Горожане

Он долго не решался на разговор с Леной. Самолюбие его было задето, ему казалось, что в таких случаях первой не выдерживает женщина: одиночество угнетает ее больше, чем мужчину, — и вдруг является он и поднимает белый флаг… И еще одно: когда он стал советоваться с матерью, та слышать ни о чем не хотела. «Да ты найдешь себе девушку в тысячу раз лучше!» Она действительно предприняла кое-какие меры: в гостях подозрительно часто стали бывать ее ученицы — то аспирантки, то студентки, но, стыдно признаться, Сергей чувствовал себя с каждой из них скованно, он не забывал ни на секунду, что имеет дело с м а м и н о й у ч е н и ц е й… Одним словом, не очень просто было ему прийти сюда, в Трубниковский переулок, но он пришел, пришел, когда мать уехала на юг, сделал это как бы тайком от нее, хотя такие уловки смешны и унизительны — человек он, слава богу, самостоятельный. А теперь видит: пришел напрасно, разговора не получилось, да еще, кажется, они и обидели друг друга, что было вовсе не обязательно.

— Ты все сказал? — повторила Лена.

Она напряженно думала о том, что бы мог означать его приход. Не ради угрозы или расспросов пришел он, это ясно, и не для того, чтобы увидеть дочку. Неужели?.. Да, остается только это. Лена много раз думала о том, что, может быть, еще не все потеряно, Сергей сумеет перемениться, и тут же убеждала себя, что ничего хорошего из такого эксперимента не получится. Но это были ее собственные построения, а вот теперь, кажется, он пришел с готовностью помириться — и надо же, как глупо все получилось.

— Ты не голоден? — спросила она, все еще хмурясь, но уже готовая к примирению.

— Обойдусь. Сама сказала, что поздно.

— Так я поставлю чайник?.. — Лена сделала вид, что не заметила недовольства Сергея, а тот взглянул на часы, театральным жестом заломил руки над головой.

— Ах, уже поздно, очень поздно! Пора спать ложиться, иначе ты не выспишься, ты ведь устаешь, ах как ты устаешь! — Он помолчал и сказал уже с откровенной злостью: — По ресторанам шататься не поздно, а с мужем поговорить поздно!

— Мы, кажется, разведены, — снова холодно заметила Лена и подумала с разочарованием: «Ну почему, почему он так? Никогда не уступит, а хочешь пойти ему навстречу — вредничает, постарается сказать что-нибудь обидное. Ну что ж, нисколько он не изменился, да и с чего я взяла, что должен он измениться?» Вслух сказала: — Маша, скажи папе «до свидания», ему пора идти.

Маша присмирела, тихо наблюдала за их разговором, словно понимала, что речь идет о чем-то важном. Когда Сергей ушел, она посмотрела на Лену и спросила, явно волнуясь:

— Мама, ты не сердишься на меня? Я больше никогда не буду баловаться в кафе! Ты меня прощаешь?

5

Когда Лену вызвали к директору, она долго гадала: зачем? И удивилась еще больше, когда увидела, что в кабинете собралось человек двадцать — из самых разных отделов. Николай Васильевич Тарасов — коренастый, плотный, с гладко бритой, под запорожского казака, головой и густыми темными бровями — усадил всех за длинный стол для заседаний и, пока они прихлебывали чай, балагурил, говорил о вещах второстепенных. Накануне ему позвонили из главка — давнишний его приятель в полуофициальном порядке сообщил, что институту доверяют почетное дело — проектировать Олимпийский комплекс в Измайлове, разумеется не весь, а несколько объектов. Решения пока нет, но если институт не хочет замешкаться на старте, потерять несколько месяцев, то можно было бы потихоньку присматриваться к проектам. Когда Николай Васильевич спросил, как с плановым заданием, приятель, великий мастер темнить, ответил жизнерадостно, что тут беспокоиться нечего, плановое задание у них никто не отберет и не срежет. Потом, на следующий год, планы переверстают, а пока выкручивайся, как можешь.

