Дневник Булгарина. Пушкин

4

Истомина танцевала, как всегда, божественно, все аплодисменты по праву достались ей. Но внимание и испытующие взгляды были направлены на другую персону — Пушкина. После многолетнего отсутствия знаменитый поэт впервые явился на глаза столичной публики. Каков он? Кто знал Александра Сергеевича ранее, сравнивал поблекшие уже воспоминания с нынешней картиной, выискивая с помощью лорнета следы постарения или прежнего молодчества. Кто не знал — не только смотрел, но и прислушивался к пересудам знатоков. Пушкин проявил себя, как следовало ожидать, оригиналом — явился ко второму действию в кампании близких друзей — Дельвига и Плетнева, да не просто явился, а остановился в глубине зала, опершись локтем на бюст императора Николая. Позер — как о нем и рассказывали. Впрочем, так он ясно дает понять, что прекрасно знает свое положение и интерес, направленный на него. Но что за дело рассматривать героя издали?

Я сразу покинул свое кресло и подошел сквозь толпу к Пушкину знакомиться. Барон Дельвиг отрекомендовал меня.

— А я угадал вас, — сказал Пушкин, скаля зубы. — Мне верно вас описали.

— Зато вас угадывать нужды нет — вы сегодня премьер! — в тон ему ответил я.

Дельвиг поморщился, а Александр Сергеевич совсем рассмеялся.

— Чтобы произвести сегодняшний эффект, мне пришлось провести несколько лет вдали, в деревне. Согласитесь: быть кумиром четверть часа, между двумя па Истоминой — того не стоит!

— Царить четверть часа между биениями ножек Истоминой — об этом простой смертный может только мечтать.

— А вы большой шутник, Фаддей Венедиктович, — усмехнулся Александр Сергеевич. — Но ведь мы не простые смертные, — со значением добавил он. — В письмах об этом писать не с руки, а при знакомстве не могу не поздравить: вы за время моего отсутствия в столицах сделали замечательную карьеру.

— Спасибо. Как и вы.

— Не все так думают.

— Убедятся.

После обмена быстрых реплик Пушкин сделал паузу, которой я воспользовался, взял его под локоть и отвел от приятелей.

— Александр Сергеевич, вы, верно, в деревне не бездельничали, видел я ваши пиесы в «Московском Телеграфе», «Московском Вестнике». Совершенно восхищен. Особенно этим:

«Я помню чудное виденье:

Передо мной явилась ты,

Как мимолетное мгновенье,

Как гений чистой красоты».

— Вы виденье и мгновенье местами поменяли, — поправил Пушкин недовольно.

— Верно, простите, память-то кавалерийская, все галопом! — смущенно хохотнул я.

— Ничего, — отмахнулся Пушкин, — главное в газете не переврите.

— Ловлю на слове, Александр Сергеевич. Извольте и нам, в «Пчелу» что-нибудь предложить! Гонорар будет хороший и тираж — сами знаете — на всю Россию. Или ж в «Литературные Листки».

— Так ведь ничего не осталось, все-все Полевой и Надеждин в Москве выпотрошили.

— Но в архиве-то, наверное, что-то оставлено? Про запас?

— Оставлено, конечно.

— Александр Сергеевич, хотите по семи рублей за строчку?

— Не всякий архив опубликовать можно, и даже хранить, — сказал Пушкин и вдруг посмотрел мне прямо в глаза. — Уж вы-то, Фаддей Венедиктович, лучше других это знаете!

— Цензуре подвержены как все, — развел я руками.

— Да я не о цензуре, — тихо и куда-то в сторону, по театральному сказал Пушкин.

— А о чем? О журнале «Северный Архив»?

Александр Сергеевич мотнул головой.

— Архивы бывают свои и чужие. Чужим распоряжаться сложнее. Верно?.. Извольте, Фаддей Венедиктович, пришлю стихов — из нового. Хотите поэму?

— По пяти рублев?

Пушкин снова развеселился.

— Я чувствую, мы с вами сойдемся! Да только не в цене — очень вы прижимисты, Фаддей Венедиктович.

— Вижу, что негоже с вами рядиться, Александр Сергеевич, не тот вы человек.

— Вот и славно, так ждите — пришлю! — пообещал Пушкин.

Тут дали занавес, и мы расстались. Я занял свой партер, а Пушкин, дабы не смущать Истомину незаслуженным видом затылков, прошел в одну из передних лож.