Утренняя пробежка

Она поверила в розыгрыш Ивана Васильевича и теперь, приняв агрессивную позу, сверлила его ненавидящим взглядом. Хорош гусь! Выше высшего предела пену загнул! Вот и верь после этого людям!

Мгновенное перевоплощение из забитой овечки в разъяренную мелкую хищницу, готовую кусаться и царапаться с неожиданно возникшим собратом по коммерции, было настолько забавным, что Иван Васильевич с криком: «Нина, нет, ты только представь, она поверила!» — раскатисто захохотал.

Торговка, как ошпаренная, кинулась вниз по лестнице и при этом чуть не сбила с ног Цыплакова, соседа Сизовых по этажу, который поднимался ей навстречу.

— Ты чего? Что тут у вас происходит? — спросил он хохочущего Ивана Васильевича.

— Ты понимаешь… Я ей… Нет… она… она поверила! Ха-ха-ха!

Иван Васильевич понял, что вряд ли ему удастся словами передать весь комизм возникшей только что ситуации. К тому же его не отпускал какой-то вирусный, внезапно налетевший хохот. Он махнул рукой и сказал:

— Прогнал, понимаешь, челночницу. Выгнал навсегда.

— Правильно сделал! — поддержал его Цыплаков. Он подошел к перилам и посмотрел в проем лестницы. — Во, смотри, как улепетывает, вон даже туфлю потеряла! — сказал он и обернулся к Ивану Васильевичу. — Однако, Иван, чем ты ее так напугал?

— Смехом, — сказал Иван Васильевич, зашел в квартиру и закрыл за собой дверь, увлекая за собой встревоженную шумом Нину Сергеевну.

ПЕРВАЯ КНИЖКА

— Вера, победа! — еще с порога закричал жене Синицын и, как вихрь, влетел в комнату. — Выходит моя первая книжка! Ура! Только сейчас почувствовал, как голоден!

Синицын потер руки и с наслаждением понюхал воздух.

— Ах, наважденье, — блаженно пропел он, — чую пирог с капустой!

— Кому ты посвятил свою книжку? — холодно осведомилась Вера и увернулась от распростертых объятий мужа.

— Я…Мы… — осекся на полуслове Синицын и дернул головой, точно шею его захлестнула петля от ловко наброшенного лассо.

— Все ясно: я этой чести не удосужилась, — с горькой убежденностью сказала Вера и медленно осела на стул, как будто ее подкосило неприятное известие. Синицын с тоской понял, что до пирогов еще очень далеко.

— Ах, боже мой! — всплеснул он руками. — Только без трагедий! Пойми, выходит моя, нет, наша книжка — это главное! О-о-о!..

— Уйди!

От Вериного крика в серванте что-то жалобно задребезжало. Синицын затравленно оглянулся и поспешно ретировался к окну.

— Вот, вот тебе благодарность за все! — надломленным голосом великомученицы запричитала Вера. Она закрыла лицо руками и уронила голову на стол. Ее остренькие лопатки затряслись от горьких рыданий.

Синицин метнулся в спальню и быстро накапал в стакан валерьяновых капель. Он вновь почувствовал себя представителем сильного пола.

— Выпей, дорогая, — уговаривал он теперь нежным голосом, — что ты, девочка, так расстроилась? Гонорар же весь твой. Опять слезы. Ну, хорошо, следующую книжку я посвящу только тебе. Да, ты давно заслужила это!

Синицын драматическим жестом ударил себя в грудь и опять понюхал вкусные запахи, текущие из кухни. Его жена, всхлипывая, пила валерьянку, вызванивая о зубы краем стакана.

— И-и-и… о-о-о — утешил, — горько прорыдала она. — Может, это была твоя первая и последняя книжка!

ПРОТЕКЦИЯ К ЭСКУЛАПУ

У Олечки Поповой ужасно разболелись зубы. Глядя на ее бледное, осунувшееся лицо, сердобольные сотрудники настоятельно потребовали:

— Не мучайся, сейчас же отпросись у начальства и иди в поликлинику! Знаешь, этим не шутят!

