Линия обороны

— Не был, — сказал он. — Но я тоже пережил потери. И я многое знаю о страхе. Я не сужу тебя и никогда не буду. Я лишь надеюсь, что ты будешь счастлив, какой бы путь ты ни выбрал.

И на одну короткую, стремительную секунду ему почудилось, что он увидел настоящего Энакина. На одну короткую секунду он увидел в его глазах доверчивость и бесстрашие, надежду и почти радость. И Оби-Ван улыбнулся, а Энакин улыбнулся в ответ, покачал головой, расцепил занемевшие пальцы и глотнул из кружки.

Вскоре после того разговора что-то в Энакине начало меняться. В первую очередь перемены пришли в его работу. Она будто стала важней для него, и он позволил себе добавить в неё самую малость той страсти, что горела в нём. Детей нелегко обмануть, и дети ощущают, когда безразличие сменяется горячностью, лучше любого взрослого. Они отозвались мгновенно, и талант тех, кто им обладал, расцвёл, а те, кто раньше проявлял мало способностей вдруг начали находить их в себе. Энакин стал чаще говорить об их успехах и о своих планах на сборную, о тактике и стратегии, о будущих матчах. Оби-Ван начал даже иногда заглядывать на тренировки — раньше его было туда на аркане не затащить — и неожиданно для себя втянулся. И даже стал близок к тому, чтобы, не к ночи будь помянуто, полюбить квиддич. Вот уж что было ни в какие ворота, отродясь он ему не нравился. Но Энакину невозможно было противостоять. Он заражал своей страстью. Он освещал ею всё вокруг и заставлял мир сиять — и Оби-Вану нравилось на это смотреть, нравилось быть частью этого. Энакин оборачивался к нему со скамейки во время тренировки или матча и улыбался, широко и счастливо, и Оби-Ван улыбался в ответ, махал рукой или показывал большой палец.

— Ты же ни черта не понял, что там произошло, да? — спрашивал потом Энакин.

— Ни черта, — сознавался Оби-Ван. — Но по твоему лицу понял, что определённо что-то хорошее.

— Ага, например — мы выиграли.

— Нет, ну такие вещи я замечаю.

Оби-Ван не сразу заметил, что Энакина стала меньше беспокоить травма. Не сразу — потому что Энакин приходил так же часто. Но в какой-то момент Оби-Ван понял, что в половине случаев приходит он уже не за зельями. Однажды Энакин не появлялся несколько дней, и виделись они совсем мало — команда готовилась к какому-то турниру. И тогда Оби-Ван заметил кое-что и за собой: он смертельно, невыносимо скучал. Каждый вечер он сидел, глядя на дубовую рощу за окном, и ждал. И каждый раз вместо Энакина к нему приходило эхо того одиночества, что он испытал во время их откровенного разговора. Энакин заставлял мир сиять, а без него он становился сумрачен и пуст. Оби-Ван смотрел в окно, рассеянно поглаживал пальцами бороду и размышлял о том, что это могло означать.

А потом Энакин пришёл. Оби-Ван поднялся ему навстречу, не в силах сдержать радость, Энакин закрыл за собой дверь, повернулся и посмотрел на него, улыбаясь. И сказал:

— Наконец-то я до тебя добрался. Я чертовски соскучился.

И в этот момент, чувствуя, как кровь приливает к щекам, а сердце колотится как бешеное, Оби-Ван понял, что влюбился. И, похоже, очень давно. Очень. Гораздо давней, чем он мог бы предположить. И связь, которую они ощущали всегда, это странное единство, не обусловленное ничем в их судьбах или характерах, было любовью.

Энакин расцветал. Команду какое-то время полихорадило, а потом вдруг она начала работать, как отлаженный механизм. Оби-Ван знал, что не было никакого “вдруг”. Энакин проводил огромную и тщательную работу. Он выстраивал стратегию нападения и обороны, изучал игроков и находил удачные связки, отрабатывал схемы. Ошибался и исправлял ошибки. И с каждым днём действовал всё решительней. Оби-Ван начал кое-что понимать в квиддиче и замечал всё больше деталей. Энакин освобождался страха.

