Четверо наедине с горами

Трехпалый чувствовал, что толпа кого-то ждет, и тоже ждал. Он знал, что рано или поздно должен появиться человек с железной палкой, из которой вылетает огонь, и тогда будет все.

Вот толпа зашумела.

— Едут, едут.

Стихло.

Ворота заскрипели. У Трехпалого встала на загривке шерсть. Было страшно. Он зарычал. Не для того, чтобы кого-то напугать, а чтобы подбодрить себя.

Шире расставил ноги.

Сотни глаз, враждебных, недоуменных, жалостливых, впились в него. Но он не замечал их. Он смотрел на того, которого все пропускали вперед. Это был он, человек с железной палкой, из которой вылетает огонь.

Трехпалый ждал. Дрожал всем телом.

И вдруг по-настоящему стало страшно. За спиной человека с палкой, из которой вылетает огонь, он увидел Директора и Плюгавого. Директор смотрел на него почти укоризненно, а Плюгавый со злорадством и ненавистью.

И Трехпалому стало страшно. Он понял, что и на этот раз его не убьют. А усыпят той же гадостью, что и тогда, у стога. Вернут в клетку.

И тут родилась ненависть. Броситься на Плюгавого или Директора. Непременно на Плюгавого или Директора, тогда, может быть, убьют.

Но это была только мысль, потому что в следующее мгновенье из палки вылетел огонь.

Теряя сознание, Трехпалый стал рвать себя за ноги, за живот.

Он уже не слышал, как его связали. Фотографировал с разных точек прапорщик Маликов, у которого впервые за многие годы в кобуру вместо ножниц был вложен пистолет.

А в это время сквозь толпу пробирался широкомордый молодой человек. На него шикали, но он, возбужденно, бесцеремонно наступая на ноги, пробивался вперед.

— Пропустите, это я его загнал, пропустите, — убеждал он милиционера, который оттеснял его в сторону, призывая к порядку. — Я его загнал в этот сарай. Товарищ капитан, я тот Сидоров, который вам звонил. Скажите ему.

Капитан устало отмахнулся.

— Товарищ капитан, вы еще сказали, что нужно отогнать машину и вернуться, что это для газеты надо.

Седой капитан со шрамом, видимо, что-то вспомнил. Потому что тронул за плечо прапорщика Маликова, крутящегося вокруг связанного по всем ногам окровавленного волка:

— Товарищ корреспондент, вот парень, который загнал волка в сарай.

— А ну, давай сюда, — обрадовался парню прапорщик Маликов.

Только теперь милиционер пропустил парня в кольцо. Тот торжествующе и надменно окинул взглядом толпу, которая только что не хотела пропускать его, а теперь смотрела с любопытством, встал около волка, выпятил грудь.

— Да улыбнитесь вы. Да расслабьтесь, расслабьтесь, — поворачивал его так и сяк прапорщик Маликов. — Непринужденно встаньте.

Парень никак не понимал. Прапорщик Маликов совсем было отчаялся, но, наконец, вроде бы получилось. Стал записывать:

— Сидоров я. Василий Петрович. Шофер… Как было? Мою я, значит, машину. Смотрю, волк. Глаза сверкают, клыки. Ну, я за ним. (На самом деле, увидев волка, он в бесшумном и стремительном прыжке перенес свое грузное тело в подъезд. «Кинь в него палкой! Кинь в него палкой!» — кричал мальчишке на детской площадке. Только когда тот швырнул обломком доски, и волк скрылся за углом, он осторожно пробрался в машину-) Ну, думаю, может кого-нибудь загрызть, порядок общественный нарушить. Это можете не записывать, некрасиво как-то получится, как бы хвалюсь, что ли; долг каждого гражданина предотвратить опасность.

Через час по радио, а вечером по телевидению объявили, что волк пойман, и администрация зоопарка просит извинения и приглашает горожан в гости.

Плюгавый тайком отколотил Трехпалого: «А, зверюга, вернулся!», а Директор, вкативший Плюгавому выговор с последним предупреждением, через день поглядывал на Трехпалого даже с любовью — давно в зоопарке не было так многолюдно. И все толпились около клетки Трехпалого. Он был знаменит.

— Это тот самый волк, который сбежал.

— На самом деле?

— Да.

— Волк — он есть волк.

— Это тот самый волк? Миша, иди сюда. Вот он где.

— Говорят, кого-то загрыз.

— Да, наделал бы дел, если бы вырвался на свободу. А Трехпалый равнодушно лежал в углу и даже не улыбался детям.