Крысиный король

Глава 1

— Нас водила молодость в сабельный поход... — в полный голос пропел я, сворачивая за угол грязно-желтой пятиэтажки. Голоса и слуха у меня не было, но я не опасался за уши случайных прохожих: вокруг не было никого, способного оценить мои вокальные данные. Дождь с ветром в начале марта — не самая подходящая погода для прогулок. А петь хотелось. Несмотря на сырость и холодину, настроение у меня было отличное. Впрочем, так случалось всегда, стоило мне миновать кирпичную арку въезда на центральную улицу Кронштадта. Мой город. Родной, прекрасный в любую погоду. Я знал в нем едва ли не каждый закоулок, хотя никогда здесь не жил. Разве что в прошлой жизни.

А в этой жизни я был здесь в пятый раз. Интересное ощущение. С одной стороны, тебе кажется, что у него, у города, нет от тебя секретов, а с другой — глубоко внутри мягким теплом растекалась уверенность, что и в этот раз ему найдется, чем тебя удивить.

Припарковался я возле магазина «КиТ». Сначала мне почему-то показалось, что он сувенирный, но магазин оказался продуктовым. И это было очень кстати, потому что я немедленно зашел в него и приобрел пакет с лавашом, бутылку сока и пачку сосисок, которые надеялся поджарить на берегу, если, конечно, дождь поутихнет. Сложив все добро в рюкзачок, я вышел и, как уже упоминал, громко пропев строчку известной песни, свернул за угол.

Меня не особенно интересовали Морской собор и центральная набережная. Я там бывал уже неоднократно, целых четыре раза, если быть точным, и намеревался погулять и в пятый, но попозже. Храм, с удобно пристроившимися вдоль стен скамейками, был идеальным местом, где можно отогреться после прогулки в холодное время года и ничего при этом не покупать. Поэтому сначала как следует замерзнуть, потом согреться в красивом месте — именно таким был мой план.

Я натянул поглубже капюшон и направился к крепостной стене, кольцом опоясывающей остров Котлин и, соответственно, практически весь город.

Вдоль крепости можно было гулять бесконечно. Нет, не с фасадной ее части, которая почти везде была отреставрирована и выглядела довольно пристойно, а со стороны моря, где вовсю похозяйничали морской ветер и время. Потрескавшиеся и местами рассыпавшиеся на отдельные кирпичи стены, черные проемы не везде заколоченных окон и дверей давали прекрасную возможность проникнуть вглубь, в старые казармы и длинные узкие крепостные коридоры.

При виде этого запустения и масштаба разрушений меня всегда охватывала печаль. Но... когда городские или какие-либо еще власти наконец доберутся до этих мест — таким, как я, путь сюда будет заказан. Мы, люди, вообще существа довольно противоречивые.

Я остановился возле кирпичной арки, за которой сквозь пелену дождя открывался вид на морской берег, а потом прошлепал по весенней грязи внутрь. Точнее, наружу, на ту сторону крепости.

Да, здесь, и правда, была граница миров. Того, где остался супермаркет «Магнит» и тщательно выкрашенные темно-красным стены, и этого, с грудами битого кирпича, прошлогодней травой и грязным желто-зеленым одеялом, приколоченным к дверному косяку, по всей видимости, бывшей казармы. Точнее, полуразрушенной пристройки к ней или чего-то подобного — я затруднялся определить, чем эта постройка была раньше.

...Эти два мира роднило лишь то, что и в одном, и в другом жили люди. Я подошел к вяло колышущемуся на ветру мокрому грязному прямоугольнику, который удивительно ярко выделялся на фоне стены, и остановился в нерешительности. Все же это был чей-то дом. Не то чтобы я опасался бомжей: по большей части это были люди довольно мирные и не любящие привлекать к себе внимание посторонних, если, конечно, в данный момент они не выпрашивали мелочь на водку или что они там обычно пьют, но кому может понравиться, когда чужой человек вторгается в жилище? Я еще немного постоял в раздумье, потом обошел пристройку и заглянул в пустой оконный проем. Внутри царил полумрак, и «дом», кажется, был пуст. Или это была «летняя стоянка современного человека», или хозяин отлучился куда-то, например, проинспектировать окрестные мусорные баки.

