Порочная

— Ты убьёшь меня, — говорит он, всё ещё опустив голову, — так что продолжай в том же духе.

Она оборачивается с маниакальной ухмылкой на лице.

— Так хочешь умереть.

Болезненный смешок срывается с его губ.

— Твой отец плакал, когда я убил Эмилио.

Это всё равно что смотреть, как спичка касается бензина. Неуверенность, которая была на её лице всего несколько мгновений назад, исчезает, и на смену ей приходит прекрасная волна гнева. Камилла стремительно приближается к Себастьяну, её бёдра покачиваются при каждом шаге. Она выдёргивает лезвие из его плеча и вонзает ему в грудь. Он поднимает голову, его глаза расширяются. Она вонзает в него нож снова и снова, как акула в неистовстве хищника. Кровь покрывает его белую рубашку, скатерть на столе, стены. Тело Себастьяна падает вперёд в кресле, и, хотя я уверен, что его сердце, должно быть, больше не бьётся, она продолжает, ведомая невидимыми демонами.

Когда она, наконец, падает на колени с окровавленным ножом, зажатым в руке, она задыхается. Я видел, как Камилла убивала ради забавы, она гордится пытками, болью. Этим, — мой взгляд перемещается с Камиллы на Себастьяна, — этим двигала ненависть. Этот мужчина причинил ей боль. Возможно, сломал её, и от этой мысли у меня сжимается грудь. Я присаживаюсь на корточки рядом с ней, вытирая алые капли, разбрызганные по её щеке.

— Ты выглядишь такой хорошенькой, одетая в кровь своего врага, Красивая.

Она поднимает взгляд, прежде чем схватить моё лицо и прижаться своими губами к моим. В этом поцелуе есть чувство отчаяния, потребности. Что-то, чего я не должен хотеть, но хочу. Я сжимаю в кулаке её волосы. Поцелуй становится глубже, жёстче. Наши зубы соприкасаются, привнося жестокость, которой мы оба жаждем, прежде чем она отрывается от меня и прижимается своим лбом к моему.

— Спасибо, — выдыхает она, царапая ногтями мою челюсть. — Ты понятия не имеешь, что ты мне только что дал.

— Просвети меня, — я обхватываю ладонью её щеку, и она отстраняется, чтобы посмотреть на меня.

— Он убил мою семью.

В её словах так много боли, и, хотя я часто наслаждаюсь болью других, я не могу наслаждаться её болью. Осмелюсь сказать, я испытываю к ней симпатию, сострадание, и, о, как это опасно. Она ослабляет меня самым разрушительным образом, затягивая в свои яростные волны и пропитанные кровью обещания. Я действительно верю, что влюбляюсь в неё, и что делает такой мужчина, как я, когда кто-то представляет такую угрозу?

Убивает их или делает своими рабами…

Обслуживающий персонал стучит в дверь. Я поднимаю взгляд и вижу, что они широко раскрытыми глазами смотрят на бойню перед собой, держа в руках наши тарелки. В конце концов, это первый раз, когда у меня за обеденным столом кого-то убивают.

— Я ужасно проголодался, — говорю я, поднимаясь на ноги и протягивая Камилле руку.

Персонал наблюдает, как я выдвигаю стул Камиллы, затем свой собственный, разворачиваю забрызганную кровью салфетку и кладу её себе на колени. Я киваю в сторону стола, и они неохотно подходят, ставя наши тарелки. Один официант стоит как вкопанный, держа в руках третью тарелку. Я делаю движение в сторону Себастьяна.

— Просто поставь вон туда.

Он делает глубокий вдох и быстро ставит фарфор на стол, пододвигая его к Себастьяну.

Камилла выдавила улыбку, качая головой.

— Такой больной.

Я беру нож с вилкой и разрезаю фазана.

— Расскажи мне о своей семье, — прошу я. Её лоб морщится, голова слегка наклоняется набок, как будто она не понимает, почему я спрашиваю. — Это просто обычный разговор, Камилла. Расскажи мне, каково было расти в Колумбии?

Она пожимает одним плечом.

— Было идеально… пока этого не поменялась, — она делает глоток вина. — Ты вырос в такой жизни, Ронан? Или ты сам нашёл к ней дорогу?

— Оба…

— Так загадочно, — лёгкая улыбка появляется на её полных губах. — Для меня это тоже было и то, и другое одновременно. Мне было двенадцать, прежде чем я поняла, что то, что делал мой отец, было… отвратительным.

— Для некоторых из нас кровопролитие — это норма.

Я бросаю взгляд на Себастьяна, прежде чем откусить ещё кусочек, промокая уголки рта салфеткой.

— Я была принцессой своего отца. Защищённая. Укрытая, — Камилла откидывается на спинку стула, сжимая стоящий перед ней бокал с вином. — Но дочь наркобарона никогда не будет в безопасности. Я не уверена, был ли он наивным или высокомерным.

— Мой отец был высокомерен, — я нарезаю мясо ножом. — Высокомерен и очень наивен… — я приподнимаю бровь, запихивая в рот кусочек сочного фазана.

— Похоже, это недостаток влиятельных мужчин, — говорит она, проводя пальцем по краю своего бокала и поглядывая на Себастьяна. — Почему ты убил своего отца?

