Современная новелла Китая

У жены и сынишки временная прописка, поэтому нет продовольственной книжки, зерно, получаемое от производственной бригады, а также выращенное на приусадебном участке, невозможно притащить на себе в город — приходится сдавать на приемный пункт в обмен на продовольственные книжки, а книжки отоваривать в магазине. Но в магазине не всегда все бывает. Горожанам в один раз можно, например, купить пшеницу, ржаную, кукурузную муку, гаолян или чумизу, если их нет — разрешают купить в другой раз, достаточно сделать соответствующую запись в книжке; те же, у кого временная прописка, должны выкупать все за один раз. Бывало, подойдет его очередь, а зерно все распродано. Через некоторое время снова надо идти и снова стоять в очереди. С временной пропиской около ста семей. Но это мало кого интересовало. Шахтеры, человек тридцать, с трех участков писали, говорят, в Управление шахты, просили решить как-нибудь этот вопрос. Прошло пять месяцев, но ответа не было. Самые настойчивые пошли узнать, как обстоят дела, к заместителю директора шахты по быту (тому самому, чей сын взял в жены дочку начальника диспетчерской). Только тогда стало ясно, что письмо ушло в неизвестном направлении. Оказывается, замдиректора слышал об этом деле, письмо читал, но выхода не нашел — ведь продовольственный магазин относится к финансово-торговому ведомству, к шахте не имеет ни малейшего отношения. Замдиректора еще и отчитал рабочих, сказав, что сейчас все заняты проведением в жизнь «четырех модернизаций», организацией труда на шахте, еще надо начислять заработную плату, премии — вот о чем прежде всего следует думать, а с бытовыми трудностями пусть сами справляются. Мало того, что написали письмо, так еще бегают, пристают со всякой ерундой, отвлекают начальство. Где же тут взять силы на модернизации! Временная прописка — проблема не новая, тут много сложностей. Рабочие замялись, мол, они сами-то городские, просто сочувствуют другим и пришли выразить общее мнение. Но замдиректора стоял на своем: вопрос о снабжении людей с временной пропиской — мелочь в сравнении с другими важными проблемами, и он надеется, что рабочие правильно поймут руководство… Так ничего и не решилось, и ему по-прежнему приходилось по нескольку раз в месяц стоять в очереди за зерном. Из молодого, пышущего здоровьем, статного парня он превратился в сгорбленного, изможденного старика и лишь теперь стал понимать, как тяжела жизнь, как непросто строить социализм.

Кто-то легонько толкнул его в спину — значит, надо продвинуться вперед. Но тут он застыл на месте, ослепленный на миг блеском резиновых сапог в лучах заходящего солнца. Этот блеск проник в самое сердце, затопил его горячей волной, в груди стало жарко, он словно парил в воздухе. Он вдруг распрямился, ощутив прилив сил. Ему вспомнился случай, происшедший несколько дней назад.

Где-то через полгода после приезда жены сломалась кухонная доска, а в ближайшем магазине их не было. Почему? На этот вопрос продавец ответил, что примерно год назад завезли партию, но покупателей не нашлось, товар провалялся и был отправлен в другие магазины. Затребовать обратно нельзя, тем более для одного покупателя. В выходные дни он раз-другой сгонял в уездный город. Увы! В первый раз товар не завезли, а во второй — был переучет. Он только напрасно потратил время, туда и обратно — это шестьдесят ли. Куда проще как-то приспособить старую, сломанную. Но жена воспротивилась, пригрозив, что перестанет готовить, если он не найдет доску.

— Где же я ее возьму? — пробурчал он себе под нос.

Жена подсказала:

— Разве мало в забое деревяшек? Другие вон мебель делают, а ты даже кухонную доску не можешь!

