Кризис среднего возраста

Фигурой своей Софья всегда гордилась. На пляже в Серебряном бору она не раз ловила восхищенные взгляды загорающих мужчин. И было на что посмотреть: не зря в юности она занималась легкой атлетикой! Грациозная походка бывшей спортсменки, высокая грудь, плоский, не успевший заплыть домашним жирком живот (котлеты – в основном для мужа!) и спортивная попка, едва прикрытая мини-юбкой… Эти прелести осуждали партийные чиновники. Бюрократы-чиновники, памятуя мини-юбку и общую сексапильность товарища Шанцевой, ставили ее в пример другим школьным директорам лишь скрепя сердце. Не ставить было нельзя: показатели 138-й школы по всем дисциплинам серьезно отличались от средних по Москве. А о конкурсах вокально-инструментальных ансамблей школ Ворошиловского района и вовсе ходили легенды.

…Насытившись друг другом, двое лежали по краям огромного семейного ложа и курили, пуская в потолок кольца дыма.

В такие минуты слова теряют первоначальный смысл и становятся ненужными. Хорошо, что за стенами здесь нет соседей, ибо крики сладострастия влюбленных кто-то истолковал бы как домашнее насилие со смертельным исходом.

Женщина заулыбалась: на ум ей пришла трафаретная газетная фраза о тлетворном влиянии Запада. Она повернулась к мужчине (тот тихо посапывал на своей половине) и поцеловала его в плечо. Вот он, тлетворный Запад, черт побери! Ну и как ему не отдаться? То, что между ними произошло, – так прекрасно и возвышенно!

Что она скажет мужу? На минуту Софья задумалась. Перед ее глазами прошли чередой русские и советские писатели, чей моральный облик был далек от идеала. Хватит об этом! Товарищ Шанцева дотянулась до лампы на тумбочке, погасила свет. «Спать, спать и еще раз спать!» – по-ленински велела она себе.

11

Что-то случилось: вокруг ее кровати выстроились шеренгой сердитые мужчины. То были Маяковский, Есенин, Толстой, Чехов, Пушкин, Достоевский, Тургенев и еще с десяток небожителей.

Хором эта компания принялась декламировать:

– Да, милочка, наш моральный облик далек от идеала!

Откуда-то взявшееся эхо несколько раз повторило: «Далек от идеала, далек от идеала… ек… ала!»

– Мы такие же люди, как ты!

И снова между стенами пронеслось эхо: «Как ты, как ты… ты!»

– Коммунистка Софья Шанцева, мы тоже были подвержены страстям!

«Страстям… тям!»

– Страстишкам, любовям и влюбленностям! Но именно благодаря этому и родились наши бессмертные творения!

«Творения… ения… ения!»

– Но мы никогда, слышите, коммунистка Шанцева, никогда не были подвержены тлетворному влиянию Запада!

«Запада… ада… ада!»

– Да, потому что мы тоже влияли на этот самый тлетворный Запад, как пишут ваши советские газеты!

«Газеты… еты… еты!»

А что среди этих мужчин делает женщина, ее любимая поэтесса Анна Ахматова? Неужели и она решила кинуть в нее камень? Нет, она что-то декламирует… Софья прислушалась.

Когда б вы знали, из какого сора

Растут стихи, не ведая стыда,

Как желтый одуванчик у забора,

Как лопухи и лебеда.

«Узнать бы, да неоткуда! – Софья вздохнула. – Кого из современников Анна прячет под поэтической аллегорией?.. Завтра, – напомнила себе она, – мне до зарезу нужно попасть на Монмартр! Подышать его воздухом, воздухом искусства, воздухом творчества! Зайти в собор Сакре-Кер, посмотреть на витражи, которыми восхищается Леон…»

Женщина повернулась на бок и головой неожиданно уперлась в спину мужчины. Терпкий запах тела любовника заставил ее заново пережить страсть, что вспыхнула между ними.

В ее голове снова прозвучала реплика о тлетворном влиянии. Как будто вместо колыбельной! Школьная директриса заснула, успев прижаться всем телом к такому тлетворному, но уже немножко родному Западу.

