Утренняя пробежка

Буквально на другой день к нашему трехэтажному дому на тачке подвезли здоровенный платяной шкаф. Катил ее известный во всей округе Женька-борец, подрабатывающий на извозе. За тачкой шествовали двое: один — худющий и белобрысый, другой — плотный короткостриженный, с черными озорными глазами. Не надо было и гадать, кто есть кто. Однозначно мальчишки нашего дома определили белобрысого скелета, вернее, на нашем диалекте «шкилета», в мужья Веры Леонидовны.

Мужчины долго вносили шкаф в дом, для чего им пришлось открыть наглухо забитую еще в войну вторую створку входной двери. А затем совершенно для нас неожиданно Женька-борец покатил от дома свою тачку, а за ним поплелся белобрысый «шкилет». Быть того не может!

Через некоторое время из дома вышел в майке короткостриженный. На тыльной стороне ладони его правой руки мы увидели наколку «Гриша». Гриша дружелюбно оглядел нас и по-свойски поинтересовался: «Ну что, хлопчики? Даете стране угля?» Мы весело засмеялись и чистосердечно признались, что даем.

— А что, Дон еще течет? — поинтересовался новый жилец, и нам стало совсем весело и просто в его обществе. Стало ясно, что это классный мужик, а вовсе не какой-то инвалид-пенсионер.

— А ну, покажите, где вы купаетесь, — предложил Гриша, и мы весело гурьбой повалили на Дон.

Пока в разломе парапета набережной под мостом мы плескались, Гриша стоял на чугунной тумбе для швартовки плавсредств в длинных семейных трусах и, как полководец, обозревал речную гладь. И вдруг без подготовки он прыгнул с трехметровой высоты ласточкой. В полете Гриша мастерски разогнулся и почти без брызг вошел в воду. Это был классический прыжок, мечта любого мальчишки.

Не удивительно, что из воды Гриша выбрался уже нашим кумиром. С этого момента мы постоянно искали общения с ним, стремились услужить по мелочам, обратить на себя его внимание, а если повезет, заслужить и похвалу. Для нашего детского восприятия было загадкой, какие силы небесные могли вести симпатягу Гришу с жердоподобной Верой Леонидовной, но мы безропотно признали его выбор. Его избранница прочно укрылась за броней супружеского авторитета.

Гриша ходил с нами на Дон, в Ботанический сад, рассказывал различные истории о шахтерском труде. Наше сознание обогатилось такими понятиями, как «забой», «клеть», «штрек», «тормозок» и тому подобное. Иногда на Гришу находило лирическое настроение, и он выставлял на подоконник радиолу «Рекорд». Мы слушали довоенные мелодии с уцелевших пластинок апрелевского завода: «Кукарача», «В парке Чаир…» Дни, пока Вера Леонидовна была на работе, Гриша проводил с нами, а вот вечерами…

После работы мужчины нашего квартала собирались на бульваре, рассаживались на скамейках под фонарем и до позднего вечера забивали «козла». Гриша оказался заядлым доминошником и в силу своих личных качеств буквально на второй вечер стал душой играющей компании, как будто он родился на нашей улице и давно всех знал. Жены игроков уже давно смирились с времяпрепровождением своих мужей, руководствуясь житейской мудростью: лучше под присмотром возле дома, чем неизвестно где и с кем. Что же касается Веры Леонидовны, то тут, как говорится, нашла коса на камень. Все на улице стали свидетелями ее титанической борьбы с увлечением супруга.

Начало поединка обозначилось так. Вера Леонидовна возвращалась как-то домой с работы не одна, а с подругой. Ее, видимо, распирало удовольствие представить во всей красе своего суженого. Она не шагала теперь как на плану, а двигалась какой-то осторожной походкой, вроде выбирала сухие места на мокром асфальте. Сравнявшись с игроками, она, что называется, пропела: «Гришуня!»

— Ааа! — ответил Гриша и, не отрываясь от игры, приветливо помахал ей с бульвара рукой с зажатыми в пальцах костяшками домино.

