Утренняя пробежка

Лев Андреевич сделал неопределенный жест рукой, дескать дела заели.

— А где Петр Андреевич? — спросил он старичка, чтобы прервать его укоризненные восклицания. Старичок прекратил свои мазохистские похлопывания и сокрушенно развел руки в стороны.

— А ты не знаешь? У него обширный инфаркт! Лежит в реанимации, — опечаленно сказал он. — Жаль мужика. Старательный был спортсмен — не чета тебе.

— Как?! Не может быть! — воскликнул Добреньков. Он долго расспрашивал, как и почему это случилось и только затем, с нелегким сердцем, приступил к выполнению упражнений.

— Привет сачку! — услышал он над своей головой.

— Привет! — Лев Андреевич распрямился после наклона и посмотрел вслед бегущим. Впереди несся длинный худой парень в шортах, за ним коротышка, голый до пояса, в спортивных штанах.

— Эй! — крикнул им вслед Добренькой. — А где ваш ведущий?

Коротышка остановился, как вкопанный. Длинный еще сделал один перебор журавлиными ногами и тоже застыл на месте.

— Как, разве ты не знаешь? У Самсонова прободение язвы. Увезли в Центральную клиническую больницу.

— Да вы что?! — в сердцах вскричал Лев Андреевич. — И недели меня не было, а тут такие дела!

Он представил на миг волевое, аскетическое лицо Самсонова, его сухую спортивную фигуру, так красиво несущуюся по аллеям парка, с позвякивающей связкой ключей в кармане, и совсем опечалился.

Лев Андреевич кое-как закончил разминку. На этот раз он не пробежал, как обычно, десять кругов цветника: показалось, что кольнуло в левой груди.

В расстроенных чувствах покидал Добреньков парк. Он шел и думал о бренности земного существования, о превратностях судьбы, о том, что сам не знаешь, где найдешь здоровье, а где потеряешь. Однако зарядка, пробежка и свежий воздух взбодрили его. Мрачное расположение духа Льва Андреевича непроизвольно стала теснить простая до обыденности компромиссная мысль: не надо ломать себя, подражая кому-то. Организм сам подскажет, когда давать ему нагрузку, а когда и понежить утренним сном. «Надо больше доверять своим ощущениям!» — твердо решил Добреньков и, восстанавливая душевное равновесие, сразу повеселел.

ВЕРНЯЧОК

Председатель месткома Разбегаев, маленький, с блестящим от пота носиком и седым хохлом на макушке, смешно семенил из отдела в отдел по коридорам большого учреждения. За ним, как тень, следовал его зам Зажимов, высокий брюнет с гвардейской выправкой и пронзительным прищуром серых глаз.

— Уйду! Откажусь! Сил моих больше нет! — громко причитал Разбегаев. — Все, видите ли, заняты, у каждого отговорки разные, а я, как ишак, должен всю работу на себе волочить! Надоело! Хватит с меня!

— Погоди шуметь, Виктор Николаевич, — говорил глухим голосом Зажимов, стараясь придержать его за рукав. — Как ты, однако, по пустякам расходишься. Нервы свои побереги. Спокойно, без паники — сейчас кого-нибудь занарядим!

— Да ты что, смеешься надо мной?! Через пятнадцать минут здесь одни пустые столы останутся — конец работы ведь!

Зажимов еще больше прищурился, решительно остановился и сказал:

— Как ты, Виктор Николаевич, и себе, и другим любишь голову морочить! Вечно обо всем в последний момент вспоминаешь! Говорю тебе: надо Ойкина во Дворец послать, и — дело с концом.

— Этого тихоню?! Да ты, видно, не в своем уме?! У него же ни вида, ни голоса нет… Как петух какой-то ощипанный. Еще заикаться там начнет — сраму не оберемся. Пойми, надо такого послать, чтобы он нашу организацию с достоинством представил.

— Послушай, — разозлился Зажимов и сделал вид, что собирается уйти, — если ты еще и о достоинстве печешься, сам туда и иди! Замучил ты меня!

