Подписчики

* * *

Вечеринки Жаклин проходили одинаково на протяжении почти десяти лет. Марлоу садилась у правого подлокотника на диване цвета канталупы, обратившись лицом к восточной камере. Ида, назойливо бубня о чем-то, плюхалась напротив нее в мягкое кресло, обитое тканью с маргаритками. Марлоу нравилось общество Иды, когда та была вульгарной неряшливой пьянчужкой. Но теперь она не пила и сидела дома с детьми, а потому на вечеринках большую часть времени с драматическим надрывом жаловалась на свои аллергии. Она опасливо обходила оттоманку, словно минное поле, и гнусавила: «О боже, это что, мохер?», потом бросалась к окну, закрывала его и хныкала: «Простите, иначе никак — пыльца». Однажды робот-официант, не распознав список аллергий с ее девайса, протянул Иде поднос с коктейлем из креветок. На следующей неделе Ида отправилась в городскую администрацию, произнесла там двадцатиминутную речь о своей крапивнице и настаивала, чтобы сеть вывела из эксплуатации и, кажется, даже «расчленила» провинившуюся машину.

Но сегодня без всяких объяснений Иду заменили. Новая девушка — лощеное лицо с бронзовой помадой, оливковая кожа, выдающиеся скулы и две черные косы — сидела на ее месте, подобрав под себя голые ноги, словно была здесь всегда.

Марлоу взглянула на Жаклин. Та стояла посередине толстого ковра песочного цвета, держа в руках предмет под названием «скранч», а по сути обтянутую тканью резинку для волос. На этих вечеринках Жаклин продвигала вещи и продукты, которые, как она уверяла, изменили ее жизнь: устройства для укрепления мышц пресса, смузи, уродливые стеганые сумочки. При этом Марлоу, как и все остальные, знала, что ничего они не изменили: сеть выбирала их в соответствии с соглашениями со спонсорами, а Жаклин привлекала к этим товарам внимание, расписывая их достоинства десятку реально присутствующих гостей и своим без малого десяти миллионам подписчиков — плюс подписчикам своих гостей. Выбранные сетью предметы отражали вкусы целевой аудитории Жаклин: замужние женщины с детьми со всей Америки в возрасте от двадцати восьми до сорока четырех, которые смотрят канал по будням, около девяти часов вечера складывая высушенное после стирки белье. Хотя Жаклин полностью вписывалась в эту категорию — ей было тридцать восемь, и она растила двух дочерей, — она всегда смущалась, если кто-то упоминал ее поклонниц. «От этого я чувствую себя такой старой и скучной», — посетовала она однажды Марлоу. «Но это лучше, чем мой стрим», — ответила та. Никто не стал бы с этим спорить.

— А где Ида? — обратилась Марлоу к Жаклин, перекрикивая вызванные демонстрацией скранча ахи и охи.

Жаклин пропустила реплику мимо ушей. Она натянула резинку на запястье и повела рукой, чтобы все видели.

— И еще она прикольно смотрится как браслет, — сказала она.

— Жаклин! — не отступала Марлоу. — Ида что, на каникулах?

Ее вопрос потонул в звоне разбитого стекла. Женщины повернулись и увидели робота-официанта, склонившегося над осколками винного бокала. Марлоу заметила, что лилии в стоящей на журнальном столике вазе изогнулись в ту же сторону и их алые пестики вытянулись, направив крошечные камеры на место происшествия. Она могла поклясться, что робот специально уронил бокал, чтобы заглушить имя Иды.

Когда она снова взглянула на Жаклин, та кивнула ей и дотронулась до своих губ. Это был сигнал, означавший «я скажу тебе за камерой».

Через час Марлоу проходила мимо туалета, и Жаклин вытянула оттуда руку и затащила ее внутрь.

— Ида сбежала, — сообщила она, закрывая дверь.

— Как это? — Марлоу посмотрела на себя в зеркало. Один из роботов-парикмахеров, служивших у Жаклин, щелкая серебряными когтями около ее уха, прицепил на ее темные волнистые волосы нелепую заколку в виде банта.

— Вот так, — ответила Жаклин. — Взяла и бросила Майка и детей. Просто смоталась. Уехала из штата. — Она нарисовала в воздухе невидимую дорожку. — Посмотри по карте. Она в Денвере. И ради бога, Марлоу, не упоминай ее больше при камерах.

