Дар Изоры

Спрячь руки, мысленно подсказывает Люся, досадуя: ногти на виду, обгрызенные в самозабвенном мыслительном труде. «Боже мой, да она забыла уже, что женщина. Она, как старушки и дети, которые не боятся быть смешными: им ни к чему».

Так и хочется загородить ее от Костиного взгляда.

Ну понравься ему, Алина! Понравься. Будет хорошо.

«Лето, ах лето, лето знойное, будь со мной», — поет Алла Пугачева по «Маяку».

Потом заревел мотор и все заглушил.

Лодка вонзается в нетронутую блескогладкую лаву воды, вода распластывается двумя фалдами от носа, и Алина ладонью разрезает надвое ее тугое полотно. Хорошо!

Немедленно все разделись загорать, чтоб не пропадало солнце. Все в общем-то еще молодые и ладные.

— А вода-то теплая, братцы! — кричит Алина, преодолевая шум мотора.

Люся с Гошкой благодушно переглядываются: хозяева-дарители. Пользуйтесь и водой, и солнцем. И грибами — их полно на островах, и водные лыжи будут, и дай вам бог... вот что в глазах Люси.

За лодкой увязалась чайка, и летит над ними, и летит. Они сидят, запрокинув лица к солнцу, они тонут в теплом воздухе, чуть потревоженном их скоростью, а чайка то залетит вперед, то приотстанет, и они следят за ее игрой, щурясь в небо.

— Алина, смотри, она играет с нами! — говорит Люся, обернувшись назад.

А Алина сидит на задней скамейке рядом с Костей — закаменела, подавшись вперед, коленями стиснула свои ладошки и ничего не отвечает.

— Сбавь ход! — толкнула Люся локтем Гошку. Он сбавил и обернулся от руля:

— Ты чего, Алина? Тошнит?

Она покачала головой: нет.

Он снова наддал, снова мотор загудел, и долго-долго ехали по озеру молча, ровный гул уже врос в мозги, пустил корни и усыпил. Алина нагнулась к Люсиному уху и испуганно сказала:

— Знаешь, есть поверье: души умерших превращаются в чаек и летают поближе к своим. А вдруг это он? Чего она не отстает, а?

Чайка не отставала.

— Алина, ну ты что, всерьез, что ли? — размякнув в долгом блаженстве, лениво пристыдила Люся.

Костя с любопытством покосился. Ему ничего не слышно: гудит мотор.

Мужчины поставили на берегу палатку — на всякий случай: переодеться, может быть, прикорнуть. Или внезапно грянет дождь — лето нынче какое.

Женщины вытряхивали сумки, собирали завтрак.

Алина все еще была не в себе, хотя чайка улетела.

— Детские сказки, Алина, красивые бредни.

Алина рассеянно кивнула, соглашаясь. Потом сказала:

— Ты видела, как он улетел? Как будто отпустил: за грибами. Он еще прилетит.

Это она про чайку-то: он. Сумасшедшая женщина.

Потом завтракали.

— Товарищ старшина, а танки летают? — Нет, Иванов, не летают. — А товарищ полковник говорил, что летают. — Вообще-то, Иванов, они, конечно, летают, но так — низенько-низенько.

Алина вздрогнула на смех и удивленно всех оглядела, как разбуженная. Прослушала. Как рассеянный ученик на уроке.

Потом разбрелись по лесу.

Грибы: откуда ни возьмись — торчит посреди скучной травы такой мохноногий, и шляпа на нем из коричневой замши. Природа — как мудрый правитель: каждому по заслугам. Вот медоносная пчела: ее наградили дорогой меховой одеждой, а рядом суетливо носятся бестолковые подобия пчел, лесной плебс — и брюшко у них из подражания такое же полосатое, но лысое. Не обманешь. А этот подберезовик — он вырос за ночь из простой земли, — и где только он взял бархат шляпы, а разломишь — на разломе чистое тело, тугая плоть — эту плоть он в одно утро насосал из рыхлой земли — поверить этому нет сил, и науке не справиться.

Алчные глаза не оторвать от земли.

