Цепочка распада

6

Число на экране продолжало уменьшаться. Было сложно отвести глаза от нулей после запятой, которые всё разрастались, словно клетки при делении. Наконец, F-26 деревянными пальцами нащупал кнопку Esc и постучал по ней, как будто суеверно полагаясь на то, что чем больше жмёшь на кнопку — тем эффективнее она сработает.

— Так. Давайте рассуждать логически.

— Давайте.

— Это некая формула, без описательной составляющей, оставлена вашим предшественником. Так?

— Так.

— Ничего конкретного нам про неё неизвестно, так?

— Так. Но есть этот битый файл, в котором…

— Нераспознанный текст, — F-26 понизил голос.

— Кое-какой всё-таки распознан. Про неуправляемый эффект домино… — начал было возбуждённо шептать L-80, но журналист наступил ему на ногу под столом.

— Нераспознанный текст.

— Да.

— Что-то ещё?

— Только то, что эта таблица и этот… нераспознанный текст были созданы в один день.

— Совпадение, не более. Сколько там вообще файлов?

Файлов были тысячи. F-26 кивнул.

— Я так и думал. Давайте не будем не преумножать сущности, договорились?

L-80 решил промолчать. Не надо быть вундеркиндом, чтобы понять, что старый журналист что-то понял и не хочет раскрывать карты. Но L-80 не понимал, в чём его выгода? Не понимал он так же и того, как им всем удаётся создавать столь явную и кипучую имитацию активной разработки воображаемого Устройства, по сути, не имея ни представления об общей картине, ни конкретных требований к их работе, ни результатов, которые можно было бы измерить. Или наоборот — всё вокруг было структурировано и понятно всем, кроме него. L-80 чувствовал захватывающую его дереализацию, ему отчаянно захотелось закурить.

— Где курилка? — подавившись собственным голосом выдавил он.

— Пойдёмте, я вас провожу.

Они снова шли по уже ставшим частью привычных декораций коридорам, и убедившись, что за углом никого нет, F-26 сказал с каким-то незнакомым тембром:

— Как вы понимаете, ни в кабинетах, ни где бы то ни было прослушка не установлена. Это попросту бессмысленно. Информация настолько фрагментирована, что любые компрометирующие разговоры могут быть зарегистрированы как просто лихо зашифрованная информация.

Они повернули за угол, F-26 снова оглянулся.

— Тем не менее, разговаривать в присутствии младших коллег считаю неэтичным. Это может пагубно повлиять на их работу. А нам всё-таки важно сохранять… Энтузиазм. Что, как вы понимаете, в условиях нашей работы сложно выполнимо и без ваших психологических измов.

— Что вы имеете в виду?

Поворот, они продолжали идти быстрым шагом.

— Ваши коллеги любят делать проблемы там, где их нет. Вы придаёте излишне большое значение тонким материям, а их ведь так легко нарушить. Я убежден, что если не копаться в этих тонкостях так глубоко, это бы многое упростило. Ведь вам же не хочется всё усложнять?

— Да куда уж мне.

Поворот, мимо них прошёл сотрудник из незнакомого отдела, ещё поворот, звуки его шагов стихли.

— Ваш предшественник… Он не просто уволился. Он, что называется, сгорел на работе. Фигурально, конечно.

— Депрессия?

— Похуже, бредовые идеи, призывы к забастовкам. Его отстранили от работы, наработки были уничтожены.

— Почему?

F-26 пожал плечами.

— Возможно, сверху сочли их вредными. Или просто «во избежание».

Снова поворот.

— То есть содержимое моего компьютера — бесполезный мусор? То, что осталось после зачистки всего, что представляло хоть какой-либо смысл? — возмутился, хоть и вполголоса, L-80.

— Откуда же мне знать, это же ваш компьютер. Могу сказать одно, тот файл, что вы сегодня обнаружили, я имею в виду формулу, не должен никто видеть.

— Но пока что это единственное, что хотя бы отдалённо напоминает результат, которого от меня ждут!

— С чего вы взяли?

— Ну как же… Это формула. И она явно считает какое-то значение, связанное с распадом. Мне только непонятно, почему итог продолжал уменьшаться.

Поворот.

— Что именно вам непонятно?

— Как это вообще работает? Мне казалось, что формула должна давать какое-то значение. А здесь какая-то мистика, исчезающее число. Особенно с учётом этой фразы про вечный эффект домино — не значит ли это, что человечество толкнуло первую плашку, не умея остановить эту цепную реакцию и не представляя, чем она вообще может закончиться? И теперь вся вселенная неуправляемо распадается?

Он говорил сбивчиво, с жаром, как будто слова опережали его понимание, а рождались в процессе какой-то когнитивной судороги. Они снова повернули.

— Вы хорошо себя чувствуете? — как-то пресно спросил F-26.

— Вообще-то, нет. Чувствую себя погано.

— А вы говорите, работа невредная. Вот и вы тоже… Облучились. На лицо распад ментального ядра. А такой молодой…

— Пусть так. Но что же формула?

