Четверо наедине с горами

С трудом встал и ждал второго выстрела. Но его не было. Он хотел встретить смерть грудью, но выстрела почему-то не было. Все больше пьянел и повалился в снег.

Очнулся в санях, связанный — с тошнотворной слабостью в голове и теле. Кругом гавкали собаки, рвались в сани — чем мельче, тем отчаяннее. Трехпалый представил, как бы они повели себя, если бы он, свободный, прошелся ночью около деревни. Собак лениво отгонял кнутом бородатый мужик.

— Ну и громадина, — уважительно шевелилась толпа.

Потом сани тронулись. Толпа расступилась, и только собаки с отчаянным лаем провожали их далеко за деревню.

— Нет, это не из той стаи, — говорил по дороге бородатый мужик своему спутнику. — Это какой-то пришлый, одинокий. Я даже опешил, когда он из-за моей спины выскочил на поляну.

— За такого хорошо заплатят. Кроме того, что полагается пятьдесят рублей за каждого добытого волка. Так что хорошо ты на нем заработаешь.

— Лишнего не заплатят, — ответил бородач. Он склонился над волком — Трехпалый, знать, в капкане побывал.

— Живучи, сволочи, — откликнулся его спутник. — Сколько веков бьют. А теперь — с самолетов, и капканы, и все равно живут. Других зверей охраняют, в тюрьму за них — а их все равно нет. А этого веками бьют, а он живет.

Бородач не поддержал разговора. Остальную дорогу до города молчали.

В городе было страшно. Кругом все грохотало, воз дух был густ какими-то отвратительными запахами. То и дело останавливались. Наконец куда-то приехали. Кого-то ждали. Пришел мужик в богатой пыжиковой шапке, осмотрел Трехпалого. Потыкал палкой в зубы. Что-то сказал бородачу.

— За такого-то волка… — начал было тот.

— Волк хороший, не отрицаю. Но пойми меня, дохнут они, не поспеваешь покупать

— А это меня не касается. Не надо, так я с него мигом шкуру спущу и в заготконтору.

Наконец ударили по рукам, и вот четвертый год Трехпалый странствует вместе с другими такими же несчастными зверями по маленьким и большим городам. Как говорит Директор, делают план. Премиальные, если они случаются, получают служители, которые, начиная с Директора, постоянно меняются. Иногда попадают хорошие люди, даже любящие зверей, но они скоро уходят. Во-первых, потому что любовь к животным и работа в гастролирующем зоопарке — вещи взаимоисключающие, во-вторых, далеко не всех устраивают постоянные переезды, и работали в этом гастролирующем зоопарке, в основном, люди случайные или алкаши, вроде Плюгавого, пьющие за счет зверей.

Трехпалый никак не мог привыкнуть к неволе. Легче тому, кто попал сюда в детстве, несмышленым. Кто не знает, что можно жить иначе. Звери в зоопарке были разные — и по месту жительства, и по отношению к неволе. Одни смирились, другие мрачно огрызались. Было неприятно смотреть, как южные звери мучались в северных городах, а северные — в южных, как мучался от жары северный медведь, от холода — жирафа.

Сначала Трехпалый был равнодушен к своим товарищам по несчастью. Иногда даже приходили мысли поживиться кем-нибудь при случае, например, той же косулей. Но потом он почувствовал с ними какую-то общность. Это случилось после его мести Плюгавому, после жестоких побоев: поезд долго стучал по рельсам, с десяток минут стоял на какой-то станции, и вдруг в вагоне запахло лесом. Трехпалый заметался в клетке. Он чуял запах хвои, запах тайги. Скоро их выгрузили в небольшом городке. Когда в грузовике везли со станции, Трехпалый видел лес. Вечером он завыл, отчаянно и тоскливо, леденяще человеческую душу. Пришел Плюгавый, отколотил его, но он продолжал выть. Переполошил весь зоопарк, в нем начался настоящий бунт. Ревел слон, стонала гиена, рычал, метался в клетке тигр… Звери разных континентов — все словно понимали его.

