Современная новелла Китая

Указывая на тусклые огоньки у подножия горы, директор поинтересовался, не там ли его дом. Он кивнул. Директор сказал, что сегодня он занят на совещании, а в следующий раз непременно зайдет, еще он велел взять завтра в столярной кухонную доску, сказать, что директор его прислал, а чурбак оставил в машине.

Он долго провожал взглядом исчезающий в темноте джип, не в силах понять, что же произошло. Едва волоча ноги, он вернулся домой, до полуночи пролежал на кане, не сомкнув глаз.

На следующий день, купив в столовой пампушки и жуя на ходу, он спустился в забой. О вчерашнем никто и не вспомнил. Он нашел бригадира, признался в своем проступке. Бригадир покосился:

— Взял так взял, чего толковать о вчерашнем дне!

Не успокоившись, он догнал бригадира и стал говорить, что виноват и перед страной, и перед начальством, слова шли от самого сердца. Бригадиру это порядком надоело, он бросил несколько фраз и отвернулся.

В сумерках он поднялся из забоя, совершенно забыв и о кухонной доске, и о столярной мастерской. Дойдя до памятного места на железной дороге, он присел на край полотна и долго сидел, глядя, как солнце опускается за гору; снова вспомнил, что произошло с ним вчера в это же время, и никак не мог найти этому объяснения.

Наконец он встал и поплелся домой.

Не успел прийти, как явился секретарь партячейки бригады. И к его изумлению принес широкую кухонную доску. Оказалось, это директор ему поручил отнести доску в подарок. Секретарь покритиковал бригадира за равнодушие к членам бригады, выспросил, какие у него трудности, что он думает о работе на шахте и в бригаде.

А он молчал, прижимая к груди новую доску, вдыхая нежный аромат ивы, из которой она была сделана, и две скупые слезинки скатились на спецовку.

После ухода секретаря он еще долго сидел на кане, погрузившись в раздумья. Где он видел это лицо, эту улыбку? Ведь с директором они прежде никогда не встречались. Ну конечно, он видел такую улыбку. И тоже у начальников. Но это было десять лет назад. В его омертвевшей душе словно забил родник.

На следующий день, когда в ожидании вагонетки рабочие, как обычно, весело переговаривались, пользуясь выдавшейся свободной минутой, он не принимал участия в разговоре, перебирая в памяти события вчерашнего дня. Вспоминал директора, его добрую улыбку. Вдруг кто-то сказал:

— Ну, наш директор и впрямь строг! Вчера секретарю партячейки второй бригады Вану, как говорится, пришлось отведать горелого петуха.

— А ты не спросил, бригадир, вкусно? — поинтересовался один из рабочих.

— И остро, и горько, — ответил зычным голосом бригадир.

— Что же это Ван сплоховал? — опять спросил кто-то.

— Вчера в диспетчерской обсуждали идеологическую работу и проблемы быта, — громогласно объявил бригадир, приняв позу оратора, — отчитывались все бригады. Секретарь второй бригады, уважаемый Ван, доложил, сколько у них учебных групп, сколько досок почета для отличников соревнования, долго говорил, сыпал прибаутками, рассказал об идеологическом воспитании каждой рабочей семьи, о борьбе за «преумножение хорошего и сокращение плохого». И вдруг директор постучал ручкой по чашке.

— Он, видимо, хотел, чтобы Ван говорил помедленнее и можно было записать прибаутки, распространить опыт?

— Распространить опыт? Хм, как бы не так! — бригадир повысил голос. — Он спросил Вана, известно ли ему, что в его бригаде есть старый рабочий, который живет у самой горы напротив железнодорожных флажков, он проработал на шахте двадцать восемь лет и три месяца, а у него временная прописка, из добытого им угля можно насыпать небольшую гору, а в доме у него нет даже кухонной доски и из-за этого скандалы с женой. За все двадцать восемь лет этот рабочий и щепки не вынес из шахты, а вот вчера унес домой чурбак. Директор спросил, знает ли Ван, ответственный за идеологическую работу, о чем думает этот рабочий, какие у него трудности. Есть ли у него хоть какая-то надежда, или он совсем отчаялся? Потом директор обратился ко всем:

«Вот мы с утра до вечера призываем рабочих не щадя сил трудиться на шахте, а что мы знаем о них? Мы — кадровые работники? Мы видим лишь уголь и то, что связано с его добычей. А интересуют нас вопросы быта рабочих? Легко сказать: „Будьте активными“. А что мы для этого сделали? Идеологическая работа, — сказал директор, — как раз и нацелена на то, чтобы каждый осознал свою ценность, занял свое место в жизни и обществе. Лишь тогда, словно родник из земли, прорвутся наружу его способности, его талант! И никакие „учебные группы“, никакие стенгазеты не решат проблемы. Хватит прибауток! Хватит фальши, пустословия, краснобайства, слишком много вреда и горечи принесли они нам. Будьте внимательны к людям, идите к рабочим, служащим, делайте настоящее дело!» Затем директор снова обратился к секретарю Вану: «После собрания пойдете в столярную, найдете там кухонную доску, которую по моему заказу должен был сделать мастер Чжан, и отнесете в подарок старому рабочему, деньги я за нее заплатил. От имени руководства шахты поинтересуйтесь, как живется его семье, скажите, что руководство не проявляло достаточной заботы о них. Конечно, проблем сейчас много, все сразу не решить. И рабочие это прекрасно понимают. Особенно старшее поколение. Они скромны, даже чересчур. Никогда ничего не требуют. Дают много, а просят мало! Китайский горняк — это великий человек!» В глазах директора блеснули слезы…

Наступила тишина, даже любители почесать языки молчали, тронутые до глубины души рассказом бригадира, прислушиваясь к голосу собственного сердца.

— Ха-ха, не один секретарь Ван «отведал горелого петуха», — бригадир понизил голос. — Всем досталось по кусочку… На всю жизнь запомним!

На площадке, где рабочие дожидались вагонетки, было полутемно, и никто не видел главного героя этого рассказа — он забился в угол и шарфом утирал слезы.

В тот день, неизвестно только откуда силы брались, круглые опоры, весом в сто цзиней каждая, он перетаскивал с необыкновенной легкостью; лишь к концу смены, когда пришло время выбираться наверх, он вдруг почувствовал, что ногам мокро и неудобно идти, — сапоги не то чтобы прохудились — намокли от пота…

Вымывшись в душе, он отправился в клуб, где каждый месяц проходило собрание по распределению премий. Но только успел он примоститься в углу в последних рядах, как сразу увидел на сцене знакомое красивое лицо.

— Попрошу главную силу нашей шахты, тех, кто трудится на переднем крае, занять первые ряды! — громко сказал в мегафон директор.

На собраниях он всегда сидел в последних рядах. Идти вперед или оставаться на месте? Идти!

Директор повторил свою просьбу. Он выпрямился впервые за все эти долгие годы. И пошел вперед.

Теперь он отчетливо видел мягкую улыбку директора. Эта улыбка относилась ко всем, кто был в зале. И к нему тоже. Не отрывая глаз, он смотрел на это лицо, ставшее ему родным.

Вдруг улыбка исчезла. Директор нахмурился. Он заметил, что на длинном столе перед каждым начальником лежат сигареты. Из третьего ряда хорошо было слышно, как директор сказал своему заместителю по быту: «Чтобы больше этого не было!» Он ссыпал все сигареты в коробку, подошел к краю сцены и громко объявил:

— Подходите, товарищи, берите сигареты, курите, закоптим как следует этот зал! — и стал раздавать сигареты прямо со сцены, приговаривая: — Побольше назад передавайте. Не жадничайте!

Люди смеялись, хватали сигареты, одну на несколько человек. Затягивались по очереди, с такой жадностью, словно у сигарет был какой-то особый аромат.

Он не курил, и потому разинув рот смотрел, как курят другие. И вдруг (даже для него осталось загадкой, как это произошло) он выхватил изо рта у соседа сигарету, глубоко затянулся, закашлялся до слез…