— Ну что, что формула? — раздражённо бросил F-26, продолжая быстро идти.

— Мне кажется… Я думаю, формула показала что-то нехорошее. Неуправляемый распад вселенной или что-то такое.

— Навряд ли всей Вселенной. Так далеко Устройства не действуют.

— То есть вы не отрицаете? Не отрицаете, что мы тут… Мы тут уничтожаем мир?.. — L-80 бил озноб.

— Завидую вашей неиспорченности, коллега, — шмыгнул F-26.

— Поясните?

— Вы верите в светлое даже там, где всё давно погрязло в темноте. Посмотрите по сторонам.

L-80 машинально оглянулся. Они уже давно шли по коридору столько, сколько он ни разу не ходил в стенах Лаборатории.

— Мне кажется, или мы ходим кругами?

— Вам не кажется, но так и было задуманно.

Они стояли у двери лаборатории L.

— Хотите анекдот, коллега? Сын спрашивает у отца: «Папа, что такое некомпетентность и безразличие?». Отец ему отвечает: «Я не знаю и мне всё равно».

— Что вы хотите этим сказать?

L-80 опять понимал всё меньше и всё больше чувствовал себя каким-то сбоем в матрице, которая постепенно превращалась в лавину рассыпающихся цифр.

— Всего лишь то, что если процесс был запущен, он не может быть остановлен. Так зачем же усложнять. Вот вы, психологи, любите докапываться до всего…

— Ну знаете… Вообще-то это наша работа.

— Усложнять?

— Разбираться.

F-26 расплылся в ехидной улыбке:

— Ну и что же вы наразбирали?

— А то. Что вы тут, в этой вашей Лаборатории запустили неведомую реакцию распада всего сущего ради инвестиционной привлекательности умов человечества.

— Тут вы неправы.

— Да неужели?!

— Ради НЕ-привлекательности. Кажется, вы так и не поняли. Задача, разрушить ментальные ядра противника…

— Всё я прекрасно понял! Это вы не понимаете, что лавинообразная реакция уже не управляется ни вашей Лабораторией, никакой другой! Она продолжает…

— Остановитесь, молодой человек, а то вы и сам уж не знаете, куда заведут вас эти рассуждения.

Внезапно, Алекс всё понял. Он вдруг увидел перед собой старика-журналиста, который держится за место главы секретного отдела, не гнушаясь задачами, KPI которых измеряется отрицательными человеко-долларами. Он также с горьким унынием понял, что продолжать разговор бесполезно. Похоже, вся Лаборатория уже давно пожирала себя изнутри, словно раковая опухоль, а её сотрудники, получив дозы ментального облучения, уже были неспособны ни заметить это, ни тем более испытать здоровых импульсов по освобождению, продолжая поддерживать жизнедеятельность своей Альма-матер.

Что спасало его, Алекса, он не знал. Он явно чувствовал себя нездоровым. Его тоже захватило отчаянье, но не апатия. Что-то удерживало его от заражения чёрствым малодушием, с которым здесь все работали над уничтожением душ людей. Возможно, какая-то индивидуальная резистентность.

Надо было что-то предпринять, ведь он — как человек, как внезапно выяснилось, с морально-волевым стержнем — не мог просто оставить всё, как есть. В ушах у Алекса практически звучал Имперский марш, когда он сел за ноутбук и стал набирать текст, в котором пытался кратко и очень прозрачно изложить всю суть:

От самой идеи разрушения ментальных ядер — а на самом деле, банального подрыва душевного здоровья, с помощью усиления и распространения деструктивных эмоций.

И роль социальных сетей и медиа, комментариев и прочих реакций в этом процессе — а вернее то, что именно они и являются этим самым процессом.

И то, какова природа этого лавинообразного распада. И то, что является целью распада — ментальные коммерческие площадки, по сути просто платёжеспособность людей, которые не потеряли желание жить и смысл что-либо покупать, от ипотеки до шоколадки.

И заканчивая тем, насколько неуправляемой стала эта цепочка. Что даже породившая Устройства Лаборатория сама же в первую очередь и распадается на токсичные атомы, но продолжает хрипло дышать и колыхаться своими опухшими телесами.

Дописывая последние слова, Алекс чувствовал себя совсем плохо. Его буквально тошнило от экрана, клавиш и собственных рук, ползающих по буквам. Он уже не особо понимал, зачем вообще он решил писать этот текст.

Кому он собирается его отправлять? Кто будет способен прочесть, понять и переварить эту информацию. А даже если и поймёт — кто захочет пытаться что-либо изменить? Ведь он сам только что написал, что система вышла из-под контроля, и распад неотвратим. А значит, всё абсолютно бессмысленно.

Ни единого шанса, что Лабораторию кто-то остановит. Ни грамма толка во всех его усилиях. Ни единой толики надежды вообще во всём.

Если вся реальность, знакомая нам — давно уже лишь продукт распадающегося, рассыпающегося на отравленные атомы смысла… То зачем это всё?