка у тебя здоровенькая. А как ты себя чувствуешь?

– Хорошо, – заверила Юлька посиневшими губами.

– Кто же ты такая? – Доктор вытащил листок и ручку.

– Семенова я, Юля.

– Где же, Семенова Юля, твои документы?

Юлька рассказала все-все – взахлеб, мешая слова со слезами. Женщины в палате притихли, слушали.

– Так, Семенова, неважны дела-то, а? Что делать будешь?

Юлька уже плакала навзрыд, и доктор сказал:

– Не волнуйся, подумаем…

В углу смешливая Наташа сцеживала молоко, выставив налитые груди. Койку слева занимала Елена Сергеевна – она забеременела поздно, и ребеночек родился слабенький. Справа красивая молодка Ирка красила ресницы запрещенной в роддоме тушью. Тихая Света выскакивала в коридор, прислонялась лбом к холодному стеклу, плакала – у Светы раньше срока родился мальчик, не спасли.

Женщины в отделении патологии болтали, делились опытом, преображались, когда нянечки приносили детей на кормление. А Юльке девочку не давали. Она спросила у сестры, почему, но та лишь усмехнулась – потерпи. Юлька терпела, глядела с завистью на Наташу, на Елену Сергеевну, на Ирку, которая кормила малыша, не отрываясь от детектива.

Не принесли девочку и на следующий день. Юлька заволновалась, побежала выяснять – в чем дело? В коридоре холодно, выцветший казенный халатик не согревал, хорошо Света сунула ей теплые вязаные носки. Отделение для малышей закрыто наглухо, в двери окошко.

– Что тебе, Семенова? – спросила выглянувшая на стук медсестра.

– Я дочку хотела… покормить…

– Рано тебе кормить, – отрезала сестра, но, встретив умоляющий взгляд, потеплела: – Хочешь, покажу?

Она вернулась с маленьким свертком, из которого виднелось крошечное красное личико. Девочка спала. Юлька замерла. Она тут же поверила, что это ее девочка! А девочка, словно услышав маму, открыла сердитые синие глазки – большие, с ресничками.

– Тебя врач вызывает, – медсестра унесла дочку.

Доктор говорил долго, нудно. Тяжесть свалившейся беды сгорбила Юльку. Беда никуда не ушла, не растворилась, не исчезла. Ей некуда идти. Нет документов, денег, крыши над головой. Она не может взять дочку. Не может купить пеленки, теплое одеяльце, коляску. Выходило, что Юлька должна отказаться от ребенка, заполнить бумаги, поставить подпись.

Доктор сочувствовал горю, уверял, что отказ не навсегда, что в дом малютки можно наведываться, а потом, возможно, и забрать ребенка, но Юлька не слышала. Невозможно! Нет…

Дочку приносили на кормление, а Юлька не радовалась, скулила тихо, разглядывая синие глазки, светлый хохолок на макушке, грозивший превратиться в мамины кудряшки. Неминуемое расставание жгло сердце, и она плакала и плакала. Соседки не умолкали ни на минуту, высовывались в форточку к мужьям, родственникам. К Юльке, конечно, никто не приходил.

– Ты придумала имя? – спросила Наташа, делясь вкусностями.

– Лиза, – ответила Юлька, – Елизавета Станиславовна. – Впервые в роддоме она вспомнила о Славке. И мысленно похоронила любовь навсегда.

Приближалась выписка. Юлька умирала от горя, но оттянуть страшный день не могла.

– Семенова, одевайся и выходи, тебя ждут внизу, – прокричала сестра.

Юлька поцеловала дочкин лобик, пухлые губки, долго смотрела на закрытое окошко детского отделения. В темной раздевалке натянула костюмчик, пальтишко, сдала казенную одежду и поплелась вниз. Там ждет милиционер со страшной бумагой. Доктор сказал накануне, что нужно написать заявление об утере документов, тогда милиция поможет хоть как-то устроиться.

В окна длинного коридора бил зимний свет, на полу прыгали блики от искрящегося снега, а перед Юлькиными глазами сгущалась темнота. Юлька тащилась, спотыкалась. Наконец вышла в залитый солнцем приемный покой и зажмурилась.

– Ну что же ты, дэвонька?! – загромыхал такой знакомый голос. – Что ж ты нас так напугала? Еле нашли тебя!

Юлька открыла глаза, увидела суровый взгляд Ираиды Павловны. Рядом переминался принаряженный Иван Иванович, поправлял шарф на тщедушной шее.

– Чуть не опоздали, пока по магазинам бегали. Что ж ты сбежала, дэвонька?! – басил и басил голос.

Юлька вдруг шагнула, как упала, прижалась к большому теплому телу, почувствовала, как тяжелая рука гладит ее по волосам.

– Будет, дэвонька, – говорила Ираида Павловна, – будет! Все обойдется, не плачь, – она сама плакала и не скрывала этого.

Хлопнула дверь, показалась медсестра Лена со свертком в руках.

– Принимайте, папаш… – привычно начала Лена, но поправилась: – Ой, дедушка, принимайте внучку!

Иван Иванович взял сверток дрожащими руками, а Ираида Павловна посмотрела на мужа строго: не урони! На них во все озерные глаза глядела ничего не понимающая Юлька…

Они шли по заснеженной улице к вокзалу – две женщины, а между ними мужчина с младенцем на руках. Иван Иванович гордо нес неожиданно приобретенную внучку.

Сыпал снег – не страшный, метельный, а ласковый, как выбитый из подушки пух. Мимо мальчишки тащили елку, пахло хвоей, праздником, новой жизнью. Люди несли в авоськах мандарины, и южные фрукты наполняли город новогодним оранжевым светом.

Юлька остановилась, подставила ладошку под снежные хлопья: «Господи, как хорошо! Как хорошо, мама, что ангелы существуют!»