Был однажды такой театр (Повести)
![Был однажды такой театр (Повести)](/uploads/covers/2023-06-08/byl-odnazhdy-takoj-teatr-povesti-201.jpg-205x.webp)
- Автор: Миклош Дярфаш
- Жанр: Самиздат, сетевая литература
- Дата выхода: 1990
Читать книгу "Был однажды такой театр (Повести)"
— Сейчас надо собрать все силы, понимаешь, Катика, все силы, — треплет меня по щеке Кармашкин, — ты сейчас ни о чем другом не должна думать, сила, сила, еще раз сила и собранность, ничто другое нас не спасет. — Он смотрит мне в глаза, как гипнотизер, потом подпрыгивает и целует. Форбата он пригибает к себе, как тонкий саженец, и тоже чмокает в лоб и несется дальше, проверяет двери и окна, на несколько сантиметров передвигает мебель и поправляет морщину на ковре.
Теперь я уже внутренне дрожу. Зачем я только взялась за эту роль? «Ничто другое нас не спасет», — отдается в мозгу предупреждение Коромпаи. Значит, и он рассчитывает на катастрофу, от которой можно спастись только чудом. «Ничто другое нас не спасет»… Вдруг начали жать туфли.
Звонки. Железная дверь открыта, из коридора доносится третье предупреждение. Выпускающий шепчет в микрофон: «Начинаем, начинаем». Горят все софиты. Поднимается противопожарный занавес. Доносится гомон зрительного зала.
Мне плохо. Теперь уже возврата нет. Дюри гладит меня по руке, потом притягивает к себе и целует. Бедненький, это не прибавляет мне уверенности: он в гораздо худшем состоянии, чем я. Лицо у него мученическое, словно из него жилы тянут, в глазах ужас.
Какая же первая фраза? Господи, я не помню первую фразу. Как же не помню, как же не помню! «Дорогой, ты не знаешь, куда я сунула мой сюрприз к твоему дню рождения?» На эту реплику по залу должен пробежать сдержанный смех, как сказал на последней генералке Кармашкин.
Прозвучал последний гонг. Лаци все еще нет.
— Дюрика, — шепчу я, стоя за большим матерчатым занавесом, — где Лаци?
Сзади ко мне приближаются торопливые шаги.
— Вот он! — кричу я.
Оборачиваюсь. Выпускающий.
— Внимание, Катика. Когда поднимется занавес, я считаю до трех, дождись третьего счета и только тогда выходи в дверь. Последнее указание.
— Хорошо.
Я вжимаю ногти в ладонь.
— Господин Форбат, дорогой, почему вы не спустились в зал? — шипит он на Дюри.
— Я останусь здесь, с Кати.
— Может быть, вы и правы. Что еще можно сделать? — слышу я.
Что это? О чем это они? У меня голова идет кругом.
— Дюри, — я изо всех сил стараюсь не поддаться головокружению, — помогите мне…
— Кати!..
— Помогите мне… Лаци не пришел на мою премьеру.
И слышу у себя над ухом быстрое и резкое:
— Идиотка! Наверняка он в эту самую минуту приехал и уже не смог подняться на сцену.
Да, да, возможно, он здесь. Лаци в зрительном зале волнуется, так что сердце бьется в горле, его мучит совесть, в антракте он будет стоять передо мною на коленях и поздравлять так, что я снова на сто лет потеряю голову.
Второй раз по сцене проносятся волны гонга. Тишина. Дюри еще раз сжимает мне руку и отходит назад, за кулисы. Я слышу едва уловимое трение колечек занавеса.
— Один, — шепчет выпускающий.
Туфли перестают жать.
— Два…
Прошло головокружение.
— Три…
Я берусь за ручку двери и легко, едва касаясь земли, вступаю на сцену.
— Дорогой, ты не знаешь, куда я сунула мой сюрприз к твоему дню рождения? — вскрикиваю я с любопытством, стоя у внутренней лестницы квартиры.