Люся набрела в лесу на Алину: та сидела под березой, обняв колени. В маленькой ее корзиночке было пусто.

Алина виновато сказала:

— Так, что-то развспоминалась. Вообще-то я себе этого не разрешаю.

Первое время, — сказала она, — мне все казалось: вот приду домой, а он, несмотря ни на что, меня встретит. Вырвется оттуда и встретит. Потом я себе запретила.

У меня на стене висела большая панорамная картина: Красная площадь, — снова сказала она. — Когда-то мы были с ним в Моске, там, собственно, все и началось, и Москва для меня — вроде Мекки. И вот я сколько раз: спохвачусь — оказывается, стою пред картиной и ищу его там, высматриваю среди людей. Сняла со стены.

(Алина после похорон месяц сидела на работе за своим столом и изо дня в день выводила на бумаге одно и то же слово: конец. И больше почти ничего не делала. Начальник на нее и план не писал. Пока она сама наконец не подошла и не попросила работы. С тех пор она в работе не останавливалась ни на минуту.)

— Это я так просто, — извиняется она за свои воспоминания.

Люсе неуютно: откровенность болезненна — голый под напряжением. Немедленно Люся выстраивает защитную цепочку сопротивлений между собой и Алиной, чтобы не сгореть, ибо мощность у Люси слабенькая и не рассчитана на высокое напряжение. Люся переводит разговор в область слабых токов:

— А Костя у нас в школе был самый знаменитый и странный. Однажды он всех убедил, что его в детстве украли цыгане и он воспитывался в таборе. И ведь поверили. Хотя все знали его мать. Он сказал, что знает черную магию, и мне в десятом классе нагадал, что в двадцать восемь лет я буду одинокой и никому не нужной. И ведь знаешь, я так поверила, что все время боялась. И когда исполнилось двадцать девять — гора с плеч: пронесло!

— Непонятно, — сказала Алина с осуждением, — сводите вы меня с ним, что ли? Это вы зря...

— Ну что, в конце концов, Алина, — защищалась Люся, — не до смерти же тебе жить одной!

Алина побрела в сторонку, наклонивши взгляд к земле, на которой должны расти грибы.

Люся пошла за ней.

— Слушай, Алина, вот что я тебе расскажу. На днях я повесила новые занавески на окна — и получился праздник. Все обновилось. И мы сидели, шел дождь, а у нас горел камин, и я зажгла свечи. А? — соблазняла она Алину прелестью картинки. — Ведь жизнь проходит, ты разве не боишься?

— А у тебя разве не проходит?.. А занавески — не знаю... У нас не было реквизита. Без декораций. Ни дождя, ни свеч, ни камина. Просто.

Потом она вздохнула:

— Вот, он теперь прилетел, хочет предостеречь. Он вас понял.

— Алина! — Люся смотрела на нее с укоризной, чтоб ей стало стыдно за свою глупость. — А если бы мы поехали не на лодке по озеру, а на машине по суше, куда-нибудь в лес — как бы он тогда тебя предостерег? Или бы он сорокой обернулся? — Люся потеряла терпение.

— В том-то и дело, — кротко отвечает Алина, — в том-то и дело, что мы поехали не на машине, а именно на лодке. Чтоб он меня предостерег...

— Ну уж это совсем... бабские бредни, чепуха. — Люся рассердилась.

— Есть, — задумчиво говорит Алина, взвешивая свою мысль и еще больше в ней утверждаясь, — есть на свете что-то такое...

— Чему тебя в институте учили! — возмущается Люся, но глаза зацепили гриб, она ахнула на полуслове — и побежала к нему.

— Смотри, еще! Ведьмин круг! — восклицала Люся.

— Алина! — позвала она и оглянулась. Тишина, Алины не было.

— Алина! — Она подождала и пошла назад.

Она со страхом обратила внимание, какая топкая, неотзывчивая стоит тишина — как на болоте. Алина не откликалась. Тихо и пасмурно, как в заколдованном сне. Люсе стало жутковато.