— А как же контракт? — спросила Марлоу. — Мне казалось, они с Майком в этом году на мели. — Она отцепила заколку и помассировала голову, не обращая внимания на протестующее фырканье Жаклин.

— Вроде бы на нее даже не объявили охоту, — сказала Жаклин, закрепляя на виске жемчужный гребешок. Потом, втянув щеки, посмотрела на себя в зеркало. — Черт знает что. Такое впечатление, что им наплевать на побег. На самом деле, я думаю, сеть рада возможности выпустить на замену новую девушку. Этническое многообразие и все такое.

— Жаклин, — твердым голосом произнесла Марлоу. С тех пор как ей исполнилось тридцать пять, она старалась использовать такую интонацию как можно чаще — ей казалось, что к такому возрасту человек непременно должен стать сильным и научиться владеть собой. Окончательно сформироваться. — Охота — это выдумка, — сказала она.

— Ничего подобного, — заявила Жаклин тоном, который без усилий взял верх над голосом ее собеседницы, и Марлоу не стала спорить. У Жаклин по любому поводу имелось категоричное мнение. Это Марлоу нравилось в ней больше всего. Не терпящая возражений самоуверенность подруги придавала ей чувство защищенности.

Жаклин на мгновение отвела глаза и кивнула. Ее девайс что-то ей сообщал.

— Мне пора, — сказала она. — Поговорим позже.

Оставшись одна, Марлоу потеребила ароматические палочки, стоящие в стакане на раковине, и закрыла глаза. «Найти Иду Стэнли», — мысленно произнесла она.

Перед ее внутренним взором Калифорния скукожилась и рухнула вниз, отчего у Марлоу захватило дух, словно она падала. Карта поменялась, помутнела, прочерчивая полосы мимо сотен символов, означавших соседей, и привела ее в Денвер. Над городом парила иконка Иды, всегда нагонявшая на Марлоу тоску, — красная туфля на шпильке. Вот куда она гордо удалилась — Марлоу приблизила изображение, чтобы вспомнить, где находится Денвер, — в штат Колорадо. Марлоу представила себе Иду на горе, поросшей сиреневыми цветами. Стоит и чихает.

Черный камень слегка кольнул запястье. «Я получила сообщение с производства, — прозвучал голос в голове. — Я должна вернуться под камеры. Я за пределами камер уже пять минут. За это время я потеряла семьдесят семь зрителей».

Марлоу увидела в зеркале, как вспыхнула от чувства вины. Словно бы сеть знала, о чем она думала в тот момент: вот было бы занятно тоже удрать.

«За время, проведенное вне камеры, я потеряла восемьдесят девять зрителей», — продолжал голос в голове.

Восемьдесят девять — это ерунда. В среднем аудитория Марлоу составляла больше двенадцати миллионов. Вот почему Ида смогла сбежать без последствий, подумалось ей, а она не может. У Иды примерно миллион-полтора подписчиков. Она не являлась любимицей публики, особенно после того, как превратилась из тусовщицы в обыкновенную домохозяйку. У нее даже спонсора не было. Марлоу же, напротив, самая популярная женщина на платформе, представляемой крупным рекламодателем — «Истерилом». Подписчики, наблюдающие за каждым ее движением, — люди из разных частей Америки, принадлежащие к различным расам и возрастным группам. Общее у них — груз проблем. Именно так сеть представляет ее на рынке — как олицетворение неблагополучия, знаменитость из «Созвездия», которая сталкивается с теми же трудностями, что и аудитория. Сеть раскапывает общедоступные данные, выискивая взрослых, чьи девайсы фиксируют частые слезы или обжорство, детей, чье сердцебиение выдает панику во время уроков физкультуры. «Познакомьтесь с Марлоу, — гласит реклама, которую сеть направляет прямо в их девайсы. — Она вас понимает». Грустные люди, которые рады, что с ними кто-то заговорил, сразу же регистрируются и начинают следить за ней. Они видят, что она не унывает и живет нормальной жизнью, а время от времени им напоминают, что это целиком заслуга «Истерила». Рассказывать американцам, что им купить, чтобы быть счастливыми, — это работа Жаклин. А работа Марлоу — рассказать, что для этого нужно принимать.

Желая потушить румянец, она успокоила себя перед зеркалом.

«Я должна вернуться под камеры», — твердил голос.

Волосы у Марлоу выглядели спутанными и лохматыми, а потому она снова стянула их заколкой, на этот раз потуже, и вернулась на вечеринку.