На шахте в самом деле было немало отходов дерева. Если кругляк оказывался слишком длинным для опоры, лишний кусок спиливали и бросали. Обрубки уносили на растопку печей, бревна растаскивали на мебель. Каких только безобразий не творили в дни разгула цзаофаней. Но никому до этого не было дела. Вот до чего доводит анархия! У него не было образования, поэтому он с трудом выговаривал политические термины и всякие новые, непривычные ему слова, но «анархизм» почему-то запомнил с одного раза и сразу понял, что от него один вред и людям, и государству.

За всю свою жизнь он ни разу не усомнился в том, что закон надо соблюдать неукоснительно, и ни за что не принял бы сторону анархистов. Само собой, ему и в голову не пришло бы вынести с шахты деревянный брусок. Однако жена слышать ничего не хотела. Она сразу все поняла, переехав на шахту. У других и на крыше, и под крышей — везде доски, деревяшки, а у них кухонной доски и то нет. Она, плача, его ругала, что он-де сам тупой, хуже деревяшки, дубина стоеросовая. Кончилось тем, что жена забастовала, перестала готовить еду. Он не спорил — в самом деле, не проводить же с ней воспитательную работу, вздохнул и улегся в постель. Ничего, можно поспать и на голодный желудок. Надо надеяться, что к утру она прекратит забастовку, пожалеет его, больного.

Но жена мало того что продолжала «бастовать», так еще мучила его полночи, спать не давала, плакала, всхлипывая, обзывала нерадивым хозяином, грозила забрать сына и вернуться в деревню; пусть помирает от своих болячек, что ей за дело? Нет, дальше тянуть нельзя, он поглядывал на жену, борясь сам с собой. И вот едва забрезжил рассвет, у него созрело грандиозное решение: он совершит поступок во вред государству, вынесет с шахты какой-нибудь кусок дерева. Но как это сделать? Его терзали сомнения. Вытащить потихоньку наверх — стыдно, да и боязно, просто беда. Другим это раз плюнуть, а для него — мучение. Сказать начальству — а вдруг не поймут, начнут снова критиковать? Как же быть? Никогда прежде не приходилось ему сталкиваться с таким трудным делом, вот уж поистине голова раскалывается! Утром он спускался в забой все так же мучимый сомнениями. Лишь после смены принял решение. Подошел к бригадиру и, заикаясь, промямлил:

— Начальник, я… у меня в доме нет кухонной доски…

Он повторил это несколько раз, и когда бригадир наконец понял, то расхохотался до слез и махнул рукой, мол, нужна тебе деревяшка — нечего начальству докладывать, выноси, и дело с концом. От неожиданности он остолбенел, потом, испуганный и растерянный, пошел в транспортную траншею. Там был свален в кучу хороший крепежный лес и множество деревяшек. Он поднял кусок дерева длиной около двух чи и тут же бросил — еще сгодится на крепеж, если распилить. Поднял другой кусок, покороче, — и этот в дело пойдет. Снова бросил. Наконец нашел совсем маленький, ни на что не годный, разве что на кухонную доску. Он обвязал деревяшку бракованным бикфордовым шнуром, пятясь, выбрался из забоя и, низко опустив голову, пошел прямо домой, у него даже не осталось сил на душевую. То ли из-за раскаяния, то ли из-за страха, деревяшка весом всего в несколько цзиней казалась целой глыбой, тяжелее, чем электродвигатель, который ему как-то пришлось тащить на себе. Он даже весь согнулся.

Вдруг сзади засигналила машина. Он оглянулся — джип. Наверняка начальство. Надо бежать, спрятаться. В смятении он поднялся на железнодорожные пути. По одну сторону — шоссе, по другую — обрыв. Укрыться негде. Сердце бешено колотилось, его обдало жаром, мысли путались, словно в бреду. Не отдавая себе отчета в том, что делает, он побежал.

Но разве убежишь от автомобиля? Джип затормозил совсем близко. Из машины вышел человек лет сорока, внушительного вида. Следом за ним — шофер. Они поднялись на железнодорожные пути и остановились прямо перед ним. Он бросил деревяшку, опустил голову, сник весь, ожидая выволочки. Раз виноват, пусть воспитывают.