Я вернулся ко входу и решительно отодвинул одеяло рукавом, стараясь не касаться его голой рукой. Перчатки я, конечно же, оставил в машине.

У порога я наткнулся на расстеленный прямо на земле в крохотном предбаннике матрас, когда-то бывший зеленым, и кучу одеял на нем. Осторожно переступив через него — все же чужая постель, как бы это ни выглядело со стороны — я зашел.

Потолок частично обрушился, и света как раз хватало, чтобы как следует разглядеть то место, в которое я попал.

Это действительно было жилье. Причем, не брошенное, а используемое «по назначению». В углу, под остатками потолка, стояли деревянные ящики, а рядом с ними — отгороженный кирпичами «очаг» с остатками обгоревших досок. На одном из ящиков находились закопченная кастрюля, белая кружка без ручки, зато с улыбающейся лягушкой на картинке, и даже черный от сажи эмалированный чайник. На противоположной стене на веревке висела связка пятилитровых бутылок, а несколько наполненных водой стояли на земле. В соседней стене чернел дверной проем. И я, разумеется, немедленно отправился туда, надеясь, что это вход в крепость. Иногда везло, и можно было проникнуть даже на верхние этажи, если двери не были заколочены.

Но не в этот раз. Вход вел в большую комнату, заваленную мусором, досками и почему-то корпусами от телевизоров. В углу я разглядел большую кучу разноцветного тряпья, прикрытого сверху старой курткой, по-моему, раньше такие называли «Аляска». Другой двери не было. Ничего интересного. Я было уже развернулся, чтобы выйти, когда услышал отчетливый звук. Слева. Хруст и шуршание. Вздрогнув, я оглянулся. Возле кучи тряпья сидела огромная крыса.

Нет, я не преувеличиваю, когда говорю, что крыса была огромной. Сантиметров тридцать, не меньше, серая, с длиннющим, обернутым вокруг тела серо-розовым хвостом. Свет из дверного проема падал прямо на нее, поэтому я очень хорошо ее разглядел. Крыса сидела на задних лапах, держа передние на весу. И сверлила меня черными бусинами глаз. Я попятился. А крыса двинулась на меня. И тут я неожиданно для себя рассмотрел некоторые анатомические подробности приближающегося зверька. Строго говоря, это была не крыса, а крыс. Или крысюк? Как следует правильно называть крысу мужского пола? Зрелище крысиного мужского достоинства вызвало у меня невольное уважение, а вслед за ним — смех. Я остановился. Крыс тоже, и снова поднял лапки.

И тут я понял, что он не нападает. Скорее, это выглядело так, словно он просит.

— Так как тебя правильно звать? «Крыс» или «крысюк»? — поинтересовался я у неожиданного визитера. Впрочем, это я был тут гостем. А этот крыс — если не хозяином, то, точно, местным жителем. Я, продолжая посмеиваться, снял с плеч рюкзачок и начал вытаскивать пакет с едой.

Крыс, услышав шуршание, подошел еще ближе, смешно шевеля носом. Вот чего он определенно не боялся, так это людей. Я достал лаваш, оторвал от него большой кусок, порвал его на кусочки поменьше и, подумав, добавил еще половину сосиски, которую вытащил из пачки. Все это положил на пол. И отошел в сторону.

Крыс замер, принюхиваясь. Потом деловито подошел к угощению и, взяв в лапки кусок лаваша, попробовал его. Подумал, покосился на меня своими черными бусинками и обнюхал сосиску. Тоже попробовал, показав длинные желтые зубы, а потом, с таким же невозмутимым видом, потащил ее в кучу тряпок. Я посмотрел ему вслед и расхохотался.

— А ты гурман, парень! — крикнул я и вышел.