Женщины прошли к дому, и оттуда вновь донеслось распевное «Гришуня».

— Сейчас! — ответил наш кумир, даже не повернув, как говорится, головы кочан.

Немного обескураженные, подруги вошли в дом, а Гриша тем временем продолжил игру как ни в чем не бывало.

Через час Вера Леонидовна с подругой вышли из дома и медленно пошли по улице к перекрестку.

— Гриша! — уже укоризненным тоном позвала Вера Леонидовна.

— Да, да, сейчас!

Подруги удалялись, и Вера Леонидовна все время оборачивалась в надежде увидеть бегущего за ними Гришу, но он в это время увлеченно ругал напарника за неверно сделанный ход. Вскоре мы увидели, что Вера Леонидовна возвращается уже одна. Она шла своим прежним строевым шагом, и платье воинственно болталось на ней.

Старушки, сидящие возле дома, мгновенно прекратили разговоры и затихли в позах египетских сфинксов, как бы безучастные ко всему происходящему.

— Гриша, домой! — рявкнула Вера Леонидовна. Она вошла в дом и так хлопнула дверью, что зазвенели стекла в окнах всех трех этажей.

— Иди, Григорий, труба зовет, — подтолкнул его в бок Иван Иванович, самый рассудительный и мудрый человек на нашей улице. — Иди, я тебя подменю.

Гриша с большой неохотой поплелся домой, а мы стали крутиться возле дома, ожидая развития событий.

Из приоткрытого окна были слышны истерический речитатив и всхлипывания Веры Леонидовны, неясные, глухие оправдания Гриши, что-то ухнуло пару раз, и все смолкло. А затем мы увидели в окне Гришино лицо. Он вожделенно смотрел на бульвар. Как нам было не понять его чувства! Нашего кумира Гришу попросту не пустили из дома за плохое поведение, как обыкновенного мальчишку.

Вера Леонидовна прилагала героические усилия, чтобы завладеть своим мужем по вечерам. Иногда ей в награду была победа. И тогда все на улице видели, как Гриша с грустным лицом и прищученной у супруги под мышкой рукой был уводим на вечерний сеанс кино на открытой площадке. Иной раз за ним прибегали из углового магазина. Вера Леонидовна через посыльного просила его срочно прийти, так как подходила ее очередь за сливочным маслом, а давали только по двести граммов в одни руки. Часто Вера Леонидовна возвращалась домой и при это хромала на обе ноги. Она громко стонала и просила Гришу помочь ей войти в дом, где, естественно, мышеловка за ним захлопывалась.

В общем, Вера Леонидовна испробовала массу всевозможных хитростей и ухищрений, а результат в конечном итоге был один. Гриша как игрушка «ванька-встанька», как только уворачивался от супружеских пут, в тот же момент уже сидел за доминошным столиком на бульваре.

Тем временем прошло лето. Дети догуливали последние деньки перед началом школьных занятий. И неожиданно для всех произошло событие, опять всколыхнувшее всю улицу.

Как обычно мы ждали Гришу, чтобы идти на Дон купаться. В этот момент подкатил к нашему дому свою тачку Женька-борец. Через некоторое время из дома вынесли огромный шкаф. На этот раз Грише помогал сосед Иван Иванович. Мы оцепенели в предчувствии самого худшего.

Наш любимец Гриша как-то виновато посмотрел в нашу сторону, и сказал: «Все… Уезжаю, хлопчики, крепь не выдержала. В общем, бывайте здоровы, не поминайте лихом».

Гриша закашлялся своим сухим кашлем, и Женька-борец покатил тачку. Мы бежали за ними и кричали: «Гриша, не уезжай! Возвращайся!» Он молча улыбался и махал нам рукой. На миг нам показалось, что этого не должно случиться, что сейчас из дома выскочит Вера Леонидовна. Она будет цепляться за Гришу, падать ему в ноги, умолять вернуться домой.

