Четверо наедине с горами

Побег

Из гастролирующего зоопарка убежал волк. С большим трудом он был водворен на место.

(Из газет).

…Ему снилось детство: осиновый распадок, студеный ручей гремел по камням, по упавшим стволам умерших деревьев, нес прошлогодние листья. Тогда он еще не знал, что листья падают с деревьев, он пробовал ловить их лапой и однажды, сорвавшись с камня, крепко искупался в ледяной воде.

Где-то ниже по распадку ручей страшно гудел, как потом он узнал, там весенний поток падал с обрыва в большую реку. За рекой было большое поле, за полем— деревня, в ней кричали гуси, мычали коровы, а по вечерам зажигались звезды и лаяли собаки.

Около родительского логова — под полусваленной березой, была небольшая полянка, на которой он играл со своими братишками и сестренками. Ворковали где-то горлицы, тетерева. По склону в прошлогодней жухлой траве синели мягкие бутоны сон-травы. Он совался в них носом, отчего нос от пыльцы становился желтым и хотелось чихать…

Стукнула дверь. Трехпалый, — звали его так потому, что на левой задней ноге у него было только три пальца: еще будучи вол ком-одногодком он попал в капкан, сумел вырваться из него, но без двух пальцев, и когда через много лет его везли связанным в город, это заметил один из сопровождающих его охотников, и в регистрационной книге так и записали: «Трехпалый», — так вот Трехпалый проснулся еще задолго до прихода служителей зоопарка и с отвратительным настроением, потому что очень не любил сны про детство. Они снова заставляли все вспоминать. Трехпалый делал вид, что спит, потому что еще издалека по шагам узнал Плюгавого, которого ненавидел больше других. Трехпалый приоткрыл один глаз: тот начал обход со слона. С Плюгавым у Трехпалого были старые счеты, и сейчас, конечно же, воспользовавшись тем, что рядом из служителей никого больше нет, Плюгавый постарается с десяток раз больно ударить его лопатой.

…С Плюгавым — так звали его друзья-собутыльники— он познакомился в первый же день, как попал в зоопарк: от того пахло какой-то дрянью, как потом узнал Трехпалый, люди ласково называли эту дрянь вином, вялой гуттаперчевой походкой он равнодушно обходил зверей, глаза были мутными, но они обрели какой-то смысл, даже загорелись, когда он увидел Трехпалого.

— А, зверюга, попался! Новый квартирант вместо подохшего. Ишь, рычит. Порычи, порычи у меня. Я тебе пор-р-рычу, — он больно саданул Трехпалого лопатой. — И ты подохнешь. Думаешь, считаться тут с тобой будут? Ни хрена. Дешевле нового купить. Ишь, глаза-то сверкают, как у нашего участкового. Зве-р-рю-га! — Плюгавый почему-то сразу, с первого взгляда, проникся к Трехпалому лютой ненавистью, словно он, этот волк, был виноват в том, что вчера по пьянке его кто-то крепко отхлестал по роже, а сегодня ему не на что опохмелиться. — Вот счас я тебе лопатой! Сука! Чего? Рычишь? Я тебе счас порычу. — И он жестоко — пока не устал — избил Трехпалого.

С тех пор он почти каждый день избивал Трехпалого. С похмелья, потому что болела голова — и после этого ему вроде бы становилось легче. Не с похмелья, потому что не болела голова — и на ком-то надо было сорвать зло, что вчера не удалось выпить.

Однажды, где-то года полтора назад, Трехпалый отомстил Плюгавому. Тот, еще не проспавшийся с очередного похмелья, вяло тыкал его лопатой, а Трехпалый, неожиданно для себя приняв решение, прикинулся, что спит.

