Лжепророк

— Да? А какой у тебя результат? — оживился мой собеседник. Очевидно, ему очень хотелось взглянуть на какую-нибудь игру.

Не успел я ввести и пары команд, как его окликнул старший брат — тот самый, вместе с которым он собрал велосипед.

— Жун Юй! Ты чего там застрял?

— Тц! — лицо мальчишки снова стало недовольным. — Уже бегу! — крикнул он за спину и, ещё раз взглянув на экран, облизнулся.

Я закончил вводить команды, и перед нами появилась заставка моей любимой игры. Несмотря на проваленное тестирование, мой учебный балл выл весьма высок, и некоторый игровой лимит ещё оставался.

Мальчишка вперился в экран, затаив дыхание, как вдруг сверху на его голову прилетел подзатыльник.

— Ай! — воскликнул он и невольно присел.

— Чем это ты тут занят, а? — судя по виду и голосу, его старшему было лет на пять побольше нашего.

— Да вот, встретил… а, кстати, как тебя зовут? — только теперь догадался поинтересоваться он.

— Вэй Сяньчжи, — чуть помедлив, отозвался я. Представляться собственным голосом было так непривычно — знакомясь с кем-то в городе, мы обычно подносили друг к другу руки с экранами, и там высвечивалась краткая информация о каждом из нас. Но, судя по реакции пацана, в «глухих местах» было принято иначе. — А тебя? — смущённо добавил я, сворачивая экран.

— Жун Юй, — жизнерадостно ответил мальчик. — Ты ведь только что слышал.

— А… точно, — в этот момент от неловкости мне хотелось провалиться под землю.

— Ты кого-то ждёшь? — поинтересовался старший брат моего нового приятеля. — Не видел тебя тут раньше.

— Меня должен встретить дедушка, — отозвался я и бегло огляделся. — Но его до сих пор нет.

— Подбросить тебя до села? — Жун Юй кивнул на свой велосипед.

— Откуда ты знаешь, в какое село мне надо? — насупился я. Отчего-то меня начинало раздражать его радостное лицо.

— Какой ты забавный! — рассмеялся он. — Здесь есть только одно село.

Я нахмурился. С одной стороны, мне очень хотелось поехать вместе с ним. С другой, мама сказала дождаться дедушку на станции, значит, я должен был ждать.

Я помотал головой.

— Ну, как знаешь, — Жун Юй поднял с земли велосипед, ловко перекинул через него ногу и умчался по дороге вдаль — навстречу солнцу, что встало из-за холмов. Когда оно осветило мир вокруг, я открыл от изумления рот. «Глухие места» оказались такими… зелёными, что я не поверил своим глазам.

Позади меня железнодорожная станция издавала привычный гул, характерный для города, хоть и в меньшем масштабе, а впереди лежал живой и яркий мир, которого я прежде не знал. Единственное, о чём я мог тогда думать: найдётся ли для меня место в этом мире? В тот момент я ощутил невероятную зависть по отношению к Жун Юю, который уже был частью всего этого.

Позже за мной наконец приехал дедушка. Оказалось, в его солнцемобиле что-то сломалось, и он остановился, чтобы починить машину. Жун Юй и его брат встретили деда на полпути к станции и рассказали обо мне. Когда дедушка меня нашёл, он выглядел взволнованным и то и дело извинялся за то, что мне пришлось его ждать.

Я не знал, как на это реагировать, ведь прежде родители не раз заставляли меня дожидаться их перед дверью квартиры, случись замку дать сбой. Впрочем, подобное поведение оказалось не единственной особенностью деда или бабушки: дело было в том, что они… пытались со мной общаться. Из-за этого я чувствовал себя крайне неловко. Хотя со временем и привык.

С Жун Юем я встречался ещё несколько раз. Иногда он звал меня гулять и учил разным сельским штукам вроде того, как достать ласточкино гнездо или наудить рыбы в реке. С ним было весело, но я продолжал ужасно завидовать тому, насколько естественно он себя вёл. Правда, мы продружили недолго: в скором времени он куда-то переехал вместе со старшим братом, а с другими детьми я так и не нашёл общего языка.

