Фристайл. Сборник повестей

Есть не хотелось. Чай и бутерброды, какой-то салатик и несколько сытных бутербродов, оставленных Мариной на журнальном столике возле её постели, опять остались нетронутыми. Она прислушалась, надеясь услышать звяканье ключа в дверных замках, но шум в ушах был таким сильным, что сквозь него с трудом пробивалось миролюбивое и успокаивающее тиканье настенных часов, отсчитывающих её убегающее время. Взглянув на них, она не сразу поняла, который час. И где опять застряла эта девчонка?

Старуха всё тяжелее переносила одиночество. Теперь весь её день заключался в ожидании Марины. Если она не дежурила, Старуха чувствовала облегчение: легче дышалось, не так кружилась голова и не так сильно одолевала слабость, когда она слышала весёлый шум закипающего чайника в кухне.

Но сегодня сил совсем не было, и Марина нужна была в доме. Как никогда.

Ей трудно было разобраться в себе. Хорошо или плохо будет, если девчонка получит собственное долгожданное жильё, и в пустой квартире наступит прежняя тишина? Тишина, которую не прервёт ни привычный звонкий девичий голос, ни плеск воды в ванной, ни резкий скрип старого диванчика в кухне, на котором Марина устраивалась на ночь. Не будет слышно шарканья её шлёпанцев, звона очередной разбитой тарелки, из-за которой можно было бы раздражённо пробубнить целый вечер. С точки зрения Старухи, у Марины была тысяча недостатков. Она мало читала в школьные годы, а теперь ей и вовсе было некогда. Она безвкусно одевалась, ходила тяжёлой неуклюжей походкой, жестикулировала, когда спорила, иногда довольно резко огрызалась на, казалось бы, безобидное замечание, после чего они могли обе несколько часов хранить обоюдное молчание. Но… Если Марина переедет, придётся опять обращаться за помощью в социальные службы. Опять появятся в её квартире эти равнодушные женщины из социальной службы или сердобольные прихожанки из храма… Но выполнив свой долг, они уйдут по своим делам, и никого не будет рядом с ней в последний час. И тут Елена Ивановна неожиданно призналась себе: дело вовсе не в том, что некому будет призвать к её постели священника, закрыть её глаза, а в том, что она привязалась, прикипела сердцем к этой нелепой девчонке, привыкла к её рукам, вниманию, заботе, к её присутствию в своей жизни.

Старуха вздохнула, повернулась с трудом на бок, чтобы свет не так сильно бил в глаза. Выключать его она не стала, зачем заставлять девочку входить в тёмную квартиру? Куда приятней возвращаться в дом, в котором горит свет! И, задремав снова, она не заметила, как погрузилась в просмотр бесконечной хроники своей жизни. Последние дни воспоминания о прожитом стали возникать всё чаще и чаще. Их можно было начинать с любого эпизода. С любого кадра. А потом действие всё развивалось и развивалось, катилось куда-то, чтобы в любой момент прерваться и начаться снова с любого события.

И вдруг — взрыв!

Нет, это, конечно, не тот взрыв. А что же это тогда?

Она окончательно проснулась. Свет над её головой было потушен, но в кухне, дверь в которую была прикрыта, горел свет. Значит, Марина пришла из магазина. Всего несколько часов побудет дома и убежит на ночное дежурство. Металлическое громыхание из кухни, которое во сне показалось ей взрывом, повторилось. Но теперь оно было не таким резким и внезапным. В конце концов, что за руки у этой несносной девчонки!

— Марина… — Голос со сна такой хриплый и тихий. — Она повторила громче. — Марина!

Она мгновенно возникла на пороге кухни, растерянная, старающаяся скрыть испуг и смущение.

— Да, Елена Ивановна…

— Что у тебя там?

— Это противень, Елена Ивановна… Я хотела его помыть. Он из рук выскочил. Я разбудила Вас? Извините. Я нечаянно.

— Я думала это опять… что там у тебя над Парижем летает?

Марина смутилась.

