Фристайл. Сборник повестей

Когда Марина вернулась в комнату, возле постели Елены Ивановны возвышалась целая гора обрывков старых пожелтевших фотографий.

— Принеси-ка пару больших пакетов, да собери в них этот мусор. А вот эти снимки с концертов фронтовой бригады, мы положим в папку. Она в секретере. Возьми её.

Марина достала новую папку, протянула Старухе. Та продолжила свою мысль.

— Видишь, этих фотографий совсем немного. Кто на фронте фотографировал? Военные корреспонденты, а мы, артисты, их редко интересовали. Не от нас зависел исход войны.

Марина с сожалением принялась складывать порванные фотографии в полиэтиленовые пакеты. Старуха с грустью наблюдала за ней.

— Я очень давно собиралась это сделать, да почему-то всё откладывала. Очень трудно, дорогая, возвращаться в счастливое прошлое из сегодняшнего жалкого бытия.

Они провозились до позднего вечера. Фотографии с фронтовых концертов Марину очень заинтересовали, она засыпала Старуху вопросами. Это были совершенно случайные снимки корреспондентов, оказавшихся на передовой во время выступления артистов, но почему-то они задевали, трогали своей наивностью и простотой. Елена Ивановна была признательна за этот внезапный интерес. Очень много лет её прошлое никого не волновало.

— В Молотове, — рассказывала Елена Ивановна, — теперь этому городу старинное название вернули — Пермь, а тогда он «Молотовым» назывался… Так вот. В Молотове в театре шли репертуарные спектакли, многие из нас были в них заняты. Но танцевать на сцене во время войны было очень тяжело. Особенно мужчинам- танцовщикам, они всё время рвались на фронт. И никто поэтому не отказывался от участия во фронтовой бригаде. Где мы только ни побывали за годы войны! И на Ленинградском, и на Волховском фронте, и на Сталинградском…

Она взяла в руки одну из фотографий. Показала Марине.

— Смотри, это Таня Вечеслова, потрясающая балерина, после войны её имя гремело во всём балетном мире. А это… Нет, не могу вспомнить имя этого мальчика, у него был замечательный тенор. А это Коля Васнецов, прекрасный флейтист, стал народным артистом, после войны в Ленинградской консерватории кафедру возглавлял.

— А где Вы?

Марина пыталась узнать Лену Бахтину в группе артистов концертной бригады, стоящих среди солдат. Но на помятом, затёртом снимке разглядеть лица было трудно.

— Вот я… Представить невозможно, что я была такой, да?

Рассказывая и вспоминая, Старуха преобразилась: выцветшие, всегда тусклые её глаза вдруг открылись, засияли каким-то внутренним светом, она часто улыбалась. Но вдруг она замолчала, притихла. Марина вопросительно посмотрела на неё. В тонких дрожащих пальцах Елена Ивановна держала две очень неплохих по тем временам фотографии.

— Это работа известного фотокорреспондента из «Красной звезды», они потом в газете были напечатаны… Это я…

Марина взяла в руки фотографию. Вгляделась. Молодая балерина в балетной пачке и в пуантах стоит на ящике из-под снарядов. Кто-то накинул ей на плечи старый промасленный ватник, а вокруг — вытоптанный снег и деревья с обломанными после боя ветками…

— А здесь мы с Петей. Это последняя наша общая фотография. Остальные я порвала.

Старуха надолго замолчала. Марина не решалась взять из её рук снимок, чтобы разглядеть поближе. Елена Ивановна сама протянула ей карточку.

Они сидели с Петей, обнявшись, на том же ящике из-под снарядов. На лёгкие сценические костюмы наброшены тёплые полушубки. На ногах — валенки.

Про Петю Марина всё знала. Друг, партнёр, единственная любовь в долгой жизни Елены Ивановны.

— Где это? — Осторожно спросила Марина.

— На Волховском фронте. Это наше последнее выступление. Больше мы вместе не танцевали.

Елена Ивановна замолчала. Марина вздохнула, не решаясь о чём-то спрашивать.

Она поняла, грустно усмехнулась.