Разбегаев посмотрел на часы, горестно вздохнул и пошел за своим замом.

— Ойкин, мы к тебе! — громко сказал Разбегаев наигранно добрым голосом, когда они зашли в техотдел. — Сиди, сиди. Тут вот такое дело. Местный комитет уже давно к тебе присматривается, и сегодня решили мы доверить тебе одно дело. Уверены, ты с ним справишься.

Разбегаев поднял руку, как бы заранее отметая этим жестом все возражения.

— Поручение, в сущности, пустяшное, — душевнее заговорил он, испытующе разглядывая смущенного Ойкина. — Сегодня в семь вечера во Дворце строителей состоится торжественное чествование писателя Немыслова по случаю его пятидесятилетия. Читал, небось, его романы? Нет. Ну, это не так важно. Знаешь, где Дворец находится? Вот и отлично! Тебе сегодня надлежит там зачитать приветственный адрес от нашей организации. Мы с Зажимовым его уже составили.

— Вот он, держи! Подзубарь, значит, его хорошенько и без запинки выдай. Понял? Да, можешь жену с собой пригласить. А что! Пусть посмотрит, какой у нее муж герой. Кстати, после торжественной части, говорят, концерт будет. Ну, добро, договорились! Смотри, не опаздывай только, не подведи нас.

Виктор Николаевич ободряюще похлопал молодого человека по плечу, но тут все время молчавший Ойкин, по лицу которого разлилось тоскующе-сожалеющее выражение, волнуясь, заговорил:

— Я, конечно, пошел бы, но вот беда у меня какая, посмотрите!

Ойкин приподнял воротник рубашки, и профсоюзные деятели увидели, что шея его густо обмотана бинтом. При виде повязки Разбегаев непроизвольно поморщился и поскучнел.

— Откуда этот чиряк проклятый взялся, болит сил нет! — свободнее заговорил Ойкин, уловив в лице Виктора Николаевича что-то вроде сострадания. — Поверите, голову повернуть не могу. Сами понимаете: куда мне с такой шеей на трибуну.

— Кгм. Ну, раскисать так не годится! Будь мужчиной! — лицемерно сказал Виктор Николаевич и посмотрел на Зажимова, как бы ища у того поддержки. — Подумаешь, прыщик малюсенький у него вскочил, а он уже паникует. Вот в прошлом году, когда мы путевки распределяли, у меня, знаешь, температура тридцать девять была! Весь огнем горел, а все же провел заседание месткома! Вот Гордей Степанович это может подтвердить.

Зажимов, который впервые слышал о температуре, мгновенно нашелся:

— Как же, помню такое дело. Я тебе еще аспирин доставал.

Зажимов кашлянул и, придав своему голосу как можно больше твердости, сказал:

— Твои слова, Ойкин, я понимаю как шутку. Шеей во все стороны тебя ворочать никто не заставляет. Прочтешь приветственный адрес — и будь здоров! Никто тебя дольше удерживать не станет.

Председатель и его зам одновременно повернулись и, не глядя на расстроенного Ойкина, вышли из комнаты.

— Кгм. Не послал бы его, если бы не положение безвыходное, — точно оправдываясь, сказал за дверью Разбегаев.

— Скажи спасибо, что уговорил! — отозвался Зажимов. — Согласись, Виктор Николаевич, тихони — это наши вернячки. Раз — и в лузу! Ха-ха-ха! Ну, будь здоров!

На другой день при встрече Зажимов, как соучастнику, подмигнул Разбегаеву и спросил:

— Ну, как наш вернячок?

— Как же! — злобно отозвался Разбегаев. — По милости твоего Ойкина Немыслов сам себе приветственный адрес читал. А все ты… теорию, видите ли, свою вывел, развел, понимаете ли, кадры: вернячок, червячок, паучок!..