Но тачка тем временем завернула за угол, и Гриша ушел навсегда.

Вечером мы услышали из уст Веры Леонидовны комментарии по поводу случившегося.

— Доминошник несчастный! — громко жаловалась она соседкам. — Измучил меня окончательно. Я отдала ему все: свою свободу, всю себя, предоставила жилплощадь в Ростове. А взамен что я получила?!!.. — Вера Леонидовна сделала пренебрежительную гримасу и махнула рукой.

— Эрзац любви!

В те времена в быту использовалось много заменителей натуральный продуктов, называемых эрзацами. Но это уже слишком! Как она посмела сравнить нашего несравненного Гришу с таблеткой какого-то сахарина?! Нашему возмущению не было предела, и без обсуждений, единодушно мы утвердились в мысли, что эрзац любви — это и есть Вера Леонидовна. Вечером на входной двери ее квартиры были выведены мелом эти два слова, и травля хозяйки началась с новой силой. Но теперь это было не бездумное хулиганство, а наша осознанная мальчишеская месть.

ДУРИЛО

В маленькой, заставленной столами бухгалтерии, в углу, возле пузатого ободранного шкафа с тускло поблескивающей бляхой инвентарного номера на дверке, стоит экспедитор Хрюкин, рослый малый с лошадиным лицом и длинными волосами.

Как любит сам о себе говорить Хрюкин, человек он «простой, задушевный и натуральный». В данный момент он имеет намерение прочистить над умывальником нос, но ему приходится ждать, пока из-за шкафа, где расположен умывальник, выйдет бухгалтер Дорохова.

Дорохова не спешит. Она подкрашивает губы, поправляет прическу, придирчиво разглядывая себя в зеркале над умывальником.

— Не понимаю, — громко говорит занудившийся Хрюкин, — чего женщины так к зеркалу липнут? Пять минут без него прожить не могут! Все равно же, какая уродилась, такая и останешься! Я вот, между прочим, не любитель этого дела, даже бреюсь вслепую!

Из-за шкафа появляется румяная, довольная своим видом Дорохова.

— Это кто здесь якает?! — осведомляется она снисходительным тоном. — Правильно делаешь, что вслепую бреешься, а то себя увидишь, с перепугу ухо отрежешь! Заруби себе на носу: женщина постоянно должна хорошо выглядеть. Понял? — Она толкает Хрюкина указательным пальцем в лоб и нарочито фривольной походкой направляется к своему столу.

Хрюкин не обижается. Он, как завороженный, с нескрываемым восхищением глядит ей вслед и с апломбом оракула изрекает:

— А мужику вовсе не обязательно красавцем быть! Вот ты, Дорохова, намекиваешь, что я страшила, а Зойка-то моя покрасивей и потушистей тебя будет. Да не маши рукой, вот только вчера у меня жену чуть не украли! Глаз да глаз за ней нужен!

В комнате при этом сообщении Хрюкина все оживляются и просят его поведать о случившемся.

— Расскажу! — с готовностью соглашается Хрюкин. — Ты, Дорохова, не смейся, а лучше послушай! Мы вчера с Зойкой на концерт ходили, муру какую-то там смотрели. Это она меня туда потащила. При выходе ее оттеснили, а когда вышел, так и обмер: возле моей супруги какие-то два типа увиваются, лопочут ей что-то, а один из них пытается даже ее за локоток взять. Тут я в аккурат и подоспел. Взял я злого субчика, который вольность руками допустил, вот так…

Распалившийся от собственных воспоминаний Хрюкин желает, видимо, показать сослуживцам, как это происходило в лицах. Своей ручищей он, как щенка, хватает за шиворот юрисконсульта Рябчикова, который в этот момент беззаботно уплетает бутерброд.

Рябчиков, как подвешенный на крюке крана, семенит на цыпочках на середину комнаты. Он не сопротивляется, а только торопливее начинает двигать челюстями, точно опасаясь, что у него могут отобрать бутерброд.