— Ой, боюсь! Ой, боюсь зубы рвать! — ужасалась Олечка. — Я же не выдержу, помру! Ни за что не пойду.

Но что поделаешь, ведь с зубной болью полюбовно не расстанешься. Как ни крепилась Олечка, а все же незадолго до конца работы она отпросилась у начальника и пошла. Пошла, но только не в поликлинику, а к доктору Зубахину, который принимал по знакомству пациентов у себя на дому в прекрасном полутораэтажном особнячке.

Направила ее к нему тетка, к которой Олечка обратилась за советом по телефону.

— Он не какой-нибудь эскулап из поликлиники, вспоминала Олечка назидания своей тетки, останавливаясь перед домом Зубахина. — Он посмотрит как следует и совет даст хороший. Все, знаешь, честь честью, без спешки.

Олечка робко позвонила.

— Я от Ивановой Таисии Федоровны. Доктор Зубахин дома? — испуганно спросила она у приоткрывшейся двери и прижала платок к щеке.

Дверь приоткрылась пошире, и Олечку впустили. Дородная женщина властно с ног до головы осмотрела ее холодными серыми глазами и потребовала:

— Снимите обувь.

Олечка повиновалась. Затем сунула ноги в непомерно большие шлепки и осторожно, боясь их потерять, пошла вслед за женщиной вверх по небольшой лестнице.

Доктор Зубахин любезно встретил пациентку на пороге маленькой комнаты.

— Заходите, заходите! — улыбаясь, говорил он. Одной рукой он показывал ей дорогу, а другой тщетно пытался попасть в рукав белого халата.

— А, черт, наконец-то! Значит, зубки болят?! — ласково осведомился он у Олечки. — Так, так. Сейчас мы их, так сказать, пощупаем… Чик и готово! Правильно сделали, что ко мне пришли, — доверительно заговорил он, усаживая ее в кресло возле окна. — В поликлинике что? Ни-че-го. То того нет, то другого… И потом, помяните мое слово, там из-за спешки челюсти загубить могут. А у меня, знаете, челюсти вставные — первый сорт. Не различишь. Да… — Доктор икнул, и Олечка почувствовала спиртной запах, впрочем, в комнате пахло еще какими-то специями.

— У меня зуб болит, а челюсти мне не надо, — слабо возразила она.

— Жаль, а то я бы вам такую челюсть приправил, один шик! Жуй себе в удовольствие… А Вербицкий все врет! — неожиданно разозлился Зубахин. — По-дружески ему челюсть вставил со скидкой, а он теперь слухи распускает зловредные, вроде рот у него не закрывается. Не закрывается!.. Так ведь потому, что известный зубоскал. Делай после этого людям одолжение!.. — Доктор в возбуждении заходил по кабинету, а Олечка с испугом наблюдала за ним.

— Ну-с, приступим, — вновь возвращаясь к креслу сказал он. — Откройте ротик. Шире… шире… Так… Ай-яй-яй! Да-а… — Доктор сокрушенно покачал головой. — Запустили вы свой ротик, девушка, запустили. Тут, конечно, разные методы можно применить.

Зубахин напустил на себя важный вид и принялся распространяться относительно различных методов лечения, пересыпая свою речь непонятными латинскими словами. — Скажите, вы средства при себе имеете? — как бы между прочим поинтересовался он. Узнав, что у Олечки только пятьдесят рублей, доктор не стал больше показывать свою эрудицию.

— Знаете, мой вам совет — рвать! — убежденно сказал он. — Да, да, рвать, потому как вам же дешевле выйдет, и я тороплюсь, знаете, все же без выходных работаю!..

— Я боюсь рвать, — жалобно простонала Олечка.

— Ну, пустое, — успокоил ее доктор, — волков бояться — в лес не ходить.

Он как-то сразу заторопился, быстро сделал укол и вышел из комнаты. Укол начал действовать: У Олечки деревенело небо и стыли ноги, так как в комнате было прохладно.

Зубахин вскоре вернулся и принялся перебирать на столике инструменты. Выбрав нужные щипцы, он подавил слабое сопротивление своей пациентки и долго примерялся к зубу, оттопыривая руку. Затем, выбрав момент, он резко отдернул руку, сказал:

— Опля! — и… сломал зуб.

