Избранное в двух томах

представлял собой ломти нормального черного хлеба, поджаренные на

растительном масле. И я прошу читателя не относиться к этой расшифровке

пренебрежительно: «Скажите, мол, какой деликатес — поджаренный хлеб!» По

тому времени это был пир.

Упомянув, таким образом, об ожидающей нас пище телесной, Татьяна

перешла к пище духовной:

— Приходи. . будут интересные люди. Андроников будет. Ты ведь знаешь

Андроникова?

Еще бы мне не знать Ираклия Андроникова!

В последние предвоенные годы трудно было назвать что-нибудь более

популярное у московской публики, чем его устные рассказы. Сейчас эта

популярность стала традиционной, беспроигрышно надежной, я бы сказал —

классической. Но и молодой Андроников не имел оснований обижаться на

московскую публику: его уникальное дарование она оценила сразу и в полной

мере.Впервые меня повел на его выступление Дмитрий Александрович Кошиц —

летчик, планерист, испытатель едва ли не всех существовавших советских

автожиров (был в свое время, до появления вертолетов, такой винтокрылый

летательный аппарат). Кроме своих незаурядных летных заслуг и качеств Кошиц

был известен и любим коллегами как веселый, заводной, преисполненный

доброго юмора человек. На традиционных тушинских воздушных парадах в День

авиации он был бессменным, как сказали бы сейчас, радиокомментатором. И его

свободные (тут уж «по бумажке» не проч-

510

тешь!), смешные и в то же время очень информативные конферансы украшали

парад, пожалуй, не в меньшей мере, чем искусство работавших в воздухе

пилотов, планеристов и парашютистов. Так что если кто-нибудь надумает писать

историю отечественного радиорепортажа, то начинать ее придется с нашего

авиационного конферансье Дмитрия Кошица.

Не было в авиации человека, который не знал бы сочиненного в шутку — а

может быть, и не совсем в шутку — двустишия:

А что касается до Кошица,

То Кошиц никогда не укокошится.

К несчастью, стихи эти не оказались пророческими: до конца войны Дмитрий

Александрович не дожил...

Вот этот-то человек в один прекрасный день и спросил меня:

— Ты слышал Ираклия Андроникова?

И, узнав, что нет, не слышал, в тот же вечер потащил меня на улицу Герцена, в клуб Московского университета.

Даже если бы я был способен описать своими словами, как рассказывает

Андроников (а я на это решительно не способен!), то, к счастью, никакой

надобности в таком описании нет: сейчас, отчасти благодаря телевидению, его

аудитория расширилась безгранично. Хотя мне кажется, что телевизионный, записанный на пленке Андроников чем-то неуловимо отличается от Андроникова

«живого». Наверное, тем самым, из-за чего в наш век кино и телевидения

продолжает жить и здравствовать театр..

Помню, в тот вечер, когда Кошиц привел меня на его концерт, Ираклий

Луарсабович рассказывал, как очутился «в первый раз на эстраде». На меня этот

рассказ произвел особое впечатление еще и потому, что несколькими годами

раньше мне довелось самому слышать ленинградского музыковеда

Соллертинского, о котором идет речь в этом рассказе. Правда, попал я на

выступление Соллертинского совершенно случайно, ибо в юности, к сожалению, был достаточно далек от музыки, как, впрочем, и от большей части других

составляющих человеческой культуры, за исключением заполнившей меня

целиком авиации. Но— случайно ли или не случайно — вступительное слово

Соллертинско-

511

го перед каким-то концертом в Ленинградской филармонии я выслушал.

Так вот, в исполнении Андроникова, при всей его пародийности, Соллертинский показался мне, если можно так выразиться, еще более

Соллертинским, чем в своем собственном исполнении.

. .Потом я не раз слушал Андроникова. Старался не пропустить ни одного его

приезда в Москву. Не без некоторого удивления обнаружил, что при

многократных повторных прослушиваниях одного и того же рассказа интерес к

нему не испаряется, как этого вроде следовало бы ожидать, а, напротив, усиливается. Наверное, одна из причин этого неожиданного явления заключается

в том, что Андроников каждый раз рассказывал чуть-чуть по-новому (в отличие

от великого трагика Сальвини, который, по свидетельству Остужева, переданному нам тем же Андрониковым, этого делать не умел). Словом, я быстро

стал верным поклонником дарования Ираклия Луарсабовича.

Но случая познакомиться с ним все как-то не представлялось — да, в

сущности, и не должно было представиться: очень уж на разных, нигде не

пересекающихся жизненных орбитах мы с ним вращались.

И вдруг, пожалуйста, — вот он, такой случай: «Приходи. Будет

Андроников».

* * *

Пришел я в тот вечер после всех — долго добирался со своего аэродрома в

Москву, на Глинищевский переулок.

Раздеваясь в передней, я потянул носом и убедился, что по части ржаного

пирога все выданные мне авансы полностью выполнены. А в это время

Андроников — мне потом рассказали об этом другие гости, — услышав, как я

здороваюсь с хозяйкой, насторожился и решительно сказал:

— Кто это пришел? Я откуда-то знаю его голос.

