Этюд с натуры

Утром Михаил, пока прохладно, повез Жидикина на базар. И опять Петр Федорович поражался красоте и обилию. Яркие краски восточного базара: горки помидоров, огурцов, горького и сладкого перца, баклажаны, хурма и гранаты, виноград, яблоки и груши, персики — круглые и плоские, с ворсистой кожицей и голые, как сливы. Прямо на земле горой лежали арбузы — черные, полосатые, белые, а по другую сторону — дыни. Седобородые узбеки в халатах и тюбетейках продавали лепешки. Нельзя было пройти мимо: хлеб всегда вызывал у Жидикина особое уважение, трудно доставался.

— Бери, сынок, — сказал старик и протянул подрумяненную лепешку. — Другой такой не скушаешь. Давно это было. Приехал в наши места владыка Тимур. Все ему понравилось — виноград, персики, дыни, а больше — лепешки. Велел, рассказывают, взять с собой в поход пекаря. Ушли за пределы земли нашей войска. Много дней двигались, не одну битву выиграли. Затосковал Тимур по дому, велел пекарю испечь лепешек. Принес их мастер, разломил повелитель одну — нежна и душиста, а не такая, какой угощали на отчей земле. Прогневался Тимур, но пекарь просил слово молвить. И так ответил грозному Тимуру: «Все ты взял, владыка: муку, соль, воду. Одно не смог взять — наш воздух».

Надежда Васильевна уехала вскоре в экспедицию. Мужа по возвращении не узнала: загорел, окреп, не вспоминал о больных почках. Арбузы и дыни, южное солнце сделали свое.

— Знаешь, я много думал, — сказал Петр жене вечером, когда они остались одни под старой шелковицей. — И уяснил одну суть. Ты мне не только дала жизнь. Ты мне мир открыла.

— А ты — мне, — ответила она.

Татьяна поступила в Политехнический институт, училась, как и родители. Наблюдая за дочерью, Петр Федорович ловил себя на мысли о быстротечности времени. Да, да, как оно летит! С Надей он познакомился за семь лет до рождения Танечки, а теперь уже дочь невеста, на свидания бегает. «Все закономерно, — думал Жидикин, — все закономерно».

Спроси его в такую минуту, не колеблясь сказал бы, что жизнь удалась, сетовать грешно. Познал любовь женщины, учился в университете, занят интересным делом. Как говорится, даст бог, дождется внука или внучку. Не сломился моряк, а это кое-что да значит в мире, залечившем раны, достигшем достатка, — прежде на завод больше в фуфаечках ходили, а теперь на каждом модный костюм: погоня за кримпленом, нейлоном; отошла мода на них — очереди за джинсами, кожаными пальто и куртками; платят деньги, о каких прежде и думать не приходилось, не то что иметь в наличии.

Работа в Ленинградском инженерно-строительном институте захватила Жидикина. Знания и природная доброта притягивали к нему молодежь. Петр Федорович никогда не умничал, не заискивал. Студенты-заочники отличались от тех, кто учился на дневном. Они работали, знали цену труда, многие обзавелись семьями, растили детей. Учеба давалась трудно, особенно на первых курсах, когда шли общеобразовательные теоретические дисциплины — философия, высшая математика, сопромат. Разбираться с интегральными или дифференциальными уравнениями по учебнику, без помощи преподавателей, тяжело порой и человеку подготовленному. Студент в институте может переспросить профессора, посоветоваться с товарищем. Заочник обычно лишен такой возможности. Написал контрольную работу и ждет ответа, а время остановить нельзя. Поступает из института новое задание, за другие дисциплины пора браться, а тут и решение о долгожданной контрольной: незачет. Начинай все сначала, откладывай горящее — сдать бы первый зачет. Поэтому «хвостистов» среди заочников больше.

Жидикин входил в положение отстающих, — им не довелось нормально учиться в школе, приходилось больше помогать по дому. Отцы у большинства погибли на фронте, и они, дети, входя в силу, нередко становились кормильцами семей, — матерям в одиночку ребятишек не поднять. Вставали к станкам и верстакам, шли на стройку, работали в колхозах прицепщиками либо на лесоповале. Учились вечерами, когда другие отдыхали, бегали в кино и на танцы. Рано познавшие труд, они знали цену куску хлеба и твердо шли к поставленной цели. На старших курсах, когда начиналось преподавание специальных дисциплин и многое было знакомо по производственной необходимости, обходили уже сверстников, поступивших в институт со школьной скамьи. Получив дипломы, понимали в деле толк, знали, в какую сторону его повернуть, и становились постепенно руководителями крупных объединений и заводов, начальниками производств.

Узнав о «неуде» или «незачете», заочник, естественно, сразу хотел прояснить ситуацию, настаивал на встрече. Тем более если жил в одном городе с преподавателем.

— Мог бы приехать к вам, — начинал обычно разговор. — У меня как раз свободные дни. Может, назначите время? Прошу вас.

В обязанности Жидикина проведение консультаций не входило, этим занимались другие преподаватели на кафедре. Потому и получал Петр Федорович полставки. Вправе был отказать. Но жалел студента, соглашался познакомиться с ним и подтянуть по предмету. В дом зачастили сначала робко, поодиночке. Располагались в комнате Жидикина, чтоб никто из семьи не мешал, и постепенно развязывали узелки исследования функций на максимум и минимум. Осваивали интегрирование по частям.