Николай Васильевич подождал, когда закончится чаепитие, и перешел к делу.

— Есть несколько новостей. Первая — нам предстоит примерно полгода воевать на два фронта: и плановое задание, и Олимпийский комплекс. Некоторая сложность заключается в том, что официального распоряжения начать проектировку пока нет, хотя… — Тарасов помедлил, — верные люди нас уже обо всем проинформировали. Так что в приказном порядке я никого не могу заставить подключаться к проекту. Вы птицы вольные, решайте сами. Но я почему-то надеюсь, что вы не откажетесь…

Так Лена оказалась в составе инициативной группы. Правда, сначала она не могла понять, зачем и почему включили ее в «мозговой трест». Потом, когда стали распределять обязанности, Николай Васильевич сказал, что наряду с теоретиками, «гигантами ума и надеждой современной архитектуры», должно быть в группе и несколько человек, которые сумели бы быстренько оформить на бумаге замысел, шаровой молнией мелькнувший у кого-нибудь в воображении…

— Наши институтские Корбюзье, — заметил директор, — в черчении не большие мастера, а импровизировать на коробке сигарет или вычертить какой-нибудь узел на ватмане — вещи разные. — И хотя потом Тарасов взглянул на Лену и сказал, как хорошо чертит, например, Василенко, весь этот разговор ей не понравился. Выходит, она приглашена на роль подсобницы, чернорабочей; другие будут строить дом, а она — подноси кирпичи.

Правда, получилось все иначе. Первое время она действительно была «на подхвате». Но после нескольких ее реплик, поданных робко, но попавших в самую точку, ее стали привлекать к обсуждению проектов, поручать поездки в смежные институты. Так она попала в Вычислительный центр.

Главного инженера, к которому было поручение, пришлось ожидать в большом зале, заставленном узкими темно-серыми шкафами. Лена разочарованно подумала, что шкафы эти никак не назовешь главной силой НТР — уж очень буднично они выглядели. Даже сказала об этом программисту, который тоже поджидал главного инженера. Программист, молодой парень, рассмеялся: «А вы хотели железных монстров увидеть? Чем проще машина по внешнему виду, тем она надежнее и эффективнее. Пошли-ка вон туда, что-то покажу».

В стороне на столах кипами лежали бумаги, она развернула верхнюю, прочла: «Уважаемый товарищ! Ответив на вопрос нашей анкеты, вы поможете улучшить облик столицы и облегчить вам быт… Против выбранного ответа перечеркните квадрат. Если среди предполагаемых ответов нет подходящего, допишите его сами».

— Ну вот, — предложил парень, — заполните анкету, с этого мы и начнем.

Лена пробежала глазами вопросы: «Чем вам нравится ваш район?», «В чем, по-вашему, преимущества проживания в центре Москвы?», «Где вы предпочитаете делать покупки?», «Где вы обычно встречаетесь с друзьями?». Перевернула анкету на другую сторону: «Укажите род ваших занятий», «Ваше образование», «Ваше семейное положение». Она поставила крестик в графе «Разведен(а)» и слегка покраснела.

Парень взял желтоватый листок картона, густо исписанный цифрами, нажал на клавиши аппарата, похожего на большую пишущую машинку, та в ответ приглушенно заворковала, раздался щелчок, и картонка в нескольких местах оказалась проколотой.

— Та-а-к, — удовлетворенно заметил парень. — Теперь перфокарту вместе с другими вложим в машину, она высчитает и выдаст готовый счет по всем пунктам анкеты.

Лена поспешила к выходу: приехал главный инженер, ей хотелось первой перехватить его. Но парень торопливо попросил:

— Подождите…

Лена приостановилась.

— Видите ли… Там есть графа, довольно каверзная: «женат», «холост», «разведен», а я ни то, ни другое, ни третье. От жены ушел, а развода она не дает.

