Чужое имя

9.

Свою мысль я высказал, когда приехал из колонии, а слушателями были Вагин и майор Оллонов, вернувшийся к тому времени из Усть-Маи. В принципе мое предложение было принято, и до позднего вечера мы вместе обсуждали детали плана. Суть его сводилась к тому, чтобы произвести арест Дунаева-Побегуна как можно неожиданней, ошеломить его, не дать продумать путей к отступлению. В общем, важно было, чтобы он, припертый к стене, раздавленный психологически, сразу же признался в главном, а подробности можно будет уточнить и потом.

Если упустить момент внезапности, существовала опасность того, что наш «подопечный», признав старые грехи, будет начисто отрицать новые. Уличить его в пособничестве немцам ничего не стоит, и это он сразу поймет. А вот доказать его шпионскую деятельность будет потруднее. Проникновение в армию под чужим именем, следы сапог с гвоздем, — это все косвенные улики. С другой стороны, оставлять его на свободе, чтобы накопить доказательства посерьезнее, еще более опасно. Кто знает, что он уже успел разнюхать и что еще успеет передать за границу? Тайны «зоны» слишком важны, чтобы ими рисковать.

Вскоре подполковник Титов прислал новые материалы. Как ни удивительно, но часть из них была предоставлена... моим приятелем капитаном Дементьевым. Дело в том, что как только стало вырисовываться подозрение, что старшина Дунаев не тот, за кого себя выдает, мое начальство сочло нужным попросить Дементьева, в подразделении которого служил старшина, ненавязчиво последить за ним. Во все подробности дела, разумеется, капитан посвящен не был. Дементьев проявил похвальное благоразумие, не стал ни о чем расспрашивать, но обнаружил прямо-таки незаурядное чекистское чутье. Сказались, видимо, навыки бывшего дивизионного разведчика.

Так вот, на нашем объекте все было устроено временно, наспех, не считая, разумеется, технических сооружений, не было даже такого необходимого удобства, как баня. Поэтому по субботам Дементьев водил свою команду, человек в десять, в районный городишко. Сам капитан этой возможностью не пользовался (в доме, где он квартировал, была ванна), но, по его словам, в бане толк понимал. Поэтому он удивился, что сибиряк Дунаев в последнее время раньше всех кончал мыться.

В первый раз Дунаев, отдуваясь и обмахиваясь, хоть и не было заметно, чтобы он парился, направился прямо к буфету. К его досаде, там была очередь человек в пятнадцать. Покрутив головой, он что-то сказал стоявшему вторым или третьим в очереди высокому дядьке в старой армейской фуражке без звезды. Тот кивнул и взял у старшины деньги. Дементьев только что вошел с улицы, и Дунаев, увидев его, спросил: «Хотите пива, товарищ капитан? Пиво здесь хорошее». Дементьев с полчаса гулял по городу и изрядно вспотел. Солнце уже грело совсем по-летнему, а он был в шинели, поэтому капитан с удовольствием согласился.

Высокий протянул им две кружки и сдачу, которую старшина сунул в карман не глядя. Не успели они допить действительно хорошее пиво, как к выходу потянулись остальные солдаты...

В следующую субботу, чтобы не шляться по городу бесцельно, капитан Дементьев взял с собой недавно купленный фотоаппарат (тот самый, что я видел у него на охоте). Не мешало попрактиковаться, да и старинный городок был красив. Капитан как раз спускался с холма, где стоял замок семнадцатого века, когда увидел, как из бани вышел Дунаев. Опять первым. Он вытащил пачку папирос «Норд» и похлопал себя по карманам в поисках спичек. Видимо, не найдя их, старшина обратился к прохожему. Тот немного наклонился, так как был очень высок, щелкнул зажигалкой, поднес ее к папиросе Дунаева.

«Где-то я уже видел эту фуражку», — подумал Дементьев и, не зная еще, зачем он это делает, поднял фотоаппарат и щелкнул затвором. Положил «лейку» в карман шинели и вышел из-за афишной тумбы, за которую инстинктивно спрятался. Дунаев уже перешел улицу и сидел на скамейке небольшого скверика, поджидая товарищей. Высокий, глядя себе под ноги и как бы ничего не замечая, шел прямо на Дементьева. Поравнявшись с ним, капитан вспомнил: «Это же тот, что брал нам пиво в прошлый раз. Случайность? Черт его знает! Получился бы снимок, а там подполковник разберется».

Дементьев в субботу же проявил снимок и сделал контрольный отпечаток. Масштаб был довольно мелким, но изображение вполне четким. В нашей фотолаборатории снимок увеличили и отпечатали несколько экземпляров. На них Дунаев стоял к объективу в три четверти оборота, а «длинный», к сожалению, почти спиной. Но фигура у него была настолько характерной, что при случае «копию» можно было идентифицировать с «подлинником».

Но для Титова этих данных было слишком мало. Правда, вскоре появились новые факты, но они еще больше запутали дело.

В понедельник старшина получил командировочное предписание и во вторник должен был выехать утренним поездом в Якутск.

Поскольку поезд уходил в шесть утра, билет Дунаев взял накануне, побродил немного по городу, сходил в кино и еще засветло вернулся в казарму. В этот день в папке подполковника Титова появился еще один снимок, Дунаев с вокзала отправляет телеграмму во Львов до востребования на имя Кирпичникова. Содержание телеграммы: «Брат едет родным срочному вызову. Вернется через полмесяца, привезет гостинец».