— Фанера…

— Вот-вот. Вспомнила: «Полёт фанеры над Парижем»…

— Только я так давно не говорю.

— Вот и славно. — Голос Старухи постепенно становился чище и громче. — Ты картошку почистила?

— Почистила.

— Покажи!

— Я поставила её вариться. Потом пюре сделаю, как Вы велели.

— Во-первых, не «велела», а просила. А во-вторых, я просила (она подчеркнула это слово) показать мне почищенную картошку, прежде, чем ставить её варить.

— Я хотела показать, но Вы спали.

— Значит, опять все клубни с чёрными глазками будут.

— Нет, я очень внимательно их все выковыряла.

— Ладно. Поглядим. Занятия завтра когда кончаются?

— У нас практика в поликлинике. Думаю, нас ненадолго задержат. Я сразу бегом домой.

— Домой… — Передразнила её Старуха. — Забыла, что в магазин надо?

Марина вспыхнула — она забыла про магазин.

— Я положу список продуктов в карман. Я всё куплю, что Вы велели.

— Опять «велела»? Денег больше, чем надо, не бери. Вытащат или потеряешь по дороге. Ты когда на дежурство уходишь?

— Мне, как всегда, к восьми вечера. Я пюре сделаю, Вас покормлю и пойду на работу.

— Чего меня кормить? Я, слава Богу, пока ложку сама могу держать. И что у тебя опять на голове? Колтун какой-то…

— Колтун? Что такое «колтун»?

— А ты посмотри в своём Интернете. Вы ведь теперь словарями не пользуетесь. Всё Интернет, да Интернет… И что в нём хорошего? Книга — это книга. Любая книга — это произведение искусства, а машина — это и есть машина.

— Я посмотрю. Как вы это слово сказали?

— Колтун.

Марина, действительно, посмотрела, что значит это слово. И не в Интернете, а в одном из словарей, которых было много у её хозяйки — библиотекаря. Прочитала — и ужаснулась. Неужели её волосы, действительно, выглядят, как колтун, который образуется на голове у людей завшивленных и нечистоплотных? Надо было принимать срочные меры. На следующий день Марина уговорила больничную парикмахершу сделать ей короткую, вполне современную стрижку, и стала постоянно носить в своей сумке расчёску. Про перекись она забыла давным-давно. Цвет её собственных волос, русых, с едва заметным пепельным оттенком, нравился ей теперь куда больше.

Так прошла зима.

В Великий пост Старуха перестала есть мясо и яйца, свела количество молочных продуктов до чашки кефира на ночь и назойливо обучала Марину готовить кальмары и варить креветки. Смотрела передачи только по православному телеканалу. Вообще-то она телевизор и прежде смотрела редко, в основном, телеканал «Культура», да слушала православные беседы. Чтобы не включать телевизор слишком громко и не мешать занятиям Марины, Старуха пользовалась наушниками, но быстро засыпала под спокойный голос священника или под классическую музыку. Марина, если была дома, потом потихоньку, чтобы не разбудить, освобождала её голову от тонких проводов.

Старуха нащупала рукой наушники, которые всегда лежали возле её изголовья, и вставила их в свои уши. Включила пультом телевизор, нашла свой православный канал. На экране пожилой священник проводил очередную пастырскую беседу, посвящённую посту.

— Можно, можно есть морепродукты… — Отвечал он, видимо, на чей-то вопрос. — Но каждый раз при наступлении поста мы прежде всего обсуждаем наш рацион или даже меню. Мы — священнослужители, не перестаём повторять, что пост — это не только диета и воздержание от сытной и вкусной пищи. Начинать надо с мира в своей душе и в своём доме. Надо прекратить пустые ссоры и обвинения, надо быть приветливыми с детьми и стариками, не раздражаться по пустякам. А то у нас получается, — довольно строго говорил он, глядя в телекамеру, — что мы в пост едим только кальмаров с креветками, но с аппетитом заедаем их своими ближними.