— Вот и напишите как есть: женат.

— Я не об анкете…

Она не стала разговаривать. Вот так всегда. Чувствуя на себе любопытные взгляды мужчин, она торопилась пройти мимо. Порой, правда, сомневалась: может, зря? Может, свекровь права? Та не уставала повторять: «Милочка, да ведь вы пропадете! Одна, с ребенком, без родственников… И это с вашим-то характером, с гордостью непомерной, с правдоискательством провинциальным. А ведь здесь не Полтава, а Москва, Мо-ск-ва, понимаете вы это или нет?! Вот вы называете Сережу эгоистом, жалуетесь, он мало вам помогает; но ведь это не мужское, милочка, дело, возиться с кастрюлями. Вам не нравится, что он деньги лишние в дом приносит, незаконные, как вы их называете? А лучше, если бы он из дому таскал? Подумайте, милочка, потом станете локти кусать, да поздно будет».

И свекровь и Светка Гаврикова упрекали ее в том, что она слишком гордая. Лена не понимала таких разговоров. Что значит с л и ш к о м? У человека или есть гордость, или ее нет.

Правда, когда не хватало денег до зарплаты, когда, не выспавшись, мчалась с Машей в детский сад, чтобы потом успеть еще заскочить в булочную, выпить на ходу стакан теплого безвкусного кофе с молоком, когда от усталости, растерянности, дурного настроения все валилось из рук, она думала в смятении: может быть, я и вправду сделала глупость? Какой-никакой, а муж, и вдвоем все-таки легче. Но, как только вспоминала последние месяцы, когда для себя уже все решила и ей не хотелось ни ссориться, ни выяснять отношения, все было уже миллион раз сказано, и она чувствовала, что рядом с нею в одной квартире живет ч у ж о й человек, — как только Лена вспоминала это, в ней все решительно восставало против т а к о й мысли, и она утешала себя: ничего, ничего, как-нибудь. Да и не одна я, со мной Машка, дочь, моя дочь.

Если с кем-нибудь заходил разговор о причине развода, Лена лаконично объясняла, что муж пил. Но в этом ли было дело? Да, Сережка выпивал, скорее всего по безволию, слабохарактерности; когда затевалась какая-нибудь компания, он устоять не мог. А вообще-то водку переносил плохо, быстро терял над собой контроль и потом еще несколько дней страдал, мучился, пока приходил в себя. Да и Лена старалась вести «воспитательную работу».

Временами он держался, избегал компаний, и дома ненадолго устанавливался мир, но чаще их семейная жизнь напоминала затяжную войну — с наступлением и обороной.

«Все так живут», — обрывала свекровь ее жалобы. Нет, не все. Лене неудобно было ссылаться на пример своих родителей: вот они жили иначе, да только ли они?

И дело было вовсе не в том, что Сережка не помогал ей. Конечно, это тоже обижало, Ирина Леонидовна его избаловала до невозможности. Лена как-то попросила его помочь с посудой: сама взялась мыть, а его попросила убрать со стола. Со свекровью чуть было обморок не случился: Сережа — и грязные тарелки! Кажется, именно тогда назвала она впервые Лену «милочкой»: «Милочка, мой муж за все пятьдесят лет к раковине не подошел». Лена тогда рассердилась, ответила что-то резкое: не отсохнут, мол, у мужчины руки, если он вымоет тарелку. А Сережка вообще хорош: посуду убирать не стал, ушел от разговора, пристроился к телевизору — видите ли, какой-то финал кубка показывали. Лена промолчала, но дома устроила ему «финал»: взяла раскладушку и легла на кухне; он дернул дверь раз, другой и ушел в комнату. Не надо было ей этого делать, дурой была, конечно, но тогда еще верила, что сможет изменить жизнь, отучить его от излюбленной фразы: «Я даю деньги, ты ведешь хозяйство».