По залу пробегает смех, как того и требовал Коромпаи. Я с удивлением смотрю на верх лестницы и чувствую, что публика принимает меня с симпатией. Воздушные шарики, толпившиеся вокруг сердца, улетают, воздух сцены как будто становится свежее. Я сильная. Теперь по роли я медленно отворачиваюсь от лестницы, чтобы зрителям хорошо было видно озабоченное выражение моего лица. Невинно, большими глазами я смотрю на зрительный зал. И вот у меня снова начинают дрожать ноги. Два средних кресла в первом ряду зияют пустотой.
ПРЕМЬЕРА
1
Я умираю. Это моя первая мысль. Лаци не пришел на мою премьеру. Два пустых кресла. Они вместе. Жаклин и он, они вместе, вдвоем.
По пьесе Дюри моя вторая фраза такая, что мой муж не отвечает потому, что наверняка еще спит. Кошмар, у меня в голове кишат совершенно другие слова, мне хочется выйти к рампе и крикнуть в публику:
— Мой муж не отвечает потому, что его нет дома. Он наверняка за городом в нашем летнем доме на Надьковачском шоссе с Жаклин; они занимаются любовью, они не заметили, как пролетело время, поэтому их здесь нет.
Я не подхожу к рампе, а взбегаю на третью ступеньку лестницы.
— Ты не отвечаешь, потому что еще спишь?
После короткой паузы наверху появляется Фери Ковач, мой партнер. В эти две секунды я думаю о Париже. О той ночи. Они тогда познакомились. Возможно, она уже тогда стала его любовницей, они тайно переписывались, и весь этот совместный французско-венгерский фильм Жаклин затеяла только затем, чтобы встретиться с Лаци. Испорченная дрянь! Да, она не излучает чувственность, а выглядит ну просто рекламой здорового питания, и я ей поверила, идиотка я несчастная…
И мы играем пьесу. По глазам Фери Ковача я вижу, что он мной доволен, каждая фраза идет великолепно, мои движения естественны и непринужденны, зал напряженно следит за мной с самого момента выхода на сцену. А мне тем временем всякие ужасы лезут в голову. Мне чудится Марика, отвечающая в школе урок.
Я слышу вопрос:
— Кого мы называем мамой?
— Мамой мы называем такой индивидуум, — отвечает Марика внятно и с выражением, — которого обманывает папа.
— Правильно, Марика. И как он ее обманывает?
— Методом, называемым «верность».
— Правильно. Скажи еще только, что обычно используют для обмана?
— Для обмана обычно используют тетенек, которых можно разделить на несколько групп, а именно на отечественных и зарубежных.
Мне нисколько не мешают накатывающие на меня волны бреда. Пока говорит Фери Ковач, в моем мозгу снова и снова прокручивается фильм, а когда идет мой текст, звук и изображение исчезают. Я знаю, что великолепна. На это я не рассчитывала.
Когда после первого действия закрылся занавес, в зале дружно раздались аплодисменты. «Раз, два, три», — считаю я. Сейчас я кланяюсь девятый раз.
Форбат прыгает за занавесом.
— Кати! Кати! Мне обеспечено великолепное имя!
Все хлынули на сцену — декораторы, осветители, пожарники, гримеры.
— Все кончилось благополучно, никто не пострадал!
— Браво! — кричит Коромпаи.
— Всего несколько царапин, — продолжает Форбат.
— Поздравляю, — совершенно неожиданно целует меня в губы бутафор дядя Колб.
— Фантастическая удача! — слышу я у себя за спиной.
Что это? О чем речь? Чего они хотят? Почему они меня теребят?
— Катика… — обнимает меня Дюри, — во время действия я сбегал в больницу… Ничего страшного, завтра уже все будет в порядке…
— А мы уже думали, что… — рвется вперед директор.
— Воздадим хвалу господу, — слышится с колосников.
Все смеются, услышав глас с небес, обнимают друг друга, кидаются ко мне, чуть не душат.
— Тихо! Спокойно! — кричит Дюри и поднимает руку. — Дайте я скажу ей наконец, ведь она, бедная, ничего не знает…
Мне дурно, вокруг меня колышется счастливая толпа.
— Катика, мы тут все были под впечатлением жуткой вести. В то время как я вез вас из дому в театр, пришло известие, что ваш муж попал в автомобильную катастрофу.
