Акционерное общество женщин

– Stick it into your ear, asshole[20], – весьма кстати вставила Алена. – Выразительная английская идиома. Все названо своими именами, как будто Кыса с Кумановским написали.

– Алена, это не позитивно, – возразила Катька. – Мы же не эксплуатируем низменные чувства, вражду к мужчине, которую каждая женщина время от времени испытывает. Мы стремимся к гармонии в обществе.

– Ага, вот ты уже ее и достигла. Сидишь под подпиской и под следствием уже больше полугода, а компания теряет деньги и клиентов из-за того, что в обществе слухи разные ползут. Кто, что – непонятно… То ли мы пальто украли, то ли у нас, а я по финансам вижу, что дело-то проседает.

– Я больше не могу, – вдруг дала волю нервам Катька. – Я так перед вами виновата, девочки! Как я могла так вляпаться и так ужасно всех подставить?

– Кончай ерунду нести! – загалдели все. – Тебе вообще-то надо съездить срочно куда-то отдохнуть, а то от стресса струпьями покроешься.

– Что, правда? Я плохо выгляжу, да? Эх, сейчас бы в Марбелью, в клинику Бухингера, или в Мерано. Поделать процедуры, поголодать, напитаться витаминами, надышаться горным воздухом. Помнишь, Полина, как мы тебя впервые в Мерано вытащили? Traume bloss noch hinterlassen… «Только мечты остались…» Помнишь, на скамейке было выгравировано?

– Кать, может, тебе в какой-нибудь санаторий поехать в России? Куда-нибудь, где природа дикая, где ты всегда мечтала побывать.

– Ага, в марте… В Сибирь, например. Тогда уж до декабря подожду, может, поеду уже в кандалах.

– Типун тебе на язык, до декабря всё, дай бог, кончится, – вздохнула Кыса.

– Сейчас ехать мне никуда нельзя. Надо закончить эти распри между Вульфом и Мэтью. Пока они внятную линию защиты между собой не согласуют, никуда не поеду.

– Нет худа без добра. – Кыса подошла к окну. – Снег тает, сосульки сбивают… Прошлым летом Мэтью в Лондон уезжать к Рождеству собирался, сейчас уже март, а он тут сидит. И до следующего Рождества просидит, никуда не денется. Хоть кому-то прок. – Кыса не заметила, как Алена полоснула ее взглядом.

– Ты что, хочешь сказать, что это я накаркала на Катьку?

– Тихо-тихо-тихо. – Ирина поняла, что наступает критический момент. – Никто ни на кого не каркал, слава богу, у нас есть Мэтью, он классный, о Лондоне думать забыл, сидит тут, работает. Алену, как мне кажется, тоже не обижает, но это не наше дело. Никто не ссорится, мы никого не судим, бережем Катины нервы, ей и так труднее, чем всем нам.

Катька помимо руководства компанией, в которой проблемы нарастали как снежный ком, теперь еще по два-три раза в неделю сидела часами с Вульфом-Бобоевичем и Мэтью Келли.

– Маркизов – гнусный, болезненно боящийся конкуренции человек, нарушений в «Крезе» полно, он сам под следствием уже больше года. Путилло его прижимает, а он выговаривает себе мелкие размены, давая показания против Екатерины Степановны, – твердил Вульф-Бобоевич.

Он настаивал на том, что уже май на носу, его линия защиты сложилась и надо готовиться наступать. Мэтью полагал, что в этом есть элемент авантюризма, что не все так просто. Да, показания Маркизова действительно tainted, с душком, но следователю они были нужны лишь как отправная точка. Теперь же он исследует все финансовые аспекты и транзакции Екатерины неспешно, методично, но достаточно агрессивно. Поэтому нахрапом вопроса не решить. Вульф же гнул свою линию:

– Дорогой Мэтью, я не предлагаю действовать нахрапом, напротив. Я уже давно сделал адвокатские запросы о бенефициарах компаний, куда Екатерина Степановна переводила деньги, более того, получил на часть из них ответы. Адвокатская работа – это, как вы знаете, ювелирное дело…

– Но нам же не в суде надо требовать оправдательного приговора на том основании, что в основе следствия лежали вымороченные показания Маркизова. Зачем подвергать Катю рискам и доводить дело до суда?