Снаружи дождь слегка поутих, но жареные сосиски мне явно не светили, разве что я мог воспользоваться гостеприимством отсутствующего хозяина «дома» и поджарить их на досках от ящиков. Но это было бы совсем невежливо. И не слишком аппетитно, если честно. Я вышел на берег, подставив лицо ветру, и, немного поразмыслив, шагнул на лед. Он выглядел довольно прочным, хотя и мокрым снаружи, поэтому я решительно двинулся вперед и запел:

— Нас водила молодость

В сабельный поход,

Нас бросала молодость

На кронштадтский лед.

Впереди виднелись очертания то ли песчаной косы, то ли дамбы, и я, подгоняемый неприличным для моего возраста детским восторгом, побежал туда, шлепая по лужам и крича в полный голос:

— ...Боевые лошади

Уносили нас,

На широкой площади

Убивали нас.

Ветер свистел. Дождь отбивал дробь по капюшону куртки, а я орал. И, видимо, поэтому не услышал, точнее, услышал, но не сразу, громкий скрипящий хруст. И даже не успел остановиться, когда, обгоняя меня, по льду зазмеилась глубокая трещина, из которой выплеснулась мутная грязноватая вода. Я попытался отскочить назад, но было уже поздно. Лед под моими ногами накренился и с оглушающим грохотом проломился.

...Или он сделал это бесшумно? И я уже потом придумал этот грохот, эту воду и саму трещину? Кто знает...

Ледяная вода мгновенно вцепилась в мое тело мертвой хваткой. Я не успел почувствовать холод: просто вот только что у меня было тело — и в одно мгновение я перестал его ощущать. И страха тоже не было. Было лишь удивление, неверие в происходящее, я словно отстранился от скованного водой туловища. И не почувствовал, нет, скорее, понял, что мои ноги коснулись дна. По крайней мере, голова торчала над водой, и я хорошо видел вздыбившиеся вокруг меня льдины. А потом увидел руки, судорожно цепляющиеся за них в попытке выбраться. Мои руки, высунувшиеся почти по локоть из рукавов промокшей куртки.

Льдины, подлые хитрые льдины выскальзывали из пальцев и уходили под воду, не давая ни опоры, ни возможности приблизиться к краю более прочного льда.

Утонуть почти возле берега, по шею в воде? Я, кажется, даже заплакал от обиды на такую несправедливость. А может, это дождь заливал мне глаза.

Тело тем временем, видимо, как-то пробилось вперед, и я попытался уцепиться за край ледяного поля и подтянуться. Но пальцы соскользнули, и вода накрыла меня с головой.

Возможно, это хорошо, что я не мог думать. Что рефлексы, заторможенные холодом, все равно продолжали упорно спасать мою физическую оболочку, не ставя меня об этом в известность. Поэтому я как должное воспринял то, что моя голова опять оказалась на поверхности. А глаза снова увидели недалекий берег. И странную человеческую фигуру, приближающуюся ко мне будто бы на двух колесах, приделанных по бокам.

Но даже это меня не удивило. Я закрыл глаза, а когда снова открыл, понял, что меня куда-то волокут по льду. На чем-то. И что я жив. А больше на тот момент меня ничего не беспокоило.

— Веревки... веревки... зачем человеку столько веревок, а?

От этого невнятного бормотания я открыл глаза. И увидел, как красные и не очень чистые руки стаскивают с меня ботинки. Попробовал поднять голову, чтобы рассмотреть хозяина этих рук, но по всему телу прошла судорога, и я вскрикнул.

— Сейчас, сейчас, это все веревки... веревки...

Я услышал, как рядом что-то шлепнулось, и ощутил прикосновение к бокам. Я почувствовал это прикосновение! И обнаружил, что штаны с меня тоже снимают, и тут до меня дошло, что именно делает спасший меня человек. Я попытался поднять руки, и, похоже, они меня послушались, а через пару секунд мои голые ноги замелькали в воздухе. Ступни пронзила адская боль. Я снова вскрикнул и сел. И тут же в мою руку сунули мягкий колючий комок.