Постепенно я привык жить без всех тех вещей, что окружали меня в городе, и нашёл утешение в музыке. В прежние времена бабушка работала пианисткой, но после того, как получила травму руки, стала преподавать уроки фортепиано в частном порядке — вот и предложила поучиться заодно и мне.

У меня оказалась хорошая предрасположенность к музыке, а когда что-то начало получаться и бабушка с дедушкой стали меня хвалить, я подумал, что мог бы выбрать это своим делом жизни.

Спустя некоторое время я начисто забыл о детской мечте стать Пророком. И даже наручный экран почти перестал включать. На учёбе требовалось только сдавать сезонные тесты, и дедушка взялся за моё обучение сам — по старинке. То есть по книгам. Когда у меня что-то получалось, он гладил меня по голове и говорил, что я молодец. Поначалу я шарахался от него, но потом вошёл во вкус и даже почти оттаял…

Как вдруг случилось то, что в очередной раз перевернуло мою жизнь.

Было ранее утро. Почти рассвет. Сам не знаю, почему я проснулся в такое время и зачем меня понесло на улицу. По долине стелился туман, кутая деревенские домики сыхэюань в мягкое «одеяло». Выйдя во двор, я зябко поёжился, но назад за верхней одеждой не повернул.

За воротами двора стоял дед, а за ним — двое людей в тёмном. Увидев их, я вздрогнул от резкого недоброго предчувствия.

— Куда ты? — тихо выдохнул я, но дед меня услышал и обернулся.

— А, Чжи-эр, — то ли с грустью, то ли с облегчением улыбнулся он. — Подойди сюда, — дед поманил меня пальцем, а когда я приблизился, крепко обнял — так, словно в последний раз. — Запомни, что я скажу, хорошо?

Я только и мог, что молча кивнуть. Никогда ещё не видел деда таким серьёзным — и это невероятно пугало меня.

— Ты знаешь, чем отличаются Пророки от обычных людей? — внезапно спросил он.

Я удивлённо вскинул брови.

— У них открыты глаза, — вполголоса произнёс дед мне на ухо.

— Что-то? — переспросил я. Разве мои глаза не были открыты?

— Помнишь, когда ты только приехал к нам с бабушкой, то любил играть чердаке? — вдруг перевёл тему дед.

Я снова кивнул. Было такое. Несмотря на то, что сразу по приезду мне выделили комнату, моим излюбленным местом оказался чердак, на котором хранилось много старых и любопытных вещей.

— Там я оставил для тебя подарок, — добавил дед и улыбнулся так горько, что моё сердце сжалось. — Ну, иди, — прошамкал он внезапно постаревшим голосом, и я понял, что дед едва сдерживал слёзы.

Я открыл было рот, чтобы начать возмущаться, но старик меня оборвал.

— Бабушку разбудишь, — с укоризной добавил он, приложив палец к губам, и, толкнув меня во двор, закрыл ворота.

— Постой! — спохватился я и, вновь распахнув двери, выбежал наружу, но там уже никого не было.

Краем глаза я успел заметить, как в окне второго этажа шевельнулись занавески. Бабушка всё видела.

Однако произошедшего мы с ней не обсуждали. Ни в тот день, ни позже.

Поднявшись на чердак, я обнаружил там крошечный свёрток. Развернув его, я нашёл круглый амулет с изображением восьми триграмм в окружении смазанных символов и пустым полем посередине. К нему прилагался ржавый гвоздь и мятая записка, на которой скорым почерком дела было написано следующее: «Имя откроет глаза».

Не успев толком сообразить, что делаю, я схватился за гвоздь и вписал своё имя в центр амулета.

Я ожидал какого-то «вау!», резкой вспышки или чего угодно ещё, после чего всё вокруг изменится. Но ничего такого не происходило, сколько бы я ни таращил глаза, которые вроде как должны были открыться.