ЖАЛОБА

Уважаемый ректор! Довожу до Вашего сведения, что у Вас в институте на учетно-экономическом факультете заявился премудрый пескарь, якобы студент И. О. Сухов, моральный облик которого уже давно пора вскрыть.

Вот как Игорь ведет себя в быту, проживая со своими не в меру интеллигентными родителями, которые постоянно разъезжают с геологическими партиями. Стоит мне только задержаться по каким-либо вопросам на веранде возле их двери или окна, как он говорит громким голосом такие слова: «Опять эта язва на своем посту».

Как женщина принципиальная, я вынуждена протестовать в категорической форме против такого незаслуженного оскорбления своей личности. Однако на мои слова Игорь обращает ноль внимания и, попросту говоря, плюет на них сквозь пальцы. Он заявляет, что ничего такого не говорил и мне надо проверить свой слух у врача. При этом он хамским образом закрывает предо мной дверь своей квартиры и, чтобы все жильцы дома слышали, своим противным голосом восклицает: «Провожающих прошу выйти из вагона!» Скажите, к лицу ли студенту говорить пожилой женщине такие двусмысленности? А ведь я уже давно добровольно занимаюсь воспитанием молодежи на общественных началах. И многим юношам и девушкам нашего микрорайона не дала за это время оступиться, а тем, кто оступился, не дала упасть.

Настала пора со всей строгостью разобрать недостойное поведение Игоря на собрании для его же пользы. Чтобы лишить его возможности юлить и изворачиваться, пригласите меня. Если же по Вашему измененному усмотрению обойдетесь без меня, то сообщите о принятых к нему мерах. Игорь такой вредный, что сам никогда не расскажет мне, какое он понес наказание.

Если же к моей жалобе Вы отнесетесь с бюрократическим подходом и Игорь выйдет сухим из воды, то знайте: есть еще много инстанций повыше, куда можно писать. И тогда уже вам всем вместе с Игорем, который к тому же повадился выбрасывать бытовые отходы в урны на улице, воздадут по заслугам.

Е. Н. Гнилосырова. домохозяйка С подлинным сверено. автор

ВАС ОСТАНОВИШЬ!

В зале, где заседал диссертационный совет, было душно. В который раз с предсмертным всхлипом включался кондиционер, но, так и не охладив воздух, обессиленно затихал. Многие члены совета, утомившись тягомотиной происходящего, покинули заседание. В ожидании, когда их призовут на процедуру голосования, одни курили в коридоре у окна, другие попивали чай в комнате, расположенной рядом.

Те, кто остался в зале, завидовали своим более расторопным коллегам и со сдерживаемым раздражением поглядывали на молодого соискателя, который в такую жару отважился защищать кандидатскую диссертацию. Согласно неписанному этикету он парился в пиджаке и постоянно прикладывал платок ко лбу и шее.

Председатель совета профессор Каргин, смуглолицый, с шикарной гривой седых волос, нервничал из-за отсутствия кворума. «Скорей бы все кончилось, — думал он. — Диссертация слабая, соискатель путается в научных терминах, говорит „средства“. В общем, стыд и позор на наши головы». Он с тоской посмотрел на престарелого профессора Лейкина, который читал по бумажке.

— Итак, на основании всего вышесказанного, — бубнил Лейкин, — можно сделать вывод, что диссертация отвечает всем требованиям ВАК, а ее автор заслуживает присуждения ему искомой степени кандидата экономических наук.

«Ой ли?!.. принципиальный ты наш. Кто же это уговорил тебя выступить?» — подумал Каргин, а вслух спросил: «Кто еще желает принять участие в свободной дискуссии? Может, будем завершать, коллеги?» «Пардон, — тут же остановил он сам себя, — профессор Спасов просит слова».

В зале зашумели:

— Достаточно!

— Хватит!

— Черту пора подвести!

— Погодите, — хорошо поставленным голосом урезонил нетерпеливых Мефодий Гаврилович Спасов, которого все в вузе за глаза называли Говорилович, — на защите каждый может выступить. Я что, исключение?