— Ну что ж, — невозмутимо констатировал он, — медицине известны такие случаи. Придется повторить.

С этой минуты для Олечки начались адовы муки. Зубахин блестел перед ее глазами никелем инструментов, заходил то справа, то слева, так раскрывал ей рот, что казалось, сам собирался залезать туда, и, не переставая, ковырял, долбил, распиливал ей десну.

Действие укола давно кончилось, и от боли Оленька почти теряла сознание. Доктор сделал еще один укол. Он заметно стал нервничать.

— Да, очень трудный зуб попался, — бормотал он. — Корни восьмеркой. Надо было рентгеновский снимок сделать…

А на улице уже стемнело и зажглись фонари уличного освещения. В кабинет то и дело стала заглядывать жена Зубахина и делала ему какие-то знаки. Зубахин злился, махал на нее рукой и, в сердцах, гремел на столике инструментами. Наконец он в изнеможении бросил щипцы на стол.

— Знаете, на сегодня, пожалуй, хватит, — как-то просительно сказал он. — Очень трудный случай, завтра продолжим. А сейчас я, между прочим, тороплюсь. Мы с вами, между прочим, и так уже два часа возимся. Так что прошу простить меня великодушно, — без выходных работаю. Анальгинчик на ночь выпейте.

Он помог Олечке подняться и повел ее к выходу.

В передней Олечка машинально протянула ему деньги, Зубахин торопливо сунул их в карман и помог ей надеть пальто, виновато оглядываясь на жену.

— Приходите завтра ко мне и поликлинику, — услыхала Олечка и очутилась на улице.

ДЕЛИКАТНЫЙ НАМЕК

Червячок, которого я утром заморил бутербродом и стаканом чая, превратился к обеду в огромного беспокойного червя. Сосало под ложечкой. Чтобы хоть на время восстановить работоспособность, представляю себе цеховую столовую. Во рту появляется кисловатый привкус, и аппетит стремительно ныряет в глубь желудка и таится там, как подводная лодка, которую выслеживает морской охотник.

В борьбе с собой дотягиваю до двенадцати часов. Наконец — перерыв! Ура!

— Шабаш! Обедать пора! — спохватился бухгалтер Козин. Он шумно поднимается с места, так, что чуть не опрокидывается стул. — Пошли! Пошли обедать! Игорь! Ирина Никитична!

Меня, разумеется, упрашивать долго не приходится. Я уже на ногах, прячу авторучку и лечу к двери.

— Аркадий Кузьмич, а вы что же сидите? — обращаюсь я к своему шефу. — Идемте!

Аркадий Кузьмич на минуту отрывается от бумаг и поворачивает ко мне вдоль и поперек изборожденное морщинами лицо.

— Иди, Игорь, я сегодня не пойду, у меня денег нет.

— Что?! Аркадий Кузьмич, какая чепуха! Я вам… Ой! Вы уж извините меня. Аркадий Кузьмич, совсем забыл: я же вам десять тысяч должен. Помните, на прошлой неделе занимал. Фу, как некрасиво получилось, забыл долг отдать, а сам зарплату получил.

Я торопливо лезу в карман.

— Вот, Аркадий Кузьмич, большое вам спасибо! Идемте теперь.

По дороге в столовую, на лестнице меня мучает совесть: человек из-за меня мог без обеда остаться, а я утром зарплату получил. Вот свинья!

— Аркадий Кузьмич, а вы бы прямо мне сказали: давай, такой-сякой, долг, да и все. А вы молчите, так и голодным не долго остаться. Нет, нет, тут деликатность вовсе ни к чему, — распаляюсь я все больше и больше, стараясь заглянуть ему в глаза.

Аркадий Кузьмич избегает моего взгляда, лезет в карман за платком и шумно сморкается.

— Тупица! — осеняет меня. — Да ведь и он сегодня получил деньги. Я краснею, дальше мы идем молча.

НЕ АКТУАЛЬНО

Комиссия по поддержке науки распределяла бюджетные средства.

— Ну, что еще у нас? — спросил председатель.