Жидикин стремился, чтобы человек дошел до сути выводов и уравнений, а не заучивал лишь до экзамена, когда все тут же выветривалось. Рассказать о рядах с положительными членами и исследовать их сходимость — это казалось проблемой из проблем. Не говоря о ряде Тейлора, рядах Фурье с разложением и графическим построением. А ведь все просто, когда учили: «Знакочередующийся ряд сходится, если его члены все время убывают по абсолютной величине и предел общего члена равен нулю…»

После занятий у Жидикина студенты исправляли не только незачеты, но и смело сдавали экзамены, получая обычно высокие оценки. На кафедре не могли нарадоваться, замечая, как кривая успеваемости поползла вверх.

Узнав Петра Федоровича ближе, студенты-заочники приезжали к нему иной раз группами, дверь квартиры не закрывалась. Велись шумные споры, рассказывали о жизни, своей работе на БАМе, на нефтяных промыслах Сибири. Жидикину было приятно, что его студенты — участники больших строек, их руками добываются нефть, газ, уголь, руда. Здесь не только говорили о богатствах недр, но не замалчивали и недостатки, — чувствовалось, они жгут сердца, — предлагались деловые решения. И оседало многое в горячих головах. Приезжая на место, молодые иначе смотрели на привычное, старались изменить положение к лучшему. Иначе зачем тогда сидели по ночам над учебниками, теряли время, изматывали в бессоннице самих себя? Не ради громких фраз брали ответственность, а по убеждению, жажде сделать что-то свое. Пусть малое, но свое, чтобы не стыдно было смотреть людям в глаза. Мальчишки послевоенного времени, они росли великими оптимистами. Твердо были убеждены, что пришли в мир не просто прожить и отгулять положенное, а продолжить то, что начали и не успели отцы. Они и жили трудно, потому что стремились все делать вдвойне — за себя и за отцов.

Буровой мастер из Коми Святослав Мелехин долго обсуждал с Жидикиным метод скоростного бурения нефтяных скважин. Обсчитывали набор глубины разными долотами, определяли математически давление пластов глины на то, сколько выдержат они без обсадной колонны, которая обычно ставилась именно для подстраховки, чтоб не допустить сползания глин до установки эксплуатационной. Мелехин окончил техникум и теперь заочно заканчивал институт. Расчеты убеждали: можно обойтись без промежуточной колонны, а это значительная экономия и времени при бурении, и стальных труб.

По возвращении в родное управление Мелехин развернул с бригадой соревнование, девизом которого стали слова: «Нефтяные скважины — на поток!» Инициативу подхватили по всему краю. Но на первых порах нашлись противники. Начальник участка не вытерпел однажды и сказал Мелехину:

— Какой только умник подбил тебя?

Мелехин, сжав кулаки, пошел на инженера:

— Умник, как ты выразился, — мой преподаватель высшей математики. В войну получил фашистскую пулю из пулемета в спину, ног лишился, а не отлеживается. Воюет за нас, безотцовщину, у кого батьки лежат в братских могилах. Учит нас, работяг, людей настоящих лепит. Ты сюда, инженер, по договору приехал, отбудешь свое, на кооперативную квартиру скопишь и вернешься в теплое гнездышко. Нам же здесь долго жить. Так что не мешай, пожалуйста.

Занимался Жидикин в меру сил научной работой, подготовил и опубликовал несколько статей. Какие сам написал, какие — в соавторстве. Но главным для себя считал труд со студентами. В учебную деятельность ушел с головой. Придумывал интересные задания, составлял и расписывал их с таким расчетом, чтобы заинтересовать высшей математикой, дать ее основы на всю жизнь. На факультете ежегодно составлялись списки тех, кто, по мнению преподавателей, отстал безнадежно. Жидикин не соглашался, просил разрешить еще раз поговорить с человеком, — верно, запустил учебу, но имелись на то обстоятельства. Его пытались образумить: здесь высшее учебное заведение, вуз, который готовит специалистов, а не детский сад. Но Жидикин стоял на своем. Претенденты на отчисление приходили на квартиру: иные — смирившись с обстоятельствами, иные — в отчаянии. Петр Федорович успокаивал, начинал разговор обычно с шутки, вспоминал свои студенческие годы, надежные плечи товарищей. Теперь мог сполна возвратить свой долг.

— Такая вот картина, — заключал обычно беседу. — Разные у нее краски — белые, красные, но и черные, конечно. А как бы вы хотели? Видеть жизнь только в голубом свете? С завтрашнего дня за работу. И начнем все с начала, с самых азов. Потому и запутались, что прыгали по материалу, а системы не имели. Помните студенческую старую шутку? Профессор спрашивает готовящегося к экзамену: «Ну как дела, коллега?» А тот в ответ: «Беда, профессор. Интегралы берем, а дроби заедают».

Его беспокоили в любое время суток — не обижался. Страна, говорил, большая, по разным часовым поясам живем. Однажды затрезвонил телефон за полночь. Жидикин снял трубку.

— Петр Федорович?

— Да, я. Слушаю вас.

— Мы звоним из аэропорта. Только что прилетели из Архангельска. Пятеро нас. Понимаете, дома бураны, трое суток не могли вылететь, а завтра экзамен.

— Контрольные зачтены?

— Зачтены, зачтены! Но много непонятного, хотелось бы проконсультироваться. Заранее бы, но так получилось…

— Приезжайте, разберемся.

— Прямо сейчас?

— Конечно. Спать все равно не будете, так хоть с пользой для дела…

Прилетела из Ташкента Тамара Воробьева с больным ребенком. Определила девочку в Педиатрический институт, возвратилась расстроенная.

— Неутешительное врачи говорят? — посочувствовала Надежда Васильевна.

— С доченькой как будто благополучно. Подержат месяц на лекарствах, а потом операция… Но где мне эти полгода жить?

— Как — где? Поставим тебе раскладушку в Таниной комнате.

— Петру Федоровичу покой нужен, а я — посторонняя…

— Не выскажи ему подобное — обидится кровно.