И опять мотались по стране. Мучались от неволи, от жары, от холода, от болезней и делали план. Менялись города. Но везде в общем-то было одно и то же. Стучали колеса. Потом клетки выгружали, расставляли, вешали над клетками лозунги об охране животных, а по городу — красивые афиши, на которых звери были незамученными, не с вылезшей шерстью и слезящимися глазами, а сильными и красивыми.

Открывали ворота. Вваливалась толпа. Глазела. Толпа не хотела выкладывать деньги даром: если не было рядом смотрителя, тыкали зверей палками, кидали в них камнями, совали в хлеб гайки и окурки. Старались разозлить зверей, ведь звери должны быть злыми. И все эти люди в самых разных городах были удивительно похожи друг на друга. Наверно, во всех этих городах были и другие люди, по-настоящему любящие животных, но они, видимо, не ходили в гастролирующие зоопарки. Нет, иногда приходили, но очень редко. Чаще всего по незнанию, что это такое.

Например, вчера зашли двое, на которых он обратил внимание. Он был коренастый, широкоплечий, с палкой, на которую тяжело опирался (наверно, тоже попал в капкан, подумал о нем Трехпалый), с рыжей бородой.

Она — тоненькая, нежная. Сразу прижалась к нему:

— Разве можно такое показывать детям? Это не толь ко жестоко, это преступно. Разве это звери? Ободранные, больные. Вон посмотри на того мальчишку! Смотри, он плачет, ему жалко.

— Мама, а зачем они в клетках?

— Чтобы не кусали людей.

— Мама, это звериный концлагерь, да? Звериный концлагерь? Уйдем отсюда поскорее.

— Ну что ты? Ведь сам просился, вон, смотри, как другие дети ведут себя хорошо. Нам надо было ружье с собой взять.

— Нет, не хочу ружье. Уйдем отсюда скорее, — тащил карапуз ее к выходу.

— Ох, какой невоспитанный мальчишка, — вздохнула она. — Не то, что другие дети.

— Ты права, — согласился со своей спутницей бородач. — Зверей нужно смотреть в природе. Может быть, один раз в жизни, но здоровых, сильных. Тогда они запомнятся на всю жизнь.

— Но ведь не все имеют возможность путешествовать, как раньше ты. Потом тебе возразят: разве можно одному человеку увидеть в природе и белого медведя, и жирафа, и слона?

— А почему все должны видеть обязательно всех зверей? Может быть, все-таки лучше видеть всего нескольких, даже одного, того же зайца, но по-настоящему, в лесу. Конечно, жалко, но ведь не делаем же мы трагедии из того, что за свою жизнь не видим всех рек, гор, стран. Мы удовлетворяемся телевизионным клубом кинопутешествий. Так и тут лучше показывать специальные фильмы. В них звери в сотни раз живее, чем эти.

— Уйдем отсюда поскорее, — еще крепче прижалась она к нему. И все жалостливо оглядывалась.

Единственные, для кого Трехпалый делал исключение, а иногда даже улыбался, — это дети. Потому что некоторые из них его жалели.

«Это хороший волк, да, папа?»

И, несмотря на то, что папы говорили, что это плохой волк, они противоречили: «нет, хороший!»

Трехпалый внимательно присматривался к детям, и ему было странно, непонятно, что из них вырастают злые взрослые люди-пьяницы и люди, что стреляют из железных палок, из которых вылетает огонь. Ему никак не верилось, что раньше был ребенком Плюгавый, Директор…

Но потом Трехпалый заметил, что почти все дети приходили в зоопарк со всевозможными игрушечными железными палками, из которых вылетает огонь. И папы настойчиво их учили:

— Стрельни-ка, сынок, вон в ту зверюгу!

— Не хочу, он хороший.

— Стрельни, стрельни!

…Плюгавый, продолжая обход, направился к его клетке. Трехпалый уже давно заметил, что он мучается с похмелья. Равнодушно ждал.

— Ну, сука, вставай!

Трехпалый послушно перешел в другой угол. Ткнув его раза три для профилактики лопатой, Плюгавый стал чистить клетку. С похмелья было тяжело. Несколько раз отдыхал.

