Я увожу к отверженным селениям. Том 2.Земля обетованная

...Что я наделала... Он спит... Я сказала, что его нельзя

тревожить... Можно!...

— Ваши служебные дела не имеют ко мне никакого отно шения. Сколько времени, гражданин начальник? — спросила

Любовь Антоновна, стараясь, чтоб голос ее звучал спокойно

и буднично.

15

— Пять минут седьмого, — нетерпеливо ответил майор, мельком взглянув на свои часы.

— Я на пять минут опоздала сделать инъекцию, — суетливо

заговорила Любовь Антоновна. — Шприцы прокипячены, а са нитара я отпустила поужинать. Мне не дали часы — и вот

результат.

— Может подождете с уколом? — упавшим голосом по просил майор.

— Ни одной минуты! Помогите мне! Я не могу ждать

прихода санитара. Если мне не дадут часы, я доложу началь нику управления лагеря и заявлю, что отказываюсь нести от ветственность за несвоевременные инъекции.

— Санитара завтра ж е на общие работы пошлю, — злобно

пообещал майор, обнажая руку полковника.

— Санитар не виноват. Виновата я и часы! — отрезала

Любовь Антоновна, вгоняя тонкую иглу в дряблое тело Гвоздевского.

— Товарищ полковник! Прибыли пять заключенных боль ных с семьсот семнадцатого лагпункта. Позавчера вы лично

распорядились, чтобы эти заключенные были отправлены в

больницу. Помните? — спросил капитан. Веки Гвоздевского

дрогнули и медленно поползли вверх, но полковник смотрел

не на капитана, а на Любовь Антоновну. Его безвольный потуск невший взгляд словно спрашивал доктора: Кто ты? Что нужно

тебе? Говори!

— Я вам о них напоминала, гражданин начальник. Вернее, просила, чтобы эти заключенные остались в больнице. Они

очень плохо себя чувствуют, — твердо сказала Любовь Анто новна.

— Майор Погорелов заявляет, что в больнице нет свобод ных врачей, а поэтому прибывших заключенных врач не гля дел. Прикажете отправить их обратно в зону? Нет? — лицо

капитана просветлело. — Оставить здесь? Разрешите от ваше го имени, товарищ полковник, позвонить начальнику управле ния, если майор Погорелов не примет этих больных?

— Раз-ре-ша-ю... — выдавил полковник.

В эту минуту в комнату вошел заключенный, одетый в по ношенные ватные брюки и порыжевшую от времени рубашку.

Увидев начальство, он вытянул руки по швам.

16

— Как стоишь, курвец! — набросился майор на вошедше го. — Полюбуйтесь на него, капитан. Мотня расстегнута, пуго вицы на рубашке оторваны, одна штанина короче другой. И

это называется санитар. Капитаном корабля до заключения

служил. Признавайся! Служил?

— Признаюсь, гражданин начальник! Служил! — в глазах

бывшего капитана промелькнуло подобие улыбки, а лицо оста валось сухим и бесстрастным.

— Гражданин начальник! — заговорила Любовь Антонов на, обращаясь к Гвоздевскому. Полковник продолжал непод вижно лежать. — Я к вам, гражданин полковник, — повысила

голос Любовь Антоновна. — Разрешите мне принять больных

с семьсот семнадцатого лагпункта. — Гвоздевский страдаль чески сморщился и с трудом кивнул головой.

— Зачем же тебе... вам беспокоиться? — спросил майор, злобно взглянув на Любовь Антоновну.

— Я еще раз спрашиваю, гражданин полковник... — нача ла Любовь Антоновна, но майор ее перебил.

— А кто ж е останется с больным?

— Начальник управления лагеря приказал звонить к не му, если возникнут трудности. Я выполняю его приказ. Y боль ного вместо меня останется другой врач. Вы разрешите позво нить начальнику управления?

— Звоните, — ответил майор и, немного подумав, добавил, — Я приказываю вам осмотреть прибывших больных с семь сот семнадцатой командировки.

— Есть осмотреть больных, — послушно повторила Любовь

Антоновна.

— Y меня к вам личный разговор, доктор. Один на один.

Насчет его здоровья, — счел нужным пояснить майор, кивнув

в сторону полковника. — Вы дура, Ивлева! — заговорил майор, когда они вышли из домика. — Восемь лет в лагерях и ума

не набрались. Я тебя врачом штатным хотел у себя оставить, а ты мне в суп серешь. Боишься своего начальника? Ты к нему

не попадешь. Держись за меня, выгоднее.

— Разъясните, гражданин начальник.

— Любой, кто в лагере пробыл полгода, понял бы. А ты: «разъясните!» Где не надо — вы умные, а где надо — дураки.

Видишь, что я против зеков с семьсот семнадцатой... а ты мазу

17

за них держишь. Выздоровеет полковник и на глубинку загре мишь. Тут тебе платье ситцевое дали, халат чистый, сыта.

А там? Почему защищаешь зеков? Они твои подельники или

ты снюхалась с ними?

— Я по делу иду одна, гражданин начальник. Капитан

мне безразличен.

— Жалеешь? Подружки они твои?!

— Никак нет, гражданин начальник. В моем возрасте

поздно обзаводиться подругами. Я на них и глядеть не хочу.

Я человек интеллигентный, а они... «Какой бред...» Одна обру гала меня. Из-за другой в карцер посадили. С третьей я вообще

не разговаривала.

— Почему ж е ты просила полковника за них? Ну есть

там одна гра-а-а-мот-ная... — последнее слово майор протянул

с отвращением, как особо обидную ругань.