— Я тебе расскажу потом. Если успею. Сегодня устала. Если ты когда-нибудь окажешься в Ленинграде… В Санкт-Петербурге, то есть, вот эти фотографии… Я сама человечеству совершенно неинтересна, но таких фотографий, наверно, мало осталось. Вот эти самые фотографии передай в Театральный музей. Побывать в Петербурге любому русскому человеку просто необходимо, а тебе — особенно, ты так мало видела. А Театральный музей — это музей уникальный, там есть специалисты по истории балета. Вот им и передашь. Это мой последний подарок любимому городу. Сделаешь? Обещаешь?

— Обязательно сделаю, Елена Ивановна. Обещаю. — Дрогнувшим голосом ответила Марина.

— Ну, и славно.

— А что делать с этими… которые порваны?

— Выкинь в мусоропровод. Всё, девочка. Давай заканчивать воспоминания. Прошлого больше нет. Сейчас я живу только сегодняшним днём.

Старуха очень устала. Марина ушла к себе, погасила свет. Сон не шёл. Раскрученная спираль воспоминаний не давала покоя. Как много было в её жизни горя и несчастий! Но что было самым страшным? Наверно, всё-таки тот взрыв.

А ведь этот далёкий зимний день начинался так великолепно. Празднично светило солнце, сияло голубое небо. Покалеченный лес темнел вокруг поляны, на которой два сдвинутых кузова грузовиков образовали обледенелую неровную площадку сцены.

Дорогие, любимые зрители сидели вокруг на ящиках из-под снарядов и прямо на снегу. В канун этого дня здесь было много пережито. Солдаты неделю бились в глухую стену, каждый день, каждую ночь — канонада, грохот, кровь, смерть. И, наконец, прорыв, брешь, победа! И в этот момент — артисты! Перед усталыми, измученными глазами — она, балерина в голубой пачке!

Но вокруг продолжалась война, обстрел не прекращался. Фронтовая бригада давала концерты на передовой вот уже целый месяц. Артисты привыкли петь и танцевать под грохот канонады, давно перестали пугаться и шарахаться, если совсем рядом раздавался взрыв. И под грохот нестихаемых разрывов они с Петей, в лёгких сценических костюмах, танцевали свой любимый номер «Куклы» под аккомпанемент старенького аккордеониста. Иногда взрывы заглушали музыку, но они продолжали танцевать. В середине танца им нужно было садиться на пол. Сесть то они сели, но встали с трудом: лёгкие костюмы мгновенно примёрзли к обледенелым доскам сдвинутых кузовов грузовиков. Вот тогда-то и раздался этот взрыв.

Лену снесло вниз ударной волной. Острая боль пронзила ногу где-то выше колена. Вокруг бегали солдаты, она видела, как вспыхнула одна из машин, в кузове которой они только что танцевали… Боль была нестерпимой. Голубая пачка впитывала кровь, как промокательная бумага, окрашиваясь в багровый цвет, липла или, может быть, примерзала к телу. Последнее, что она увидела, теряя сознание — это склонённое над собой взволнованное лицо Петра.

Так закончилась её артистическая карьера. Чудом ногу удалось спасти, но осталась сильная деформация, укорочение конечности — о сцене надо было забыть. Она долго лежала в госпитале, потом мама заново учила её ходить. Была снята, наконец, блокада Ленинграда, и театр уехал домой. Но им с мамой возвращаться было некуда: в дом, где они жили до войны, попала бомба, родни в городе не было, вызов им никто прислать не мог. Да и лечить раненную ногу надо было ещё долго. Они остались в Молотове. Мама устроилась концертмейстером в местный оперный театр, а Лена, как только смогла ходить, пошла работать в городскую библиотеку. Училась заочно в библиотечном институте. Через несколько лет её остановил на улице какой-то офицер. Это был хирург полевого госпиталя, который оперировал ей ногу. Как он её узнал понять трудно. Столько раненых и покалеченных прошли за время войны через операционную! Но узнал! Они стали встречаться. Любви особой не было, у каждого из них была за спиной своя довоенная жизнь. Его семья — мать, жена и трёхлетняя дочка погибли при бомбёжке поезда, в котором ехали в эвакуацию. У Лены в прошлом был Петя. Петя… Петина мама почему-то не смогла уехать в эвакуацию в Молотов вместе с сыном. Осталась в осаждённом Ленинграде. Когда Петя узнал, что мама умерла от голода, он не смог больше танцевать, ушёл на фронт, и вскоре погиб. В его кармане нашли письмо от Елены Бахтиной. Ей и послали похоронку. Больше посылать было некому…