— Ах ты, сука, не хочешь знаться, — рассвирепел Плюгавый. Он подошел к клетке еще ближе и больно ударил Трехпалого по спине, но Трехпалый по-прежнему делал вид, что спит. Тогда Плюгавый, потеряв всякую осторожность, просунул обе руки сквозь решетку, навалился на нее грудью и стал шуровать там лопатой, словно в паровозной топке. И вот тут-то Трехпалый, впервые за многие месяцы неволи, почувствовал все свои мышцы. Томительно и осторожно, не обращая внимания на боль, он проверил каждую из них, потом стремительным прыжком бросился вперед и сомкнул челюсти на локте Плюгавого. Укус оказался несильным, потому что Плюгавый был в телогрейке, но Трехпалый держал его так, прижав к клетке, минут пять, пока не сбежались другие служители; все это время Плюгавый дико орал, визжал, и по зловонному запаху, все больше распространяющемуся вокруг, можно было понять, что он не только обмочился.

В тот день служители избили Трехпалого сообща, после чего Плюгавого не было дней десять, эти дни Трехпалый вспоминает с благодарностью, а потом все пошло по-старому, даже хуже. Утром, прежде чем приступить к работе, Плюгавый шел к клетке Трехпалого.

— А, сука, не подох еще? Ну, погоди, подохнешь. Я помогу… — и за этим следовали озлобленные тычки лопатой.

Со временем Плюгавый опять потерял чувство осторожности, особенно это случалось после запоев, и Трехпалому уже несколько раз выпадали случаи окончательно расправиться с ним, но он больше не предпринимал таких попыток, не потому, что тем жестоким избиением ему отбили охоту отомстить, а потому, что у него на Плюгавого появились кое-какие виды, а именно: бежать при помощи Плюгавого. Притупить его бдительность. Казаться совсем забитым, смирившимся. И, воспользовавшись его пьяным ротозейством, бежать…

Плюгавый продолжал обход. Бессильно изгибала спину рысь, шипела, напрасно забивалась в углы, лопата везде доставала ее. Разумеется, льва и тигра Плюгавый не трогал. Только иногда, в приступе повышенной озлобленности, швырял издалека в их сторону первым попавшимся предметом. Плюгавого уже несколько раз собирались уволить за жестокое обращение с животными, но из-за нехватки кадров не увольняли. Почему-то люди с большой неохотой шли работать в гастролирующий зоопарк, а если приходили, то быстро увольнялись. Плюгавый трехэтажно обматерил ишака, направился к белому медведю.

…Попал Трехпалый в гастролирующий зоопарк очень глупо. До этого он выходил живым из самых невероятных передряг: может быть, потому что был умнее, осторожнее и в то же время смелее других волков, может быть потому, что больше других хотел жить. Он не был очень стар, но знал, как нужно уходить от наводящих на других волков ужас красных флажков. Несмотря на все уловки охотников, он знал, как обходить капканы. Знал, как уходить оврагами от вертолетов и самолетов.

Сколько волчьих стай погибло от этих железных палок, из которых вылетают молния и гром! А он уходил.

С каждым годом уходить было все труднее. Он сохранил свою последнюю стаю, когда со всех других в округе уже давно содрали шкуры. Сохранил, потому что не пускал стаю на фермы и скотные дворы, как она ни рвалась туда. Это было трудно, но он заставлял ее охотиться на ставшую редкой в тех местах дичь, не брезговал и падалью.

Но однажды не удержал. Стая, озверев от голода, вырвалась из-под его подчинения и напала на одиноко бредущую в поле лошадь с пьяным мужиком в санях. Трехпалый пытался остановить стаю, но в память об этом остались две отметины на шкуре, стая восстала против него, минут через десять от лошади осталась лишь куча дымящихся костей, мужик продолжал храпеть в санях.

Трехпалый знал, что нужно как можно быстрее и дальше уводить стаю из этих мест, но непоправимое уже невозможно было поправить: на ноги были подняты все охотники района. Два раза он выводил стаю из красных флажков, но при переходе из местных, небольших, а потому очень опасных лесов в глухие леса хребта Каратау над стаей внезапно навис самолет, и лишь он один, два раза прикинувшись убитым в самых неудобных для посадки самолета местах, ушел в лес.