12

Разбудили ее запах кофе и шипенье воды, доносящееся из душевой кабины. За матовым стеклом кабины просматривался обнаженный силуэт ее любимого мужчины. «Да-да, Софочка, – зашептала женщина, – уже любимого!»

Товарищ Шанцева представила себя в знакомой до боли трехкомнатной хрущевке. Она как бы переместилась из Парижа в Москву, к нелюбимому мужу. И сию же минуту осознала: она пропала! Парижский роман очень скоро сделает ее несчастной, оставит глубокую рану в душе. Ей предстоит долгий путь сердечного выздоровления. Пока Софья не пройдет его от начала до конца, она не сможет, пожалуй, спокойно, без ненависти смотреть на собственного законного мужа. Найдет ли она силы полюбить его заново? Как Ахматова – Гумилева, своего Коленьку, как ласково она его называла, хотя тот охладел к ней сразу после женитьбы…

Руки женщины как бы сами собой скинули с тела халат. Страсть проснулась! Софья рывком распахнула стеклянную дверку душевой кабины и проникла внутрь. Она не чувствовала ни капли страха; все барьеры были сломаны. Ах!

До одинокого прохожего, проходившего в этот час под балконом, донеслись сдавленные крики. Он поднял голову, задержал взгляд на окнах второго этажа и с улыбкою повертел пальцем у виска. Затем продолжил свой путь. Это не Москва! Крики страсти в Париже – дело привычное, пусть даже они смахивают на вопли сумасшедших.

13

Только к полудню парочка выбралась в город. Оставив машину у подножия Монмартра, двое, взявшись за руки, не спеша поднялись по ступеням к божественной базилике Сакре-Кер. Синева осеннего неба, уходящая к горизонту в лазурь, служила гигантским театральным задником этому шедевру архитектурной симфонии, воплощенной в камне.

Однажды Софья совершила одну почти авантюрную поездку. Будучи студенткой Московского педагогического института, она на пару с однокурсником (позднее он стал ее мужем), поддавшись внезапному порыву, села ночью на поезд. Утром они проснулись уже в Ленинграде. Ее потрясло торжественное величие Исаакиевского собора, а роскошь внутреннего убранства картинно, зримо запечатлелась в памяти. Именно там Софочке вдруг захотелось выйти замуж за своего товарища по институту – точнее, обвенчаться с ним. Однако в то молодое время она удержала себя от опрометчивого поступка. Нет, замуж за этого человека она вышла, но от «мещанства церковного обряда», как тогда говорили, разумно отказалась. Такая внутренняя борьба называлась «активной работой советской студентки над собой». Как казалось студентке Софье Шанцевой, она в тот момент поднялась выше религиозных предрассудков.

Теперь же она, тридцатипятилетняя женщина, вновь представила себя в свадебном платье. В ее ушах зазвучали шумные аккорды свадебного марша Мендельсона. Софья посмотрела на сосредоточенное лицо француза, любовавшегося базиликой. Слава богу, Леон не слышит ее мыслей: еще неизвестно, как бы он отнесся к ее идее выскочить замуж…

Софья Николаевна представила последствия этого рискованного шага, составила краткий мысленный список. Из партии ее исключат – это как пить дать. С груди сорвут знак «Почетный учитель СССР». Из школы с позором уволят, лишат директорской должности. В общем, ей грозит крах карьеры по всем статьям. Но странно: она не испытывала ни малейшего страха. Дочку только жалко – ей-то жизнь точно сломают.

Она поймала себя на том, что в этот момент крепче сжала руку француза. С толпою туристов оба вошли в базилику. Все здесь было прекрасно и гармонично. К удивлению Леона, наибольшее впечатление на его спутницу произвели не витражи и мозаика купола, а скамейки, ровными рядами заполнявшие собор близ алтарной части. Знал бы Леон, о чем она размышляла!