– Полностью согласен. Только совсем никудышный адвокат рассчитывает на победу в суде…

– Естественно. Надо убедить следователя, что нет оснований для обвинительного заключения, и остановить дело в ходе следствия, а для этого нужно объяснить каждую Катину транзакцию на протяжении четырех лет.

– Объяснения уместны, только если следователь решит, что все они находятся в поле его работы. Пока же он взвешивает, прислушивается к командам и пожеланиям сверху. У него много разных соображений, и нам не стоит подталкивать его к расширению круга его интересов своими инициативами.

– Тогда о каком переходе в наступление вы говорите, Герман?

Вульф только дергал бровью и вежливо улыбался. Он вновь и вновь терпеливо объяснял Мэтью – и это только из любви и уважения к Екатерине Степановне, что его, Мэтью, безупречная профессиональная логика, вызывающая у него, Вульфа, безмерное уважение, требует некоторой адаптации к реалиям России.

Мэтью не понимал, зачем его логику надо к чему-то адаптировать, логика – она и в Африке логика, а процессуальные системы России и Англии отличаются друг от друга, конечно, но не настолько, чтобы утверждать, что в России уголовный процесс алогичен. Неужели в российском следственном процессе вместо логики требуется что-либо принципиально иное? Мэтью требовал от Вульфа опровержения этого трюизма, тот уклонялся…

В машине по дороге из офиса Вульфа с еле заметным раздражением, что для английского адвоката означало практически скрытую ярость, Мэтью говорил: «Looks like he feels himself as the Ekaterina-case team leader»[21].

– Вы как мой коллега и единомышленник, безусловно, понимаете, – убеждал Мэтью демонический Вульф, – что защита Екатерины Степановны не может строиться на доказательстве того, что она не давала взятки. Трудно доказать как это, так и обратное. Не в наших интересах создавать лишние трудности Вильгельму Вильгельмовичу, затягивать болезненный процесс, в котором в любой момент может выпрыгнуть что-то неожиданное и нежелательное. Я имею в виду нежелательные интерпретации, естественно.

– Герман, у следователя и Кати противоположные цели. Это заложено в самой логике уголовного преследования как состязательного процесса. What’s your action plan?

– Сами подумайте, – как будто не слыша этой ремарки, продолжал Вульф-Бобоевич со сладко-трагическим выражением лица. – Допустим, мы строим защиту на отрицании дачи взятки. Пойдут очные ставки. С чиновниками ФАСа, ну те, допустим, будет на нашей стороне по определению. А следователь в придачу к Маркизову вытащит каких-нибудь его сатрапов, других конкурентов АОЖ, которым чиновники ФАСа якобы делали какие-то намеки. Пойдут очные ставки между ними. Даже если им мочить Катеньку не с руки, они же будут поддерживать обвинение. В том числе и потому, что они – мужчины. А следователь – не только мужчина. Он, как вы сами только изволили заметить, сторона, по любой логике – даже английской, нашей Катеньке противостоящая! У вас остаются сомнения в исходе этого, как вы выразились, состязательного процесса?

– А вы что предлагаете, Герман?

– Давайте мы с вами, дорогой Мэтью, еще чайку попросим, а вы меня послушаете. Очень важно, чтобы вы мне оппонировали. Это помогает оттачивать линию… Так вот, Вильгельм Вильгельмович и сам понимает, что дело дутое, но его работа – довести до суда. Суды же у нас – сами знаете. Три процента оправдательных приговоров.