— Товарищ, как вас зовут? — вежливо спросил мужчина, голос его звучал мягко, располагающе. Не ослышался ли он, не сон ли это? Он промолчал.

— Директор спрашивает, как твое имя, отвечай же! — совсем не мягко и не вежливо обратился к нему шофер, даже мурашки побежали по телу.

— Зачем вы так? — в голосе мужчины слышалось недовольство.

Словно очнувшись, он поднял голову и взглянул на говорившего. В сумерках ему удалось разглядеть только крупные, правильные черты лица и мягкую улыбку, эта улыбка была, бесспорно, адресована ему. Теперь он начинал понимать. Недавно прошел слух, что на шахту прислали нового директора, в прошлом шахтера, перевели из Управления, и что у этого директора свои методы управления производством, — об остальном, что касалось директора, он имел весьма смутное представление — начальство его мало интересовало.

— Товарищ, как ваше имя? — повторил мужчина так же вежливо.

Набравшись храбрости, он назвал наконец свое имя.

— Вы из какой бригады?

Он назвал участок, бригаду.

— А где живете?

На этот вопрос он не знал, как ответить. На доме не было ни номера, ни названия улицы. Он мог лишь указать в сторону темнеющего обрыва в двух ли от дороги.

— Там. Мы с временной пропиской.

Директор сделал водителю знак и повернулся к нему:

— Садитесь в машину! — а сам поднял с земли чурбак.

В машину? Зачем? Куда ехать? Он ничего не понимал. Тут шофер, кивнув на деревяшку в руках директора, бросил на него свирепый взгляд, видимо означавший: да возьми же ты ее сам. Он не понял, чего хочет шофер, и продолжал стоять как вкопанный. Водитель сам было попытался взять у директора деревяшку, но тот не отдал и снова пригласил:

— Садитесь же!

Он догадался, куда его повезут. Ну конечно же, в отдел охраны! Вместе со злополучным чурбаком, который он украл. Обижаться не на кого, сам виноват — самому и отвечать.

В полной растерянности он сел в машину. Директор — рядом.

Дорогой директор расспрашивал его о семье, о зарплате, о том, как ему живется, и наконец — зачем ему понадобился чурбак. Он отвечал все честно, без утайки.

— До «культурной революции» вы два года подряд были ударником труда, верно? — Вопрос был неожиданным. Застал врасплох. Откуда директор знает? Он грустно усмехнулся, кивнул. Хорошо, нечего сказать, со значком передовика воровать государственное добро!

Директор вздохнул. Он понял, что означает этот вздох. Печально, когда ударника труда приходится везти в отдел охраны! Сердце у него заныло.

Стало так горько. Вряд ли когда-нибудь удастся оправдаться перед директором. Шахта огромная, несколько тысяч рабочих, дел по горло, а тут еще приходится везти, и кого — ударника труда — в отдел охраны. Сказать бы директору, что никогда этого больше не будет, чтобы не переживал, так ведь он и говорить толком не умеет. В этот момент он ненавидел себя.

Директор вынул сигареты, предложил ему. Он поблагодарил и замялся — люди его поколения редко курили. Директор зажег сигарету, и при ее слабом отблеске его лицо казалось озабоченным, напряженным. И все из-за него. Беспокойство росло, хоть бы водитель прибавил газа, ему хотелось скорее доехать до отдела охраны и честно во всем признаться.

Машина остановилась.

— Здесь, что ли? — обернувшись, спросил шофер.

Высунувшись в окошко, он увидел знакомые флажки у железнодорожного полотна, а за полотном, через сотню шагов, его дом. Зачем его сюда привезли? — подумал он.

Директор вышел. А он не двинулся с места.

— Выйдите. Машина дальше не пройдет, нет дороги, так что придется выйти здесь, — сказал директор.