«Какая забота о верующих! – думала Софья. – Сидят себе в храме, читают Библию и молятся. Не устают, как у нас в России, когда, по слухам, приходится стоять по три-четыре часа, а то и по пять, пока идет молебен. Теперь понятно, почему католические священники называют православных ортодоксами. Им, наверное, тяжело поверить, что православный человек может простоять столько часов, слушая молитву. У них, наверное, в храме и туалеты есть!»

И тотчас, не зная почему, Софья Шанцева возненавидела этот собор, эти скамейки, этих разряженных в пух и прах туристов, бесконечно щелкающих затворами фотоаппаратов, ослепляющих ее вспышками.

«Это во мне классовая ненависть говорит», – мрачно подумала женщина. И обнаружила лекарство: спела про себя куплет «Интернационала»!

Весь мир насилья мы разрушим

До основанья, а затем

Мы наш, мы новый мир построим,

Кто был никем – тот станет всем!

Как по волшебству, к женщине вернулось гордость за свою страну, победившую фашизм и спасшую мир от коричневой чумы. Несмотря на свой небольшой рост, Софья Николаевна Шанцева свысока глядела на всю эту буржуазную публику, которая не способна выстоять службу потому, что жир и одышка не дают!

Товарищ Шанцева очень-очень захотела домой. Захотела вернуться в свой родной и понятный Советский Союз, в свою замечательную трехкомнатную квартиру с так называемым совмещенным санузлом. Она готова была обнять и расцеловать своего мужа, любимого мужа, пахнущего одеколоном «Шипр». Ее ждали любимая дочурка и котлеты с луком. Что до Парижа, то она скажет спасибо товарищам из «Юманите» – спасибо за то, что показали, как бедно жил Владимир Ильич Ленин в городе Париже. Как помогал он товарищам по партии, которым, как уточнил экскурсовод, было еще хуже: они голодали. С мыслей о Ленине и революционерах она перескочила на тлетворные нравы Франции. Эти улицы красных фонарей на Пляс Пигаль! Говорят, там сплошь бордели с проститутками. Ужас какой! Там за деньги можно купить любовь женщины – выбирай любую! Софью Николаевну аж передернуло от омерзения. А следом явилась непрошеная литературная ассоциация: а как же Сонечка Мармеладова, героиня Достоевского? Ведь она пошла на сговор с собственной совестью, стала продажной женщиной. Причина банальна: хотела прокормить свою семью. Может быть, и здешние женщины делают «это», чтобы прокормить свои семьи? Она не вправе осуждать их, их надо жалеть: они заслуживают лучшей доли. Товарища Шанцеву наполнила глубокая светлая печаль. Горячая влага заструилась из глаз. Украдкой она достала платок и промокнула лицо. Несомненно, знание произведений реалистической литературы примиряет ее с суровой капиталистической действительностью. Тут Софья поймала на себе взгляд француза, наполненный грустью. Он, должно быть, истолковал ее слезливый водопад как сцену прощания с Парижем. Ощущая отчего-то благодарность, она стиснула его руку.

Где-то неподалеку здесь площадь художников. Софья вспомнила и название – Пляс Тертр. Она проговорила название на ушко французу.

– Тертр, Тертр! – Леон затараторил по-французски, забыв, что женщина, идущая рядом, не понимает ни слова.

14

Площадь и вправду была близко. Софья и Леон долго бродили среди художников: француз никак не мог уяснить, зачем явилась сюда его подруга.

Но вот она отыскала самого бедного художника Монмартра. Молодого, одинокого. Если возле других художников толпились туристы, занимая очередь к мастерам, готовым создать портрет по заказу, то у Рафаэля не было ни одного клиента. В старом плаще, с ввалившимся щеками и взглядом голодной собаки, он вышел точно из романа Достоевского и натурально отпугивал богатых туристов. Да что Достоевский – люди голодали и в более поздние времена, пока не свершилась в 1917-м Великая Октябрьская социалистическая революция, покончившая в новой стране с нищетой. Владимир Ильич Ленин бедствовал, но всегда старался помогать своим голодным товарищам. Значит, долг директора советской школы – из классовой солидарности помочь бедолаге-французу, у которого, видно, нет денег даже на булку.