Стал крюком вытаскивать кормушку. Застряла. Пришлось отомкнуть запор. Снова отдыхал, привалившись спиной к дверце, простуженно и сопливо кашлял. Снова ткнул Трехпалого лопатой.

И тут неожиданно пришло решение. Трехпалый рывком, всем телом обрушился на дверцу, Плюгавый упал. Трехпалый выскользнул наружу. Бросился вдоль забора. Он знал, что в нем есть дыра, днем раньше он видел, как в нее протискивались мальчишки-безбилетники. Где-то позади кричал Плюгавый. Зоопарк был расположен в большом городском парке. Трехпалый уверенно мчался между деревьями, мимо еще молчаливых качелей, кару сели. Но лес вдруг кончился. Трехпалый уткнулся в шумную улицу, где было полно людей и звенели трамваи.

Бросился в обратную сторону, но и там была улица. А сзади нарастал азартный гам погони, и он различал в нем голос Плюгавого.

Тогда он бросился через улицу. Ему почему-то казалось, он почему-то знал, что большой лес находится именно в этой стороне.

Большинство людей не обращали на него внимания, видимо, они принимали его за собаку-овчарку. Другие начинали вопить:

— Волк! Смотрите, волк!

Люди кричали и прятались от него в подъезды. А какой-то очень солидный дядя, вскочив на садовую скамейку, торопливо швырнул в него не менее солидный портфель.

А он никого не собирался трогать. Единственное, чего он хотел, — как можно скорее и подальше уйти отсюда. Как можно скорее и дальше.

Трехпалый в ужасе осознал, что совершенно потерял ориентировку. Потому что постоянно натыкался на большие группы людей, на машины; из-за угла вдруг, громыхая, выскакивали трамваи. Все это кричало, стучало, визжало и сбивало его с пути.

Он чувствовал: кончаются последние силы. Во-первых, сказывалось, что он долгое время просидел в клетке. А еще больше — нервное напряжение, отчаяние, растерянность, невозможность хоть на мгновенье остановиться, прислушаться, принять правильное решение. Кругом были люди, кругом были каменные стены, машины, и он отчаянно метался из стороны в сторону — пугал, путал движение. Люди при виде его начинали кричать, куда-то бежали, натыкались друг на друга.

— Волк! Волк!

А он никого не собирался трогать. Он просто хотел вырваться за город, чтобы потом уйти как можно дальше на север, в леса, где еще нет людей. Сейчас он не знает, в которой стороне эти леса. Но за городом он, конечно бы, сориентировался.

Силы совсем покидали его. Он снова перемахнул через какую-то улицу, понесся вдоль забора, пугая людей. Рядом ревели машины.

Дыра в заборе. Метнулся в нее. Какой-то ров. Черные дыры в стене. Спрятался в одну из них. Это была стройка, а черная дыра, в которую он нырнул, — подвалом.

Осторожно высунулся в другую дверь, осмотрелся. Было тихо. Все кругом звенело, шумело, гудело, а здесь было тихо. На загривке поднималась и опускалась шерсть.

Трехпалый почувствовал, как весь дрожит, как подкашиваются ноги. Пошатываясь, отошел к стене, в темноту, и лег.

Не мог успокоить дрожь. Потом провалился в чуткий полубред. Очнулся оттого, что услышал рядом голоса. Оказалось, что в эту самую дыру проникли мальчишки и сторож выгонял их обратно.

Потом в подвал забрела какая-то плюгавая собачонка. С ужасом и визгом метнулась назад, выскочила на улицу, но тут же повернулась к дыре, принялась громко и воинственно гавкать, долго и нудно, от страха поджав хвост.

Сколько Трехпалый ни ловил носом воздух, все запахи были чужие, ни один не подсказывал ему, что делать. Шерсть на его загривке по-прежнему грозно и беспомощно поднималась. Теперь Трехпалый был уверен, что он последний на планете живой волк. Потому что всех волков, которые были в его стаях, которых он встречал, давно убили, а вместо девственных лесов были скудные парки среди вонючих и кишащих людьми каменных лабиринтов.