— Лаци! — взвизгиваю я, хотя знаю, что большой беды не может быть, ведь в последние минуты все только об этом и говорят.
— Для беспокойства нет никаких причин, я только что от него, в общем-то, ничего не случилось, трехсантиметровый порез на подбородке и две незначительные раны на правой руке. Завтра он уже может выписываться.
Я вцепляюсь в плечи Дюри. Он продолжает:
— Думая, что он в тяжелом состоянии, мы хотели скрыть от вас до конца третьего действия… Но сейчас вы уже можете спокойно играть дальше, с Лаци не случилось ничего страшного, впрочем, вот и его собственноручное послание.
Я выхватываю у Дюри из рук записку. Действительно почерк Лаци. Буквы такие же, как всегда, никаких искажений, в почерке не чувствуется никакой неуверенности. «Не сердись за этот небольшой несчастный случай, душой я с тобою и уже завтра вечером буду аплодировать тебе, моя единственная». Я знаю, что выгляжу идиоткой, но на глазах у заполненной народом сцены я целую письмо Лаци.
— Прочтите! — гремит голос колосников.
Я читаю письмо вслух. Все аплодируют.
2
Дюри обнимает меня за талию, и мы идем в уборную. Так вот почему все были такими мрачными, смущенными и торжественными, а я-то думала, что они во мне не уверены… Я пью свой лимонад.
— С Лаци действительно все в порядке?
— Абсолютно.
— А как это случилось?
— Он врезался в военный грузовик. Машина, как сказал Лаци, сплющилась, как цветок в гербарии, и перешла в область воспоминаний, а он оказался гораздо долговечнее машины.
Дюри не закрывает дверь уборной. Один за другим входят счастливые работники театра. Каждый говорит что-нибудь приятное или по крайней мере, проходя, кивает в дверь. На мгновение я вижу и скалящуюся физиономию Хаппера, ростовщика. Сейчас он одолжил бы мне хоть сто тысяч, да еще не под двадцать процентов, а всего лишь под пять.
Входит Утенок, то бишь художественный секретарь театра, и сообщает, что в буфете важничающие сплетники и прочие «свои люди» сообщили ему о счастливом исходе катастрофы. Сейчас уже вся публика знает.
— Грандиозный успех!
— Что? Что Лаци избежал опасности в катастрофе? — спрашиваю я раскрепощенно.
Всех просто распирает от счастья.
Я переодеваюсь за ширмой. Когда я стою в комбинации и провожу рукой по талии, мне приходит в голову новелла Дюри. Он сидит там, по другую сторону ширмы. Может быть, и он думает о том же. Но на этой ширме нет дыр и нет златокрылой птицы. Какая чепуха лезет мне в голову!
Звенит звонок. В репродукторе проскрипел голос выпускающего. Второе действие.
Дюри снова провожает меня на сцену. Сейчас я чувствую то же, что и после обеда, когда лежала навзничь на ковре. Я бесшумно несусь по воздуху, я девочка, надо мной небо, тонкое облачко берет меня за руку.
— Интересно, почему не пришла Жаклин? — спрашиваю я вдруг, вырывая руку из нежного пожатия Дюри.
— Жаклин? — удивляется он. — Она тоже в больнице. Только этажом ниже, в женском отделении.
— Ужасно…
— Никаких волнений. Она тоже благополучно отделалась небольшими ушибами и порезом на локте.
— Значит, они были вместе?
— Конечно, они ехали сюда, в театр.
— Мы сможем к ним заехать, когда кончится спектакль? — спросила я, почувствовав угрызения совести, что только сейчас вспомнила о Жаклин.
— Ночью посетителей в больницу не пускают.
— Тогда я до утра буду сидеть перед больницей.
— Я с вами.
— Правда?
— Правда.
— Рано утром принесем им цветы. Лаци и Жаклин.
— Если и дальше успех будет таким же.
— Все будет в порядке, руку даю на отсечение.
Он целует мне руку, я выхожу на сцену, сажусь на маленький круглый столик: так начинается второе действие.