Чапаев. Мятеж

Председатель Вр. В.-Р. Б. Совета Семиреченской обл. Чеусов.

Тов. председателя Б. Шегабутдинов.

Члены: Шкутин, Караваев, Прасолов, Вуйчич.

Комендант крепости Щукин.

Петров и Караваев, а за ним и остальные собрались уходить.

– Надо бы их всех сюда, – сказал Вуйчич.

– Кого?

– А из штаба дивизии. Пусть прикажут-скажут, что они собрались делать. – И Вуйчич криво улыбнулся, видно было, что думал он вовсе не то, что говорил. Но мысль его всем понравилась. Затрезвонили по телефону в штадив. Требовали, чтобы я и другие немедленно явились в крепость.

– Не придут, сволочь, боятся, – крякнул Караваев.

– Придут, проси лучше, – усмешливо ему ответил Чеусов.

Мы всю ночь на ногах в штадиве. По проводу говорили с Ташкентом, сообщали свежие новости. За ночь два раза прибегал из крепости Агидуллин и взволнованно рассказывал сначала, как Шегабутдинова чуть не прикончили, потом – как собиралась крепость выступать. Наши дозорные через каждые полчаса приходили с разных концов к штабу и докладывали, где рыщут пьяные разъезды крепостников, где кого они примяли, где произвели дебош, самочинный обыск… Мы были в курсе происходящего.

Потом звонок из крепости:

– Начдиву немедленно явиться в крепость.

Это было в три. Мы подумали-подумали – воспретили ему идти:

– Подождем до утра, пока не ходи.

Утром снова звонят:

– Явиться! Крепость требует!

– Я еду, – заявил Белов. – Павлушку беру Береснева и еду, а то еще подумают, подлецы, что боюсь их.

Это было уже иное время, иное положенье: шесть утра.

Ночью, в три, к пьяным идти куда было опасней.

Теперь, под утро, был слабей хмельной угар.

С Беловым поехали Бочаров, Кравчук, Пацынко. Мы их перед отъездом напутствовали советами.

– Павел, – приказывал дорогой Бересневу Белов. – Ты в крепости, тово, лишку не болтай. Сил наших настоящих не называй, а если спросят – раз в тридцать больше ври…

– Ладно. Знаю сам.

Ехали дальше молча.

Подъехали к крепости.

У ворот, окруженный шумной братвой, встречает Караваев.

– Слезай с коней, давай оружие, – обратился он к приехавшим.

– Караваев, ты это брось, – сказал ему серьезно начдив. – Дело не в наших четырех револьверах, а мы ведь все-таки по приглашению… как делегаты, – так с делегатами нельзя.

– А это я для вас же, товарищ начдив, – с ухмылкой пояснил Караваев. – Вас же оберегаю. Массы, знаете ли, настроены очень скверно, могут, знаете ли, крикнуть: бей! То есть вас-то, дескать, бить… А вы… вгорячах и прицелиться, пожалуй, можете…

Толпа мятежников окружила приехавших тесным кольцом. Некуда деться. Да и бесполезно открывать огонь – зачем? Ребята молча сняли револьверы, отдали.

Толпа облипала, ширилась по кругу, росла. Караваев деланно громким голосом, – так, чтобы слышали все, – спросил занозливо Белова:

– А что, товарищ Белов, разве это белая банда, как вы называли, а? Посмотрите-ка…

И Караваев рукой обвел неопределенно вокруг, словно хотел сказать:

«Эва, какие владенья-то у меня!»

Белов молчал. Тогда Караваев резче, громче:

– Так разве это похоже на белую банду, а?

Тихо и строго Белов ему ответил:

– Не знаю, брат, не знаю, – сразу не определишь. – А потом добавил еще строже: – Ну, веди-ка нас в боесовет, там, верно, ждут – зачем звали.

Караваев от этого спокойного и строгого тона Панфилыча сразу потерялся, не знал, что дальше сказать, а когда увидел, что Белов уверенно, твердо пошел вперед средь раздвинувшейся притихшей толпы, только кинул ему вслед что-то неудачное и скороходью сам заторопился, догнал, повел к боесовету.