Но тут она натолкнулась на Алину. Та стояла тут же, прислонившись спиной к дереву, и беспомощно моргала.

— Алина, что происходит? Ты не слышала, я тебя звала? Ну, с ума тут с вами сойдешь!

Алина затравленно взглянула, как бы обороняясь.

«Проклятая чайка», — мысленно ругалась Люся.

— Алина, пошли-ка на берег, к палатке. Пошли. Будем лучше на водных лыжах кататься. Черт с ними, с грибами!

Костер уже горел.

Рыбы для ухи предусмотрительный Гоша наловил еще накануне. Он старый походник и дело знает. Уж этим он живет.

Мужчины тащили из лесу сушняк на топливо, увлеченно разговаривали и хохотали. И о чем уж таком они разговаривают? — завидно. Вот всегда так: в праздники, когда мужчины поднимаются из-за стола и выходят на лестничную площадку покурить — вот только там и начинается настоящее веселье, а женщины, скучая за поредевшим столом, вежливо спрашивают друг друга о детях, и только хозяйке спасение: она собирает грязную посуду и уходит на кухню.

Люся с Алиной чистили у воды рыбу и картошку и не находили о чем говорить. (А о чем, правда, говорить? Если не завелось какого-нибудь, хоть небольшенького, наблюдения и если не содержишь в себе мучительного вопроса, который подруга помогла бы разрешить, — о чем говорить, если тебе все ясно?)

— Поеду осенью в Красноярск, — сказала Люся доверительно. — На курорт по бесплодию.

— Что, Гоша хочет детей? — осторожно удивилась Алина.

— Не знаю. Я никогда не знаю, чего он хочет на самом деле.

— Э, — сказала Алина, — да тебе лучше не рожать.

— Почему?

— Это я так, — передумала Алина. — Рожай, конечно, рожай. Это в любом случае хорошо.

Что происходит? — озадачилась Люся. Что-то происходило «за ее спиной», а она не видела. Другим видно, а ей нет. Она чувствовала себя, как ребенок, когда взрослые смеются, а ему непонятно, над чем.

После обеда катались на водных лыжах. Это Гошкина страсть, и он ее всем навяливает. Он спортсмен и больше всего в жизни любит радости тела: еду, баню, крепость мышц, и лечь расслабиться под солнцем, и начерпать кожей энергии солнца, и красиво посмуглеть. Лодка, лыжи, ветер в лицо — это его вотчина.

Алина встала на лыжи в первый раз. Она падала в воду, взвизгивала, была смешной. Но упорствовала. Люсе было досадно: нарочно она, что ли, чтобы не понравиться? Потом наконец поехала. Ненадежно поехала, зыбко по неровному лодочному буруну.

— Ну как? — почти виновато спросила Люся Костю, оставшись с ним вдвоем на берегу.

— Будем стараться, — неопределенно ответил он.

Ага, значит, все-таки будут стараться. Люся приободрилась. Она так беспокоилась за его впечатление, как будто выставила на суд свое творение.

— Как инженер, она страшно толковая, — горячо заговорила она. — Таких толковых у нас и мужиков-то нету. Да она красивая! Только она сама про это уже забыла. Она думает, с ней все покончено. А знаешь, какая она была! И еще будет! — спохватившись, добавила.

— Хватит сватать, сам все вижу.

Гошка повез Алину вокруг острова, и они скрылись из глаз.

Солнце пропало, стало пасмурно и неуютно, как под угрозой. Люся и Костя слонялись по берегу, Костя подыскивал камень, чтобы пнуть.

— Кстати, почему твое предсказание — помнишь, ты мне в школе нагадал, что в двадцать восемь лет я буду одинока и никому не нужна? — почему оно не сбылось?

— Почем мне знать, дорогуша, а может, оно и сбылось.

Тут он нашел наконец подходящий камень и с чувством запнул его в воду, наблюдая, как пошли по воде круги.

Люся смутилась. Опять что-то происходило «за ее спиной», чего она не могла видеть. Она затаилась, обдумывая горький смысл сказанного. Костя понял, что напугал ее, и отступил от своих слов.