Годами Энакин проповедовал игру от обороны, что казалось странным всем, кто помнил его охотником, безоглядно рвущимся вперёд. Он позволял игрокам атаковать, разумеется, без атаки не выиграть, но никогда не в ущерб защите. Теперь он выстраивал линию обороны так же тщательно, но его видение атаки и игры в целом полностью преобразилось. Энакин стал делать то, чего не делал раньше: он стал учить их играть так, как умел играть он сам.

Сначала он ещё ступал осторожно, пробуя то одно, то другое, но его талант делал своё дело, и он обучался с невероятной скоростью. И по мере этого становился всё бесстрашней. Однако его бесстрашие не означало неосмотрительности. Его линия обороны была великолепна, потому что состояла из тех, кто был наиболее склонен к игре в ней и наиболее рассудителен — из прирождённых загонщиков: внимательных, осторожных и цепких, как сторожевые псы. Он заменил ловца, взяв на его место игрока, который, казалось, не давал никаких поводов себе доверять — и этот выбор оказался фантастически удачным. Хлипкая девчонка, ещё вчера наблюдавшая за большей частью игр из-за ограждения, сначала ошибалась и зажималась от свалившейся на неё ответственности, но Энакин упорно поддерживал её, видя потенциал, который ещё никто не смог разглядеть. И в конце концов это дало плоды. Крохотная, тощая и несуразная Игла, как прозвали её в команде, обретя уверенность, превратилась в ловца, которого практически невозможно было обыграть. Ловкого, хитрого, невероятно быстрого и пронырливого. В команде её обожали, Энакин ей доверял, а соперники ненавидели.

Вратарь был самым старшим в команде и уже точно знал, что пойдёт в профессиональный спорт. Энакин взял его в сборную Хогвартса несколько лет назад и ни разу не менял. Оби-Ван знал, что Энакин прочит ему блестящую карьеру и в этом году уже замолвил за него слово кое-кому наверху.

Но величайший дар от тренера Скайуокера был преподнесён избранным охотникам: право на риск.

Эта черта сильнее всего отличала новую команду Энакина от всех предыдущих. Энакин раньше не рисковал и игрокам риск не прощал. Но однажды он долго молча смотрел на тренировку, а потом подозвал двоих самых активных и отчаянных охотников к себе и сказал:

— Я хочу, чтобы вы делали всё, что хотите. Покажите мне, как вы хотите играть. Не как я от вас требую, не по схемам, которым я вас учу — покажите мне свои схемы. Без оглядки на меня. Давайте, покажите мне, как вы играете, когда думаете, что я не вижу.

И они показали. А на следующий день Энакин пришёл на тренировку с кипой новых планов и сказал:

— Я не буду говорить “забудьте всё, чему я вас раньше учил”. Не надо, пожалуйста, я столько сил потратил. Но я скажу вот что: запомните теперь ещё столько же, но другого. Нет, не надо так явно унывать. Вы же хотите побеждать? Я подумал и решил, что вы будете.

И он не соврал.

Вскоре началась череда побед. И не просто побед — блестящих побед. О команде под руководством Скайуокера заговорили все. “Он заставил играть даже тех, кто ещё год назад не мог отличить метлу от лопаты”, — писали в обзорах на матчи.

“Скайуокер демонстрирует нам самое великолепное и устрашающее зрелище из всех, что нам доводилось видеть в квиддиче последние десятилетия. Он выводит на поле команду новых Скайуокеров”.

“Его ловец вездесущ. Впору заподозрить её в трансгрессии, иначе как объяснить, что она словно возникает из воздуха?”

“Новая атака Скайуокера — это атака, не знающая ни жалости, ни пределов возможного. Он спустил своих охотников с поводка, и в благодарность они рвутся вперёд, как гончие, почуявшие добычу”.