В комнате боесовета народу сбилось до отказа. Тут все члены совета в сборе. Они знали, что из крепости с минуты на минуту должны приехать делегаты, и нетерпеливо их поджидали. Посредине стола торжествующе восседал сам Чеусов. Как только Белов появился в дверях вместе с товарищами – Чеусов к нему:

– Ну, вот, мы вас и ждали. Это вы являетесь хозяином дивизии?

– Я не хозяин, а начальник дивизии.

– Это одно и то же, – чуть сдрейфил Чеусов.

– Ну, – сказал Панфилов, – зачем вы нас позвали?

Кругом с оттянутыми шеями стояли красноармейцы. Они серьезно, сосредоточенно вслушивались в то, что говорили кругом. Иные пересмехались:

– Отта да… Отта самые что ни на есть… Одни главари попались…

– Мы вас хотим допросить, – заявил Чеусов. – Например, мы вам посылали делегатов в штаб, от вас тоже были… И мирное положение вполне было достигнуто… Мы вас уверяли, что хотим избежать кровопролития. Хорошо. Так вот почему же после этого всего вы от штаба в разные стороны выставляли посты, а на крепость направили свои пулеметы?

– Это ложь, – твердо ссек его Белов. – Никаких пулеметов на крепость мы не выставляли. Ложь. А что касается постов в разные стороны – так посты были и от вас: такое создалось положение, нам надо было охранять свой штаб…

– Угу… Так… хорошо, – расправил Чеусов мягкие, пышные усы.

Он сидел, важно развалившись на стуле, и, видимо, с большим наслажденьем смаковал свою новую, неожиданную роль. Он себя в те минуты, верно, почитал не простым допытчиком, а верховным судией: так много самоуверенной важности было у него во всей его фигуре, в позе, во взгляде, в небрежно произносимых словах.

– Хорошо-с… Так… А почему это, – продолжал он, – почему это вы грузили несколько дней назад брички оружием и почему же это вы направили их не куда-нибудь, а именно к озеру Балхашу?

– Киргизов вооружать! – крикнул кто-то от стены.

– Что такое, что за дичь, за вранье, – спокойно спросил Панфилов, – откуда вы все это взяли?

– Сам видел.

– Что сам видел?

– Как нагружали… да… да…

– Ну, уж это, брат, – и Панфилов развел руками. – Я заявляю, – вдруг повысил он голос, – заявляю, что никакого оружия за последнее время я не грузил и не отправлял на Балхаш. Это… это выдумка…

Вдруг Караваев стукнул по столу:

– А, что там слушать. Они вам брехают, а вы тут развесьте уши… Идти сейчас же и всех из штаба привести сюда…

– Стой, стой, Караваев, – остановил его Чеусов, – стой, не горячись.

На Караваева действовал окрик, он примолкал.

– Караваев, погоди, а вы, – обратился он к Белову, – вы мне еще на один вопросик ответьте: сколько же это у вас пулеметов в особом и в трибунале?

– Да я-то откуда знаю, они мне не подчинены. У них спрашивайте, при чем тут штаб…

– Да что их слушать, – снова кто-то выкрикнул из толпы, – одно все вранье. В работу их взять…

– Я предлагаю, – рявкнул октавой Букин, – предлагаю все разговоры кончить, а Белова и пришедших с ним посадить в отдельную камеру…

Он грузно поднялся из-за стола, подошел к Панфилычу, взял его за плечо и сказал:

– Ну-ка, идем в кабинет, посидишь, а мы тут сами доделаем.

Белов резко отдернул руку Букина, запальчиво крикнул:

– Это что такое? Не сметь трогать! Знаете, что если вы нас и арестуете, если расстреляете даже – революция от этого не пропадет, не погибнет… Но вам тогда несдобровать… И дело без крови не обойдется: команды особотдела, трибунала и штадива – они даром вам в руки не дадутся… Так и знайте: будет бой, будет кровь! А вы сами присылали делегацию, заявляли, что против кровопролитья.

Все притихли и слушали со вниманием его страстную, обозленную речь.