Любви особой не было, но какое-то время им было хорошо и тепло вместе. Кирилл заботился о ней, продолжал лечить её ногу. И она даже стала меньше хромать. Лена старалась быть предупредительной, внимательной, уступала во всём. Свадьбы не было, просто расписались в ЗАГСе. В память об отце, менять фамилию она не стала, так и осталась Бахтиной. Полевые госпитали расформировывались, и Кирилла направили на службу в военный гарнизон за Урал. Они уехали из Молотова вместе с мамой и поселились втроём в сыром бараке в крохотной двухкомнатной квартирке. Ничем непримечательным был бы этот городок, если бы не старинный храм Успения Пресвятой Богородицы с чудотворной иконой. Он был необыкновенно красив и величественен. Это было воистину сотворённое Богом чудо: маленький, чуть живой после войны городок, — и вдруг такое великолепие! Здесь в провинции годы послевоенного богоборчества почти не ощущались. В воскресные дни густой колокольный звон призывал прихожан на литургию, прекрасно пел церковный хор, и у диаконов были густые хорошо поставленные басы. На улицах частенько можно было встретить усталых от долгого пути паломников, приехавших поклониться чудотворной иконе — сколько страдающих душ оставила война!

Лена очень хотела стать матерью, но не случилось. Ранение во всём решило её судьбу. Гинекологи подписали ей приговор. Но много молодых здоровых женщин остались вдовами после войны, да и новое поколение девчат было в поре расцвета. Ушёл Кирилл к молодой, красивой и здоровой. Не таился. Не врал, был прям и честен. Лена со временем простила, поняла, смирилась. Кирилл их с мамой не оставил: раз в месяц обязательно приносил значительную часть своего военного пайка — тушёнку, крупы, сахар. В те времена с продуктами в провинции было очень плохо, это была существенная помощь. Старый, полуразвалившийся барак, в котором они жили, в конце концов, окончательно рухнул. Лена с мамой получили небольшую комнату в коммуналке. Прошли годы. Стало несколько легче жить. Они начали копить на кооперативную квартиру. Это было очень трудно. Лена работала в библиотеке в две смены. Мама давала частные уроки музыки, и расстроенное пианино в их комнате не замолкало с раннего утра до позднего вечера. На счастье, соседи были терпеливыми, сами перебивались, как говорится, «с хлеба на квас». Здесь тоже очень помог Кирилл, на этот раз приличной суммой денег. Лена отказывалась, он, уже отец двоих детей, настаивал. Сошлись на том, что эта сумма выделена им только в долг, что они с мамой со временем вернут ему эти деньги. Через несколько лет они въехали в эту квартиру. К счастью, она не была «хрущёвкой»: с просторной кухней, большой прихожей, с маленьким балконом и двумя смежными комнатами — она казалась им сказочным дворцом. И то, что особенно радовало их с мамой — это то, что дом, в который они вселились, был построен прямо напротив любимого храма. По выходным, направляясь на литургию, под густой колокольный гул они переходили на противоположную сторону своей узкой улицы и оказывались на его крыльце. За долгие годы работы в библиотеке Лена неоднократно пыталась узнать историю своего собора, но всё было напрасно: советская власть уничтожила все документы, связанные с его сооружением и строительством. Даже фамилия архитектора осталась тогда для неё неизвестной. Только когда в храме появился новый настоятель отец Михаил, когда он стал духовником Елены Ивановны (ей тогда уже перевалило за восемьдесят), только тогда она получила из его рук изданную историю собора Успения Пресвятой Богородицы, которую он восстановил за несколько лет своего служения в нём в соавторстве с матушкой Натальей…