Фристайл. Сборник повестей

Освободился отец Михаил только поздним вечером после соборования на дому больной прихожанки, духовником которой был. Он много лет знал эту женщину, может быть, с самого первого года своего служения в храме. Она была очень стара, больна, чувствовала свой скорый уход, и потому в последнее время хотела собороваться всё чаще и чаще. Он старался склонить её к исповеди, но от исповеди она уклонялась. Исповедовать престарелого человека, стоящего на краю жизни, всегда очень трудно. Каждый раз в таких случаях отец Михаил прилагал немалые усилия, пытаясь достучаться до старческого сердца, опутанного паутиной нажитых грехов. Удавалось это крайне редко. Как правило, он слышал примерно одни и те же речи: да, какие-то неблаговидные поступки за длинную, тяжёлую жизнь, конечно, были. Но в этом виноваты обстоятельства: война, государство, дурные родственники, начальство… Все и всё, только не я. Сегодня он долго беседовал со старушкой, которая чувствовала себя немного бодрее, чем всегда, и вдруг она сама приняла решение исповедоваться и причаститься. Получилось не сразу, но уходя, священник с удовлетворением заметил, что кое о чём старушка всё-таки задумалась…

— Человек может прожить очень много лет, но так и не понять себя. Не понять, что все поступки, которые он совершает в жизни — это его ежедневный выбор между добром и злом, это его путь к Богу или от него…

Так размышлял отец Михаил по дороге домой. За долгие годы служения многих своих прихожан он знал очень близко. У кого-то был духовником, в каком-то доме причащал умирающего, в какой-то молодой семье успел окрестить двух, а то и трёх детей. Он разделял горе и радость многих, и люди платили ему добрым отношением, отзывчивостью. Стоило ему обратиться к своим прихожанам с какой-нибудь просьбой, как тут же находились доброхоты на любую работу — и окна в храме помыть по весне, и машину со стройматериалами, привезёнными для ремонта храма, разгрузить, и принять в своём доме очередную группу паломников из дальних мест. В епархии храм считался одним из лучших: церковные хоры, взрослый и детский, получали постоянные премии на певческих конкурсах, дети в воскресной школе не только учили закон Божий, но и рисовали, занимались спортом. Прекрасно работала молодёжная группа: ни один церковный праздник не обходился без нового концерта, ребята постоянно посещали и детский дом, и больницу, где помогали санитаркам с уборкой палат, гуляли в больничном садике с одинокими больными. Для отца Михаила храм был ещё одним домом: не первым и не вторым. Ещё одним. И все прихожане, долгие годы делившие с ним все радости и огорчения церковной жизни, давно стали для него словно родственники. И, как все наши родственники, эти люди были очень разными: воцерковлёнными и только делающими первые шаги в церкви, умными и не очень, болтливыми и сдержанными, весьма обеспеченными и практически нищими… Не обходилось и без обид. Кто-то обижался на него, не получив ожидаемого благословения на какое-то сомнительное деяние или за резко сделанное замечание, кто-то с ним не соглашался в чём-то и даже вступал в спор, но каждый человек, переступивший порог храма, был для отца Михаила очень важным, и не должен был стать случайным. Он радовался новым лицам, новым людям, появившимся в соборе во время службы. И как настоятель отец Михаил очень хотел передать своим молодым священникам это трепетное отношение к своему приходу.

Он шёл домой знакомой дорогой, которая проходила мимо родного храма. Улица была пустынна, падал пушистый снег и подгонял мороз. Луна светила ярко, но храм по ту сторону улицы был освещён слабо: сколько ни бился отец Михаил, ему так и не удалось получить разрешение на хорошую подсветку. А жаль. При хорошем освещении собор даже тёмной зимней ночью смотрелся бы великолепно. Старинный храм Успения Пресвятой Богородицы, в котором он был настоятелем вот уже восемнадцать лет, был величественен и красив сам по себе. Чудом уцелевший в годы богоборчества, он пережил и Гражданскую войну, и войну Отечественную и не закрывался ни на один день. Более ста лет в храме находилась древняя чудотворная икона Богоматери, поклониться которой, помолиться перед ней приезжали паломники не только из соседних городов и сёл, но даже из-за границы. Хорошее освещение могло бы иметь и служебную цель: в церковной лавке продавалось немало ювелирных изделий — серебряные цепочки, крестики, ложечки; было много дорогих православных сувениров, прекрасно изданные книги.

Отец Михаил привычно окинул взглядом свой храм: его окружала невысокая простенькая металлическая ограда, на калитке которой, как всегда по ночам, висел тяжёлый амбарный замок.

И вдруг священник остановился, как вкопанный: входная дверь храма была приоткрыта. В первый момент он даже своим глазам не поверил. Сторожа в приходе не было, но после окончания вечерней службы матушка Мария, человек очень надёжный и ответственный, руководившая нынче воскресной школой и живущая в соседнем доме, гасила свет, запирала все двери и включала сигнализацию. Ключи были только у священников храма и у неё, более никто к ним доступа не имел. Если в соборе был кто-то из своих, то почему заперта на замок калитка? Отец Михаил заметил короткие яркие вспышки фонарика в тёмных окнах храма. Стараясь подавить волнение, он остановился, вызвал полицию по мобильному телефону, потом перешёл улицу и встал за угол ближнего дома, не спуская глаз с распахнутой двери собора.

Ждать пришлось недолго. Вскоре на широкой паперти появились двое мужчин. Скорее всего молодых парней. Они двигались почти бесшумно и почти не разговаривали. Один из них держал в руках какой-то продолговатый предмет. Отец Михаил вздрогнул, узнав — это была та самая чудотворная икона, он узнал бы её даже в полной темноте, и с закрытыми глазами. Грабители поспешили к ограде. Первый из них легко перебрался через неё и протянул руки за образом.