– Я другое предлагаю, – продолжал Белов, – я предлагаю идти нам вместе к проводу и поговорить с Ташкентом, вызвать командующего; и если он разрешит обезоружить команды – так тому и быть… Тогда без крови. А так – идите, попробуйте… Как «они» цукнут!

Речь произвела впечатление. За Беловым тотчас Береснев:

– Ребята, говорю это я – Павел Береснев. Я Белова знаю давно. Это человек хороший. Он не врет. И что он говорит, то дело. Его надо слушать… д… да…

Встал, выпалил, примолк, сел, голову положил на широкие ладонищи.

Тут же случился Мерлин, председатель уревкома.

– Товарищи, вот видите мои худые сапоги? – и он приподнял сапог с отвалившейся подошвой. – Клянусь вам, что не надо никаких насилий. Прошу верить мне, как давно работающему в Семиречье… Миром, миром, товарищи…

Мерлин лопотал что-то ненужное, бессвязное, но уже настроение общее давно переменилось, – от прежнего задора не было следа. Сошлись на том, что вместе с Беловым поедут в штадив представители боесовета и лично будут участвовать в разговорах военсовета с центром.

Выбрали Чеусова, Караваева.

А чтобы с ними ничего не случилось, в крепости оставили заложниками Бочарова и Кравчука. Пацынко уехал с Беловым, с ними Чеусов, а Караваев, взяв человек тридцать конных, догнал их в пути.

И когда подъезжали к штадиву, Караваев и Чеусов, – боясь, что откроют огонь, Белова направили вперед, а сами за ним, зорко озираясь, робко пробрались во двор.

Подступили к проводу. Подошли к ним и мы, остававшиеся в штадиве.

Вызвали ревсовет фронта.

Рано утром этого же дня, то есть 13-го, городская партийная организация собралась около комитета. На руках у комитетчиков было распоряжение обкома явиться к военному совету. Но они и думать про то не думали – развернули знамена и прямым сообщением наладили в крепость. Там их встретили как желанных друзей, торжественно, с музыкой. Партийные представители, по приглашению боесовета, уже работали в нем заодно с мятежниками. Крепость чувствовала себя в некотором смысле «революционной». И в самом деле как это выходило революционно!

Тут тебе и коммунисты как будто заодно, тут тебе можно и «долой коммунистов» кричать, и уничтожать агентов по продразверстке, и требовать разоруженья особотдела и трибунала, свергать все власти военные и гражданские, провозглашать свою мятежную, крепостную власть, – это вот так коммунисты, с такими и дело любо вести!

Потому так торжественно крепость и встретила городскую организацию.

– Свои, – решили там безошибочно.

Были даже при встрече торжественные речи, – обменивались взаимно любезностями. С приветствием от партии досталась «великая честь» выступать Кирпо.

Произошел даже вежливый обмен официальными документами. Крепость писала:

УГОРКОМУ ПАРТИИ

Временный Военно-революционный Совет предлагает партии влить в состав Врем. В.-Р. С. четырех членов партии.

За предс. Врем. В.-Р. С., член Ф. ШКУТИН.

Члены: Кризенко, Прасолов, Караваев.

Последовал ответ:

Городской комитет партии выдвигает во Временный Военно-революционный Совет товарищей: Меньшова, Демченко, Кирпо, Дублицкого.

(Следует девять подписей.)

Словом, соблюли все необходимые «формальности». Один из командированных партией, Дублицкий, настолько усердно, рьяно взялся за работу, что уже вскоре сидел в боесовете над столом, за картой, вместе с мятежниками и разрабатывал план налета на особотдел. Правда, это был всего-навсего юноша лет девятнадцати. Потом, на суде, он сознался в ошибках своих и прегрешениях, но все же вреда натворил немало, – и не только в этом деле, он участвовал и в других, столь же зазорных и пакостных. Одним словом, крепость чувствовала себя в «контакте» с городскими «коммунистами» и начинала даже на них покрикивать. Так, например, тому самому почтенному собранию, что заседало в Доме свободы, крепость послала довольно отчетливое… извещение.