Как и на следующий день. И много дней спустя.

Постепенно это событие померкло в моей памяти, а дедов прощальный подарок затерялся где-то в глубине стола.

Лишь со временем я заметил, что с исчезновения деда со мной стали происходить странные вещи: мои случайные предположения вроде как… начали сбываться.

Понаблюдав за собой, я сделал открытие, которое мне не понравилось: иногда кто-то или что-то словно показывало в моей голове картинки. Поначалу я принимал их за озарения и радовался всякий раз, когда «вдруг» находил ответ на какую-то ситуацию или вопрос. Позже это стало меня пугать, и я замкнулся в себе.

Несколько раз я навещал родителей в городе, но чем больше времени проводил в «глухих местах», тем более чуждым он мне казался. В итоге я сам стал дивиться тому, как раньше мог всё это любить. Теперь я чувствовал нечто необъяснимое и неприятное, когда видел по ТВ Пророков, и это пугало и злило меня. Было такое ощущение, будто от их голосов ползла и плавилась реальность.

Я просил маму выключать экраны, когда приезжал к ним в гости, потому что от Шоу у меня разрывалась голова. Но она по-прежнему была помешана на своих глупых рейтингах и всякий раз утверждала, что ей осталось совсем чуть-чуть до того момента, как она сможет стать зрителем на настоящем живом Шоу.

Я не мог объяснить ей, что ничего настоящего и живого в Шоу не было, и в ответ на свои замечания ловил снисходительно-сожалеющий взгляд, каким обычно смотрят на умалишённых. Как-то раз она даже предложила мне наведаться к врачу. Тогда мы крупно повздорили, и я вернулся в «глухие места» с твёрдым намерением больше никогда не появляться в городе.

Конечно, поостыв, я своё решение поменял и продолжал исправно навещать родителей «по праздникам», отдавая им сыновний долг, ведь это всё ещё были мои родители. Ладил я с ними или нет — но других всё равно не имел.

Лет с шестнадцати я стал примечать в городе любопытные вещи: иногда здесь можно было встретить людей, отличных от других. Нет, внешне они выглядели точно так же, как все: в брендовой одежде или попроще, с дорогим маникюром или без него, современными стрижками или не очень… Но их всегда выдавали глаза.

Их глаза были не такими, как у большинства людей. Вернее, в них вообще не было ничего человеческого — лишь чудовищно сильный голод.

Сначала я этого испугался и пытался избегать городских улиц, но позже любопытство взяло верх, и я начал специально их искать.

Спустя несколько лет я легко мог отличать «их» от «нас», а также знал, каких мест они предпочитают держаться, а какие обходят стороной. Что примечательно, в дикой местности их не было. Совсем.

Когда я пытался говорить об этом с бабушкой — единственным человеком, которому мог доверять, — она лишь отпускала шутки о моей бурной фантазии и предлагала мне вступить в литературный кружок.

Иногда мне казалось, что она готова была вот-вот в чём-то сознаться, что-то рассказать мне — но стоило об этом спросить, бабушка резко меняла тему. В другие моменты я буквально чувствовал на себе, как она о чём-то сильно сожалела. А иногда — что её одолевала невыносимая тоска. Бабушка говорила, что ей становится легче, стоит мне только её обнять. И я охотно делал это, поскольку не знал, чем ещё мог отплатить за её доброту.

Я понятия не имел, было ли это просто словами бабушки, чтобы меня утешить, или я действительно обладал какими-то способностями, которых не понимал, а спросить было не у кого. Поэтому всё что я мог — просто продолжать наблюдать.

Чем старше я становился, тем больше сомневался в мире, в котором жил. Иногда мне представлялось, что его пронизывают невидимые нити, которые ткут не иначе как ткань бытия, — и кто-то или что-то умело управляет ими, чтобы кривить пространство. В некоторые моменты меня накрывало такое явное чувство диссонанса, что хотелось кричать: «Всё должно быть не так!» и рвать на себе волосы от досады.