— Беги! — Услышал отец Михаил.

Команда была исполнена мгновенно: вор, держа в согнутых руках небольшую, но весьма тяжёлую в окладе застеклённую икону, побежал прямо на отца Михаила. Священник крепко вцепился в рукав его куртки.

— Стой!

Парень, это был, действительно, молодой парень, отец Михаил даже при неясном свете уличных фонарей хорошо разглядел его лицо, от неожиданного толчка и испуга выронил священный образ, который, жалобно звякнув разбитым стеклом, шумно упал прямо на обледенелый асфальт.

Отец Михаил мгновенно забыл о грабителе, он наклонился к иконе, чтобы поднять её с земли, протянул к ней руки, и вдруг почувствовал острую боль в боку, потом в спине. Что-то горячее, липкое потекло у него под курткой между лопаток. Потемнело в глазах, и он упал на землю рядом с иконой.

— Ты что наделал?! — Теряя сознание, услышал он срывающийся от страха, почти мальчишеский голос. — Зачем? Ты что натворил?!

— Идиот! Он нас видел! Да брось ты эту фанеру, бежим!

Подъехавшие через несколько минут полицейские увидели распростёртое на асфальте тело священника, обнимавшего окровавленный образ Пресвятой Богородицы. Рядом валялась тяжёлая серебряная цепочка, выпавшая, очевидно, из кармана грабителя.

Марина любила дежурить с заведующим отделением. С ним она чувствовала себя уверенно. Когда Пётр Васильевич дежурил, в отделении стояла деловая, сосредоточенная тишина. Он никогда не повышал голоса на персонал и отдавал чёткие вразумительные распоряжения в случае экстремальной ситуации. Конечно, заведующий мог позволить себе какое-нибудь ядовитое замечание, но оно почему-то у Марины не вызывало обиды, а только улыбку и желание ответить при случае в таком же духе. Пётр Васильевич, несмотря на свои пляжные тапки, передвигался по отделению совершенно бесшумно и мог неожиданно возникнуть за спиной в самый ответственный момент проведения какой-нибудь сложной процедуры. Если сестра была занята с одним тяжёлым больным, а одновременно другой требовал её немедленного внимания, он спокойно выполнял все сестринские обязанности, не считаясь с субординацией.

Сегодня ночью в отделении было трое больных: двоих привезли недавно из операционной после планового вмешательства. Они ещё не вышли из наркоза и спали. Но молодая девушка с токсической пневмонией была очень «тяжёлой». Днём Пётр Васильевич перевёл её на управляемое дыхание, и тишину в палате нарушал только ритмично хлюпающий аппарат.

Дверь в кабинет заведующего, как всегда, была раскрыта настежь, и Марина слышала, как у него на столе зазвонил телефон. Через пару минут он появился в дверях расстроенный и озабоченный.

— Я — в операционную. Священника привезли с ножевым ранением. Говорят, тяжёлый.

— Священника?! — У Марины даже голос сорвался. — Которого?

— Сейчас всё узнаю.

Он торопливо вышел из отделения. Марина набрала номер местного телефона.

— Раиса Дмитриевна, это Марина Найдёнова из реанимации. Кого вам привезли с ножевым?

Услышав ответ, она медленно опустилась на стул.

Очень долго тянулись следующие два часа. Трое больных, находящихся под её наблюдением, не требовали сиюминутного внимания, Марина не ослабляла бдительности, но была очень напряжена. Сначала она рванулась к телефону, чтобы позвонить Наталье Владимировне, но вовремя остановилась. Вряд ли из приёмного отделения не сообщили матушке о случившемся несчастье. Скорее всего, она уже здесь, в больнице. Где-нибудь у дверей операционной. Можно было бы послать за ней санитарку и, если придёт, попытаться её как-то поддержать. Но, зная Наталью Владимировну, Марина не стала суетиться. Не нужно ничего нагнетать: после операции отца Михаила непременно привезут сюда, в реанимацию, тогда можно будет поговорить и с его женой.

Была уже глухая ночь, когда на пороге отделения появился Пётр Васильевич и, встретив вопросительный взгляд Марины, устало произнёс.

— Сделали всё, что смогли. Спасла толстая куртка, хотя кровопотеря большая. Пришлось удалить селезёнку. Сегодня Степанков дежурит, ты ведь знаешь, он — асс по ножевым…

— Кто его ранил?

— Сразу задержали каких-то двух подонков. Они храм обчистили, икону, ну, ту самую, чудотворную, пытались вынести. Отец Михаил случайно мимо шёл. Попытался их остановить… Вот такие дела. Сейчас его привезут, ты подготовь там… ну, сама знаешь.

— А жена? Жена здесь?

— Да. Конечно. Так под дверью операционной и простояла больше двух часов.

Вскоре отца Михаила переложили на функциональную кровать в реанимационной палате. Он был ещё в глубоком наркозе, активных действий от персонала не требовалось, и Марина, наконец, вышла в коридор. Матушка Наталья со старшей Ксюшей сидели на короткой банкетке, крепко прижавшись друг к другу. Матушка была очень бледна, но сдержанна, Ксюша глотала слёзы, отворачиваясь от матери. Наталья Владимировна поднялась со своего места, увидев медсестру, но, узнав Марину, вздохнула с облегчением.

— Ты дежуришь? Слава Богу, свой человек рядом. Как он?

— Спит. И ещё долго спать будет. Он под наркозом сейчас. Но операция прошла успешно. Сегодня очень хороший хирург дежурит. Он у нас лучше всех оперирует ножевые ранения.

— Да… Мне операционные сёстры сказали… Меня к вам в отделение не пустят?