И минутой позже, когда нас знакомили, произнес те самые слова, с которых я

начал свой рассказ:

— Мы с вами определенно где-то встречались. Я уже слышал ваш голос. Не

могу вспомнить, где именно, но помню, было это в домашней, уютной

обстановке. Знаете, что-то типа «у тети на именинах».

— Нет, — ответил я. — К сожалению, нет. То есть я-то вас слышал. Много

раз, и всегда с большим удо-

512

вольствием. Но только с эстрады.. А так вот, в жизни, — нет. .

Заждавшаяся по моей вине компания дружно навалилась на угощение: знаменитый пирог, а также некий малопрозрачный напиток, основу которого, по

всей видимости, составлял спирт, в чем, однако, непосредственно убедиться было

нелегко из-за множества входящих в состав означенного напитка примесей с

присущими каждой из них ароматами. Закусив и согревшись, все пришли в

отличное настроение.

Андроников в тот вечер был, что называется, в ударе. Он много и интересно

рассказывал. И даже пел: вместе с поэтом-сатириком А. М. Арго они в два голоса

пропели несколько больших кусков одной из симфоний композитора Малера, до

того времени мне, увы, совсем неизвестного.

Надо сказать, выглядели оба исполнителя весьма колоритно! Высокий, массивный, похожий больше на старого морского волка, нежели на поэта, Арго

отмахивал такт в воздухе здоровенной суковатой тростью, а плотный, прочно

стоящий на расставленных ногах Андроников дирижировал обеими руками, будто перед ним был целый оркестр. При этом он даже поворачивался всем

корпусом то в один, то в другой угол комнаты, где по идее должны были бы

располагаться соответствующие инструменты. Время от времени он победно

поглядывал на слушателей, как бы приглашая их оценить точность следования

всем нюансам партитуры. Увы, не знаю, как другие, но я при решении этого

вопроса мог опираться лишь на слепое доверив к исполнителям. Тем не менее, даже такому профану, как я, было очевидно, что, например, партия валторн

удалась Андроникову вполне.

. .Между пением и разговорами он то и дело возвращался к этой, неизвестно

почему померещившейся ему, нашей воображаемой встрече:

— Вы ленинградец? Тогда все ясно: вы бывали в -Пушкинском Доме!

Нет, в Институте русской литературы Академии наук, именуемом в

просторечии «Пушкинским Домом», я не бывал. Ни разу.

Но неудача очередного варианта Андроникова ни в малой степени не

обескураживала. Его, что называется, заело. Несколько минут спустя он снова

спрашивал:

513 — А филармония? В филармонии-то вы бывали?

— Конечно. Но только в зрительном зале. По билетам. . В кулуары вхож не

был.Потерпев неудачу с местами официальными, Ираклий Луарсабович принялся

за частные дома, которые посещал в годы своей жизни в Ленинграде. Таких

домов, как нетрудно догадаться, зная его общительный характер, оказалось

немало. И с переменными — от одной до пятнадцати минут — интервалами я

выслушивал очередные фамилии, принадлежащие гостеприимным, но, к

сожалению, совершенно неизвестным мне ленинградцам.

Разумеется, Андроников не занимался целый вечер только поисками

таинственной тети, на именинах которой, по его глубокому убеждению, нас свела

некогда судьба.

Нет, разговор шел о вещах самых разных: от литературоведения до.. до

семейной хроники.

Когда кто-то чуть запнулся на довольно редком в наших широтах отчестве —

Луарсабович, — Андроников немедленно сообщил, что смолоду ощущал интерес

и даже своего рода тяготение к экзотическим именам, а равно их носителям.

Однажды его пригласили на вечер и, когда он выразил сомнение в том, сможет

ли прийти, пообещали, что среди гостей будет молодая актриса по имени

Вивиана, да еще Абелевна по отчеству! Мимо такого сочетания Андроников

пройти равнодушно не мог и на вечер явился, правда, с некоторым опозданием, когда все уже сели за стол. Его соседкой оказалась блондинка, с которой он легко

разговорился. К концу вечера хозяйка спросила его:

— Вы помните, я обещала познакомить вас с нашей актрисой по имени

Вивиана Абелевна?

— Помню, —ответил Андроников. — Но я уже занят другой.

— Нет, — сказала хозяйка. — С другой вы не говорите. Вы говорите с ней..

С Вивианой.

Последовала немая сцена, отличавшаяся от «ревизоровской» разве что

количеством действующих лиц, но никак не уровнем драматического накала.

Дальнейший ход событий Андроников прокомментировал кратко:

— Так я женился. .

Посмеялись. Поахали. И разговор снова перекинулся на что-то другое. Всем

было весело, уютно, интерес-

514

но, и конечно же главная заслуга в этом принадлежала Андроникову.

Но по-прежнему, как некий роковой рефрен, время от времени в ход беседы

вдруг врывалось:

— Вы знаете Григорьевых на Литейном? (Ратнеров на Садовой, Петросянов

на Третьей линии. .)

Нет, к несчастью, никого из них я не знал: не совпадали либо фамилия, либо

адрес, либо, чаще всего, и то и другое.