Старуха скосила глаза в сторону кухни. Оттуда раздавался звон чашек. Вскоре Марина появилась рядом с подносом, на котором стояли вазочка с сушками, розетка с изюмом, который Старуха ела вместо сахара, да чашка ароматного чая с мятой и зверобоем.

— Сама-то что-нибудь ела?

— Мы вместе с Вами грибной суп ели в обед. Он сытный.

— Ты с постом-то не переусердствуй. Ноги протянешь от голода, кто в магазин бегать будет? — Попыталась пошутить Старуха. — Отец Михаил нам обеим послабление на пост дал, мне по старости и немощи, а тебе по твоей беспокойной жизни. Ты в воскресенье работаешь?

— Как всегда — в ночь на понедельник. Мечтаю утром поспать подольше.

— Утром в храм сходи. Отоспишься днём на пару со мной. В компании и мне веселее спать будет. Великим постом священник на литургии молитву Ефрема Сирина читает.

— Это когда в храме все три раза на колени встают? Я видела по телевизору, как патриарх её читал, тоже три раза на колени вставал.

— Потрясающая молитва.

Старуха помолчала, собираясь с мыслями, и вдруг проникновенно прочитала стихи.

— Отцы пустынники и жёны непорочны,

Чтоб сердцем возлетать во области заочны,

Чтоб укреплять его средь дольних бурь и битв,

Сложили множество божественных молитв;

Но ни одна из них меня не умиляет,

Как та, которую священник повторяет

Во дни печальные Великого Поста;

Всех чаще мне она приходит на уста

И падшего крепит неведомою силой:

Владыко дней моих! Дух праздности унылой,

Любоначалия, змеи сокрытой сей,

И празднословия не дай душе моей.

Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья,

Да брат мой от меня не примет осужденья,

И дух смирения, терпения, любви

И целомудрия мне в сердце оживи.

Марина онемела от изумления, она не узнавала свою хозяйку. Потом спросила.

— Чьи это стихи?

— Не знаешь? — Старуха устало вздохнула. — Это Пушкин.

Марина удивилась ещё больше.

— Пушкин? Нам не говорили. Мы не проходили…

— Ещё бы… — Усмехнулась Елена Ивановна. — Но самой-то можно было и почитать Александра Сергеевича. Ладно. Неси сюда свою чашку. Теперь мы всегда будем пить чай вместе. Ты ещё заниматься будешь?

— Да. У меня послезавтра зачёт по анатомии.

— Зачёт по мышцам сдала уже?

— Ещё в прошлом месяце. Мы сейчас внутренние органы проходим. Брюшную полость.

— Вот жуть-то какая! Не продолжай. — Отмахнулась Старуха.

Марина облегчённо засмеялась.

Этот вечер почему-то сблизил их.

Теперь Марина часто думала: ну, ведь не случайно всё это? Не случайно, что в самый тяжёлый момент её жизни, когда она могла оказаться на улице без крыши над головой, на её пути появился отец Михаил. Не случайно она тогда оказалась незваной гостьей в его доме. И не просто так священник привёл её, совсем незнакомую девчонку, в этот дом и сумел убедить Старуху принять её. Нет никаких случайностей в этой жизни! Это не отец Михаил, это Господь свёл под одной крышей двух таких разных, но совершенно одиноких женщин! Значит, им обеим это нужно. А если нужно, надо смириться и терпеть, как говорит матушка Наталья. Да, ей сейчас трудно, очень трудно, никогда в её короткой жизни не было так трудно: работа, учёба, домашнее хозяйство, колкости Старухи… Но ведь Господь всё видит? Он понимает, как ей тяжело тащить свой крест? Про тяжесть этого креста она теперь всё знала.

Однажды Старуха заметила, что утренняя рисовая каша уже не пахнет пригоревшим молоком, и что перестал выплёскиваться из турки закипевший кофе, о котором Марина всегда забывала в самый последний момент. Как-то раз, когда слабость ненадолго отступила и позволила ей выехать на кресле в кухню, чтобы позавтракать вместе с Мариной, она обнаружила безупречно чистую газовую плиту и хмыкнула удовлетворённо.