Б/У или любовь сумасшедших

— То был крези, я вам говорю, пани, то был крези, их тутай занатго… — Красивая дородная горничная в фартуке и наколке обтирала ее лицо каким-то лосьоном.

Родственники милого Джеральда оказались русскими. Потомки знаменитого Адмирала. Отец и сын. Какая-то их седьмая вода на киселе, племянница была замужем за братом Джеральда. Случившееся с Ириной не произвело на них глубокого впечатления.

— Нью-йоркская подземка — место чрезвычайно опасное. Там обитает всякая шваль, свободой которых здешнее правительство так дорожит, что скоро они перережут всех, как в России в семнадцатом, — прокомментировал сын Адмирала.

Пили чай с мизерным количеством кислого клубничного варенья в фарфоровых розетках. Красавица Бася шумела пылесосом в соседней комнате. Они были очень осторожны с ней, эти два обломка проклятого царизма. Спросили, не работает ли она в посольстве, как познакомилась с Джеральдом и Марджи.

Ответ — я завтра возвращаюсь в Европу — вполне удовлетворил их. Больше всего они боялись, что она попросит денег или прибежища. Успокоившись, стали расспрашивать о бывшей Родине. Старик покинул ее юношей в семнадцатом. Они были очень похожи и давно надоели друг другу, эти два немытых холостяка. Раздражение вспыхивало мгновенно, по пустякам. Старик затеял рассказ про революцию, сын пытался отвлечь — не вышло.

— Это клубника из нашего поместья в штате Коннектикут, — сказал белесый, похожий на Шаляпина сын и уронил алую каплю на пухлое пузо, — у нас там все по-русски.

— То есть безалаберно и глупо, — быстро добавил старик.

— Не надо было устраивать эту аренду, эту, извините меня, издольщину.

— А кто говорил пять лет назад, что необходимо?

— Я говорил?

— Вы, сударь, вы выказывали себя большим финансистом, и когда morgage…

— Та хватит! — крикнула Бася из соседней комнаты, — женщине неинтересно, вы ей про дяда расскажите, как его матросы пристрелили за то, что он их жалел. — Она появилась в дверях с сигаретой. — Дяд у нас…

— Бася, я не могу, вы же знаете, дым для меня опасен, — жалобно сказал Шаляпин.

— Ага. Ушла. — Бася исчезла и снова загудел пылесос.

Старик со слезами рассказывал о смерти Адмирала, но ненависть его была очень свежей, будто не прошло стольких десятилетий.

— Они появились везде… в лапсердаках… вы понимаете, о ком я говорю… они умели ораторствовать… вся эта шваль… вы понимаете, о ком я говорю…

Рассказ был длинным, чаю больше не предлагали, и ужасно хотелось курить.

Воспользовавшись очередной перепалкой по поводу какой-то ничтожной детали революционных событий на Балтике, Ирина вышла в коридор в поисках «комнаты отдыха», как называли в этой стране уборную. Пылесос гудел, а Бася, покуривая сигарету, листала порнографический журнал.

— Та курите здесь, у меня балкон открыт, — великодушно предложила она.

Она сообщила Ирине, что учила русский язык в школе, что здесь — нелегально, поэтому получает только двадцать пять долларов в день. Оставаться в Америке не хочет. «Здесь ужасно, сами видели. Ужасная страна. Сумасшедшие бегают на свободе, потому что, если они не хотят сидеть в лечебницах, их отпускают». Она хочет заработать и вернуться в Польшу.

Работала она плохо. Квартира, несмотря на антикварную мебель, являла печальный образец халтурной уборки, когда пыль сметается только на больших поверхностях, а пол моется на свободных пространствах, доступных беглому взгляду. В общем, работа на двадцать пять долларов по местным ценам.

Не стесняясь Ирины, старики злобно и остроумно переругивались по поводу все той же аренды.

— Я вас прогуляю, — сказал Шаляпин, — сейчас в подземке больше людей и не так опасно.

Ирина сказала, что возьмет такси.

На улице он, удивив ее, расспрашивал об «Апреле», о платформе демреформ и сообщил, что уже несколько раз посетил Страну Советов в качестве специалиста по добыче нефти в прибрежных шельфах.

Ему очень не хотелось возвращаться в затхлую квартиру к батюшке, но лень и жадность погасили готовое вот-вот вырваться предложение поужинать где-нибудь.

Черный таксист был худым, морщинистым, в потасканном пиджаке, но так лихо вел свой желтый «форд» и так здорово насвистывал чудную мелодию, что напряжение отпустило, и Ирина, расслабившись, смотрела в окно сначала на одинаковые красно-кирпичные кварталы Нью-Джерси, потом на небоскребы Манхэттена, потом на развалины Гарлема.

— Русская? — спросил неожиданно шофер.

— Да. А как вы догадались?

— Русские в такт музыке всегда головой вот так качают, — он качнул пего-седой головой, — а здешние — по-другому. Русских в Нью-Джерси много, но такси они берут редко. — Он радостно захохотал.

— У вас сегодня хорошее настроение?

— У меня всегда хорошее настроение.

— Но выглядите вы не очень богатым человеком, простите меня.

— Выгляжу как выгляжу. Мне хватает.

— У вас есть дети?

— Трое. Учатся в школе, жена сидит дома, а я ношусь по городу. Поношусь-поношусь — заеду перекушу куда-нибудь, сам себе хозяин. Ха-ха-ха — смотрите, какие смешные ваши евреи. Всегда в шляпах, всегда мрачные, я уважаю все религии, но гораздо больше те, которые делают человека веселым. У нас очень веселый пастор, в прошлое воскресенье он начал проповедь словами: «Мы все должны быть, как морская пехота: один за всех и все за одного». Здорово, правда? Цемент этой страны — церковь, комми разрушили церковь и разрушили страну. Я правильно думаю?

— Не совсем.

— Почему не совсем?

— Народ тоже разрушал церкви.

Она проснулась в шесть, подошла к окну и открыла плотную штору. Перед ней расстилался аэропорт Джона Фицджеральда Кеннеди. Прекрасная безмолвная картина (окна были абсолютно звуконепроницаемыми). Розовые, в свете зари, округлые самолеты походили на тела женщин на полотнах импрессионистов. Прямо — низкое здание Пан Америкэн Карго, чуть правее — голубое с густо-синим Америкэн, налево — КЛМ Карго с зелеными полосами, еще левее — на белом кубе надпись «Кореан Эйр Карго». Ирина смотрела на беззвучную, неподвижную картину и не могла оторваться. Потому что это было прощание навсегда. «Господи, храни Америку!» Храни эту страну, где люди изо всех сил пытаются создать рай, где она была на грани последнего отчаяния и высочайшего блаженства. Эта страна называется не Фатерляндом — строгим и взыскательным, как отец, не Матушкой-родиной, которая все простит и которой ничего для себя не надо, она называется просто Страна, то есть твое место и твое время, поэтому здесь возможно всё!

В семь потянулись со сна и двинулись по полю первые самолеты: «Боинг 707» — с надписью «Эвергрин интернейшнл» на борту, за ним КЛМ с короной, Ти-ви-эй, «Дельта»… Выстроился длиннющий хвост.

Здесь распутывался клубок Мирового Времени и Пространства. Нить за нитью, чтобы к вечеру запутаться вновь.

Как всегда, за окном только машины, и невозможно понять, прохладно или жарко, потому что нет людей.

«Переправимся мы через реку и там отдохнем под сенью деревьев» — последние слова Джексона. Сказаны в бреду. Я тоже переправлюсь, если повезет, через реку, и там…

Я тоже в бреду.