“Вратарь Хогвартса сотворил очередное чудо, когда команда подарила ему эту возможность, в кои-то веки провалившись в обороне. Ему редко выпадает такой шанс, но он воспользовался им на все сто. Напрашивается вопрос: и как же играть против этих ребят?”

“Многим такая тактика в атаке вышла бы боком, но теперь кажется, что все предыдущие годы Скайуокер лишь усыплял нашу бдительность, готовя свою команду к новой игре. За эти серые, безликие годы вязкого и, прямо скажем, заурядно-унылого квиддича, что демонстрировала его команда, прямо у нас на глазах он так натаскал своих игроков на оборону, что, когда позволил им пойти в атаку… Признаемся честно: нас обвели вокруг пальца, иначе и не скажешь!”

Оби-Ван зачитывал Энакину спортивные обзоры вслух и с выражением. Энакин смеялся и плохо скрывал гордость. И совсем не скрывал радость. И Оби-Ван готов был читать эти зачастую ужасные патетические опусы ночь напролёт.

Как бы ни был занят Энакин, он находил время. Ему всё ещё нужно было зелье, но больше, чем оно, ему нужен был Оби-Ван. Его спокойная уверенность, его вдумчивый, искренний интерес, его чертовски смешные и никогда не злые шутки, его поддержка, его принятие. После их разговора про страх Энакин не мог перестать думать о том, что сказал Оби-Ван. И вовсе не потому, что Оби-Ван осмелился открыто возразить ему. А как раз потому, что, возражая, он принимал чувства Энакина и его собственное право на выбор. Пусть какой угодно глупый и неверный в глазах Оби-Вана, но важный и обоснованный для Энакина. И когда он увидел себя глазами Оби-Вана, он вдруг по-настоящему отчётливо понял, что ему нечего терять. Он добился своего. И внезапно эта мысль принесла ему — ещё совсем слабое, едва уловимое, но всё же — чувство освобождения. И Энакин подумал: что, если всё, что я боюсь потерять, это собственный страх? Что, если я так привык к нему, что он стал самым главным в моей жизни, тем, что я берегу пуще всего? Ведь мне нечего терять, а я всё ещё боюсь потери. Что мне терять, кроме страха? И он позволил страсти, горящей в нём, выбросить несколько искр. Позволил себе снова самую малость открыться этому миру. А когда обернулся в неуверенности, не зная, стоит ли это того, за его спиной стоял Оби-Ван.

Энакин не умел любить с оглядкой. Не умел быть осторожным в своих чувствах, не умел рассуждать о том, насколько они реальны, практичны, ответны ли они. Энакин умел любить безоглядно. “Почему у тебя не было запасного плана?” — спросил Оби-Ван. Потому что Энакин любил квиддич. Как он мог думать о запасном плане? Это словно встречаться с кем-то и не воспринимать эти отношения всерьёз, потому что они лишь временные, пока не случилось чего-то “настоящего”. Энакин не умел так. Любовь Энакина не знала компромиссов, не знала осторожности, сомнений, не знала границ. Так Энакин любил квиддич. И столько он потерял, когда лишился его.

Он смог преодолеть свою депрессию и зажить жизнью, которая, в общем, вполне его удовлетворяла. Она отвечала единственному требованию, которое он к ней предъявлял: больше никаких потерь. Ах да, и чтобы нога не болела. Со вторым ему помог Оби-Ван, а вот с первым вышла накладка. Да ещё какая. Энакин не умел ещё одной вещи: лажать по-мелкому. Если уж садиться в лужу — то основательно, всем телом, чтоб из лужи только уши торчали. Это по нему, это по-скайуокеровски.

Именно так он и сел.

Всё началось с квиддича. С того, что Энакин позволил себе вновь взглянуть на него с интересом. И очнулся в конце тренировки в смятенных чувствах. Назавтра он попробовал ещё, и ещё, и ещё. Он много думал и мало спал, что всегда, вообще-то, было для него плохим выбором, но в этот раз принесло озарение.