— За нее я бы не стала просить никогда. Она придержива ется ложных взглядов, мы с ней ссорились с первого до послед него дня.

— Знаю я, что вы, грамотные контрики, лаетесь меле

собой. Но почему ж просила?

— Честно сказать, гражданин начальник?

— Только по-честному, Ивлева. Меня не обманешь.

— Одна из них получила богатую передачу и отдала ее мне.

— Так бы сразу и сказала. Ты, оказывается, умная. Дру гие из себя святых корчат, а ты... правильно! Ты мне нравишься!

Однако сюда ты приехала без ничего. Где же дачка? Слопала?

— Украли ночью, гражданин начальник.

— А говорят у контриков не воруют... Такая же шпана, как

и уголовники. Признавайся до конца, Ивлева! Ты баба с голо вой! Беззубая, да зубастая. За одну дачку за них бы не попро сила полковника. Что они тебе еще дали?

— От вас не скроешь, гражданин начальник... Не скажу...

— Говори, дура! В тепле спать будешь! Жрать от пуза!

Врачам отдельно готовят.

— Вы обещаете, а потом...

— Слово майора Погорелова! Ты мне не веришь?! — ос корбленно спросил майор.

— Как я смею вам не верить?

— Хочешь забожусь?

18

— Золотое кольцо.

— Молоток, старуха! По-моему действуешь... Я думал, что

ты по дурости за капитана мазу держишь. Заключенным золото

не полагается... И украдут его у тебя! Отдай мне его для

сохранности. Оно у меня как в госбанке будет лежать, не

пропадет!

— Примете больных — и отдам.

— А может сейчас?.. — нетерпеливо спросил майор. — Зайди в уборную и достань. Потеряешь, Ивлева...

— Только после того, как примут больных.

— Тебя и обыскать могут.

— Кольца при мне нет. Я перепрятала его в зоне. Если

его даже найдут, оно вам не достанется на сохранение, граж данин начальник. Придется делиться с надзирателями.

— Ох, и башковитая ты, стервоза! Не строй рожу, как та

дурочка, что на вахте. Я тебя любя стервозой назвал. Цени.

— Оценила, гражданин начальник!

— Дура ты или умная? Если в голове масло есть, должна

понять, что не выгодно спорить со мной из-за каких-то доходяг.

Ну, дали они тебе дачку и кольцо... Не приму я их, вы больше

и не увидитесь.

— Мне еще жить и жить в лагере. На больнице вечно не

буду. Расскажут они другим заключенным, что я взяла у них

кольцо, а обещание не сдержала — мне прохода не дадут.

О себе подумать надо, гражданин начальник.

— Какая ты умница! Все учла. Только без туфты принимай

их! Что есть, то и напишешь.

— Я бы сама рада всех их не принять, но если они больны

— не смогу.

— С тобой можно дело иметь! Долго с ними не кочевряжь ся! Раз-два — и в дамках! Чокнутую не принимай... И чахоточ ную... Разоблачи их, — попросил майор, когда они подходили

к вахте.

— Сумею — разоблачу!

— А колечко-то не медное?

— Золото девяносто шестой пробы, — успокоила Любовь

Антоновна взволнованного майора. — Старинное кольцо, тя желое.

19

— Жду! Поскорее бы схоронить его, — вслух мечтал май ор, пропуская Любовь Антоновну на вахту.

— Гражданин начальник! Я не могу при посторонних ос матривать женщин. Или предоставьте мне отдельное помеще ние, или прикажите всем мужчинам уйти, — потребовала Лю бовь Антоновна.

— А чо их рассматривать!? — удивился майор. — Здоро вых от больных в миг отличишь. Y меня глаз — алмаз: стоит

— здоровый, лежит — больной.

— Все могут на вахте баб осматривать, а она не может, будто врачи что-то тумкают в больных. На то начальник есть.

Захочет — выгонит, захочет — положит, — преднамеренно

громко сказал один из надзирателей. Он явно рассчитывал на

то, что его слова услышит Любовь Антоновна. Она подошла к

Ефросинье, прощупала пульс и коротко сказала: — Принять! Состояние очень тяжелое. — Любовь Анто новна обернулась к Кате. Катя выпрямилась и, громко засопев, открыла рот, что-то намереваясь сказать, но доктор заговорила

первой:

— Кровохарканье?

— Зачем вам это? Пишите здорова, — тяжело дыша, от ветила Катя.

— Сама говорит, что здорова, — весело подхватил майор.

— Y нее т-б-ц, тащи бревно целиком, вот какой у нее тубер кулез, — надзиратели весело заржали.

— Туберкулез в открытой форме. Принять! Или дайте

мне возможность выслушать ее с помощью стетоскопа.

— А с чем его едят, ваш староскоп? — нагло усмехнулся

надзиратель.

— С бычиными мозгами, гражданин надзиратель, — не

оборачиваясь пояснила Любовь Антоновна.

— Хватит, доктор. Нам ваши слова до лампочки. Погля дите на этих трех и скажите сразу, без фиитиклюшек: прини мать или не принимать, — потребовал майор.

— Все пятеро нуждаются в стационаре.

— Мест для всех нет. Ну ладно. Этих четверых в землянку.

Там раньше шорники жили, полы деревянные.

— Нары есть в землянке, гражданин начальник?

20

— Сплошные... так и быть, мы им пару матрасов подбро сим. Пусть гужуются.

— Не два, а на каждого по матрасу.

— Жирно будет, доктор!.. Хорошо, хорошо... Дадим по