И наконец, третий снимок: во Львове телеграмму получает, предъявив какое-то удостоверение... доцент Львовского университета Ванкура Григорий Венедиктович.

Все эти снимки лежали теперь передо мной вместе с сопроводительным письмом подполковника Титова. В письме, собственно, ничего определенного не было сказано, лишь предлагалось попытаться использовать их в «беседе» с Побегуном сразу же после ареста. Как? Исходя из конкретной ситуации. Со своей стороны, Титов обещал принять все меры для выяснения личностей знакомых нашего бравого старшины.

По моим подсчетам, до прибытия Дунаева в Якутск оставалось сутки-двое, а как использовать полученные фотокарточки, я еще не продумал. В кабинет вошел Оллонов. По достоинству оценив мой сосредоточенно-замученный вид, спросил:

— О чем задумался, добрый молодец?

Я показал на снимки, глянцево поблескивавшие на столе.

— Не можешь разложить карты по мастям? Не знаешь, который туз козырной?

— Если здесь не сплошные шестерки...

— Плохой ты, видно, преферансист, коль не знаешь, что в такой сложной игре шестерки исключаются. Вот он, твой козырь, — Оллонов ткнул пальцем в фотографию «Длинного». — Сдается мне, что это тот самый узелок, который связывает темное прошлое твоего «дружка» с его не менее грязным настоящим и вполне определенным будущим, — майор засмеялся.

— Вам-то весело, а мне не до смеха. Кто же это, по-вашему?

— Кем была его бабушка до 1917-го года, не скажу, но 80 шансов из 100, что это резидент. Он и нашел Побегуна, и заставил его работать.

— А доцент тогда здесь при чем?

— Не знаю. Наверное, новый канал связи. Я почти уверен, что Побегун и «Длинный» были раньше знакомы и что последнему долго оставаться в приграничных областях небезопасно. Вот он и начал действовать через доцента, которого, вполне вероятно, Побегун и в глаза не видел.

— Ну, это не трудно будет проверить. А как вот все-таки предъявить старшине «Длинного»?

— Знаешь что, покажи-ка ты эти картинки Николаенко. Может, он найдет здесь знакомых?

Заключенного Николаенко я по совету Вагина привез из колонии с собой, и теперь его содержали под стражей здесь же, в здании министерства. Пока за ним ходили, Оллонов вынул из стола пяток фотографий каких-то мужчин (кабинет-то был его) и бросил их на стол рядом с моими снимками. «Чтобы все было по правилам», — подмигнул он мне. Ввели Николаенко.

— Пройдите сюда, — предложил я, отпустив конвоира. — Посмотрите внимательно: нет ли на этих фотографиях известных вам лиц?

Быстро перетасовав снимки (картежник, подумал я про себя), Николаенко отложил один:

— Вот он, Илюша. Ишь ты — и тут лычки заслужил! Старательный... — внезапно он быстро схватил другой снимок и стал напряженно в него всматриваться. — Не может быть! Давно сделали фотку?

— Неважно, — сказал Оллонов, стоя у него за спиной. — А что? Что-нибудь не так?

— Я думал, капут ему, а он живой, оказывается, — Николаенко покачал головой. — Опять, значит, снюхались...

— Кто снюхался-то? — Оллонов спросил об этом легким, веселым тоном, как будто никак не мог узнать известного киноартиста.

— Да Шмерц с Илюшей. Сошлись, стало быть, дружки. Ну, теперь вам работенки будет!

— Уже заканчиваем, — успокоил его Оллонов. — Давай-ка поподробнее о Шмерце.

— А чего поподробнее. Я и видел-то его раза три-четыре. Вот с Илюшей они частенько встречались. Потом некоторые наши ребята куда-то пропадали. Лагерь-то у нас был вроде военно-спортивного, но за колючей проволокой. Занимались мы там...

— Известно, чем вы там занимались, — перебил Николаенко Оллонов. — О Шмерце давай.

— Я о нем и говорю. Стали пропадать наши ребята. У меня в группе, что-то вроде взвода, трое за месяц исчезли. Приходил Илюша со Шмерцем, уводили их поодиночке в лес, садились где-нибудь на пенечке и беседовали. А через день-два они исчезали. Немец только один раз появился в форме, в армейской, не в эсэсовской. Гауптманом был, капитаном то есть. Говорили, из абвера он. Вот вроде и все.

— Что ж, и на этом спасибо, — я вызвал конвоира.

Уже у дверей Николаенко обернулся и, усмехнувшись, сказал:

— Если вас интересует, Илюша такую штучку придумал. У них «смерш»[2], говорит, а у нас Шмерц.

Мы с Оллоновым быстро переглянулись. Когда Николаенко увели, в кабинет вошел Вагин:

— Прибыл Дунаев. Сдал пакет военкому. Вот он.

Я взял пакет, внимательно осмотрел его, затем вскрыл. Там было несколько листов чистой бумаги и на одном из них почерком Титова было написано: «Желаю успеха, жду с победой. Привет Вагину и его боевым товарищам. Титов».

— Ну что ж, будем приступать, — сказал Вагин.