– Мы это уже обсуждали…

– Вильгельму Вильгельмовичу надо помочь понять, что считать оговором показания Маркизова и ему подобных ему, следователю Путилло, выгоднее, чем наоборот. Ему со всех точек зрения проще и выгоднее мочить мужика, коррумпированного жулика Маркизова, чем безвинную Катеньку. Ее дело можно и в иную политическую плоскость перевести. Заведомый оговор женщины с целью разрушения социально ориентированного бизнеса, который направлен фактически на просвещение. Поставьте себя на место руководства Следственного комитета…

Мэтью опять перестал понимать Вульфа. Все эти неюридические понятия, эти психологемы, политические интриги претили ему, как английскому догу, которому предлагают плохую еду. Он пытался объяснить Вульфу, что просвещение угнетенных женщин – это не тема, а переводы с Катькиного счета на разные офшоры, в одном из которых, возможно, в бенефициарах сидит начальник департамента Сидор Пименович…

– Да не травмируйте вы меня этим сидором пидоровичем, честное слово. Что вы, русского языка не понимаете?

Отчаявшиеся добиться взаимопонимания единомышленники скрепя сердце заключили неискренний компромисс. Мэтью занимается прежде всего своей основной работой главного корпоративного юриста компании, использует все процессуальные лазейки, на обнаружение которых он, как английский адвокат был горазд, и обеспечивает, чтобы корпорации не заблокировали счета и не остановили ее работу, угроза чего уже просматривалась. Вульф же идет своей дорогой, прощупывает Вильгельма Вильгельмовича на предмет его реакции на ходатайство о прекращении дела.

Вульф призвал «под ружье» Кысу и Алену, чтобы те организовали следователю Путилло хотя бы минимальный нужный сигнал сверху о том, куда следователю надо грести.

Влад высказал мнение, что в деле Катьки чувствуется почерк Опанаса Дубовицкого. Кыса умоляла его склеить первый контакт с Опанасом с тем, чтобы потом направить к нему для разговора по понятиям кого-то из основательниц, скорее всего Алену.

Алена вернулась с вестью, что Опанас не сказал ни да, ни нет, но что примечательно – не поставил и никаких конкретных условий. Все задумались, почему, и ответы на этот вопрос у всех были разные…

Оптимистичный же Вульф расценил исход «встречи в верхах» как «разрешено всё, что не запрещено». Он утверждал: главное в состоявшейся встрече было то, что Опанас не дал понять Алене, что Катьку будут мочить до последнего, и не поставил условий… Например, о самороспуске или банкротстве АОЖ «За Гранью». Значит – полагал Вульф-Бобоевич – пора идти говорить с Вильгельмом Вильгельмовичем. Если они вовремя не подсуетятся, Вильгельм Вильгельмович может сам многое надумать, например выкатить обвинительное заключение, пусть хлипкое, но тогда все станет гораздо сложнее.

Перед очередным допросом Кати – по предварительному созвону – Вульф явился к Вильгельму Вильгельмовичу на четверть часа раньше своей подзащитной. Сам факт, что Путилло не заставил его ждать в проходной Катю, был обнадеживающим сигналом.

Следователь сидел в своей комнатушке с безмятежной и доброй улыбкой на лице. В окно за его спиной в комнату светило яркое июньское солнце, слепя вошедшего Вульфа-Бобоевича и превращая и без того белобрысого и бесцветного Вильгельма Вильгельмовича в неосязаемую взором сущность. Лишь на лысине его играли солнечные лучи, дружелюбно подрагивали его белесые брови да на скулах ходили добродушные такие желваки.

– Давно хотел поинтересоваться у вас, Вильгельм Вильгельмович, да все времени как-то не было. У вас немецкие корни?

– Да, благоприобретенные. Я в Германии служил, да и немцы нынче в моде.

– Бесспорно! Но я имел в виду – а родовые-то ваши корни? Вашего отца как, простите, звали?

– Вильгельм Вильгельмович.

– Понятное дело, он, конечно, не немец. Не мог он быть немцем. В те времена-то. Как же он мог быть немцем, просто никак не мог. И как он выжил-то с таким именем, великий человек, должно быть. Царствие ему небесное, или здоровья ему сибирского, не знаю точно ваших семейных обстоятельств. Но дед точно был немец, не так ли?