Целый год он одиноко и осторожно бродил по лесам. За год он обошел огромную территорию и не встретил ни одного волка, ни одного волчьего следа. Он был единственным, а потому еще более желанным для охотников трофеем в округе. А может быть, на всей планете?

У него теперь была одна цель — уйти от этих мест как можно дальше на север, в леса, совсем не населенные людьми: у него еще хватит сил в одиночку добывать дичь, а потому за ним никто не будет охотиться.

Он попался очень глупо — по пути на безлюдный север. Шел осторожно, в конце зимы проходил стороной последнее человеческое жилье, четыре небольших деревеньки. И вдруг в одну из ночей услышал одинокий волчий; вой. Оказывается, на планете был еще один волк. Выла волчица.

Вой был тоскливым, зовущим продолжить жизнь, и никто на него не откликался. Трехпалый чувствовал беспокойство, хотя торопился как можно скорее уйти от последнего человеческого жилья. Прошел километров десять и снова залег, а вечером неожиданно для себя вернулся: он решил, если сегодня никто не откликнется, увести ее, последнюю волчицу на земле, с собой.

Боялся, что больше не услышит. Но вой раздался снова, одинокий и зовущий. Трехпалый очень давно не видел ни одного волка, если бы не этот вой, он считал бы себя последним волком на планете. Внутри все поднималось ответить, но он сдержался. Огромными, осторожными прыжками приближался.

Настороженно останавливался. На загривке поднималась шерсть. Он чуял, что-то здесь неладно, но одинокий голос звал, молил — звал и молил инстинкт сохранения Р°Да-

Трехпалый наткнулся на свежий санный след. Это еще больше встревожило его: иногда охотники, чтобы не оставлять следов, подъезжают к засидкам вот так — на санях. Охотник забирается на дерево на специально построенные заранее полати, а лошадь с санями возвращается в деревню.

Это ни о чем не говорит, что санный след был и обратным, это могло быть охотничьей хитростью. Трехпалый не зря, в отличие от многих своих собратьев, так долго носил на себе шкуру: он не боялся больших дорог, но знал, какую опасность таят в лесу вот такие одиночные и безобидные с виду санные следы.

Трехпалый осторожно пошел вдоль санного следа. Он немного успокоился, когда увидел свежее остожье: значит, на самом деле возили сено.

Трехпалый вздрогнул: так близко раздался вой. Всем своим существом он знал, что нужно уходить, как можно скорее нужно уходить из этих мест, но странная щемящая сила, вопреки разуму, вопреки накопленному опыту, тащила его на вой.

Снова встретился санный след. Но Трехпалого уже ничто не могло остановить.

На небольшой поляне со стогом сена без верхушки он увидел волчицу.

Он долго наблюдал за ней. Что-то странное было в ее поведении. Она опять завыла, Трехпалый молчал. Он настороженно вслушивался в ночь, в луну, в стог без верхушки.

Вопреки себе, откликнулся. Голос был требовательный, зовущий. Но она не шла, сидела на краю поляны, как привязанная, смотрела в его сторону. Трехпалого это раздражало, но она оставалась на месте.

Тогда он решительно вышел на поляну… Когда увидел, что на волчице ошейник и она привязана за него к дереву, он понял, что попал в западню. Такой подлости он не ожидал. Волчица была домашней, и своим ласковым одиноким воем она, по-видимому, погубила не одного волка, потому что, как только Трехпалый вышел на поляну, она перестала выть и смотрела на него равнодушно.

На миг у Трехпалого появилось желание сомкнуть свои железные челюсти на ее шее, но только на мгновенье. Он резким прыжком повернулся, он знал, откуда придет смерть — из этого проклятого стога, и он хотел принять ее грудью. Ощетинился. Да вот — красно-белая молния вылетела из стога и ударила его в грудь. Падая в снег, услышал гром.