— Он не заслуживал той малой власти, которой обладал. Он бы вогнал Братву в землю, — я перевожу дыхание. — И самое главное, он бы встал у меня на пути.

Она медленно кивает.

— Ты любил его?

— Нет, — я пристально смотрю ей в глаза. — Я не испытывал к нему никакого уважения.

— Любовь и уважение — это не одно и то же, Ронан. И, детская любовь прочно укореняется, разве нет?

Я делаю глоток вина, позволяя тяжёлым танинам обволакивать мой язык.

— Ты ведёшь себя так, будто веришь, что у меня есть совесть. Уверяю тебя, маленькая кошечка, этого не так.

Она наклоняется вперёд и кладёт локти на стол.

— Я считаю себя безжалостной, но у меня есть свои привязанности. Каждый чем-то мотивирован, Ронан, — она постукивает ногтями по бокалу. — Я отказываюсь верить, что у тебя действительно их нет.

Я смеюсь. Она не поймёт моих мотивов, потому что у неё слишком большое сердце.

— Корысть — вот то, что мотивирует меня. Это и только это.

— И что произойдёт, когда у тебя будет всё это? Когда мир склонится к твоим ногам, что ты будешь делать?

Я бросаю взгляд на её нетронутую тарелку, которая с каждой секундой становится всё холоднее.

— У нас пропал аппетит, не так ли?

— Я предпочитаю выпить после мести, а ты уходишь от моего вопроса.

— Думаю, что проведу отпуск на Фиджи, — я широко улыбаюсь, довольный своим нелепым ответом.

— Ты в плавках… — смеётся она. — На Фиджи. Ты же превратишься в пепел на солнце, — она встаёт со стула и обходит стол. Мурашки пробегают по моей руке, когда она проводит ногтем по воротнику моей рубашки. — Конечно, вид был бы захватывающим, — её губы прижимаются к моему горлу, затем раздаётся скрежет зубов, а после она выходит за дверь столовой.

Я сижу и ем свою еду, а тело Себастьяна восседает во главе моего стола. Как только я заканчиваю, я прощаюсь с ним, приказывая слугам прибраться в комнате по пути в свой кабинет. Едва я сажусь за свой стол, как слышу, как Шопен громким эхом разносится по коридору. Я откидываюсь на спинку стула, закрываю глаза и слушаю навязчивую мелодию, гадая, что она делает.

После прелюдии я встаю со стула и иду на звук в сторону библиотеки.

Дверь приоткрыта, и из коридора я вижу Камиллу, взгромоздившуюся на пианино, одной рукой она делает вид, что дирижирует оркестром, а другой заливает в себя бутылку водки. Когда я открываю дверь, моя челюсть напрягается. Мои пластинки разбросаны по полу, несколько потрескавшихся и разбитых. Я поправляю свои запонки и прочищаю горло, направляясь к ней.

— Камилла?

Нахальная улыбка мелькает на её губах, когда она оглядывается на меня через плечо.

— Ронан, — поёт она, хлопая почти пустой бутылкой водки по крышке пианино. И хотя я съёживаюсь от звука треска… Я наслаждаюсь её потерей контроля.

— Почему мои пластинки разбросаны по комнате?

— Я искала музыку. Тебе нужно больше разнообразия, Русский.

Я протягиваю руки и запрокидываю голову назад, вслушиваясь в чарующую мелодию.

— Нет никакой музыки, отличной от этой.

Она смеётся и поворачивается на крышке пианино лицом ко мне, похлопывая меня по груди.

— Ты такой милый, — невнятно произносит она. Запах водки разносится в воздухе, заставляя меня сморщить нос.

Я хватаю её за руку, переплетаю свои пальцы с её и оттаскиваю её от пианино. Она хватает водку прежде, чем я усаживаю её в шезлонг в углу комнаты.

— Выпей со мной, — говорит она, протягивая мне почти пустую бутылку.

— Нет.

— С тобой неинтересно, — она запрокидывает голову допивая остатки из бутылки.

— Как Себастьян убил твою семью? — это ужасно, что я спрашиваю? Возможно, но моё любопытство достигло пика, а честность начинается с алкоголем. Трагедии и травмы формируют нас, и я хочу знать каждую частичку тьмы, которая сформировала мою маленькую кошечку.

Камилла встаёт и, пошатываясь, возвращается к пианино, пытаясь приподнять блестящую крышку. Она просовывает руку в щель и достаёт новую бутылку.

— Мне нужна ещё водка для этого разговора, — произносит она, отвинчивая крышку и делая большой глоток. — Он застрелил их.

— Как оригинально… — вздыхаю я. — Почему тебя и Габриэля пощадили?

— Пощадили? — она смеётся. — Не-а, мы сбежали. Одна из наших горничных-мексиканок вывезла нас из страны. Если бы не Мария… — она размахивает бутылкой в воздухе, водка расплёскивается по её руке. — Я была бы мертва. Никакого картеля, который ты мог бы украсть, и тогда меня бы здесь не было. Твоё здоровье, Мария! — говорит она, широко разводя руки и поднимая бутылку в небрежном тосте.

— Я должен отправить этой Марии открытку с благодарностью.

Кривая улыбка танцует на её губах, когда Камилла неторопливо направляется ко мне, несколько раз спотыкаясь, прежде чем остановиться передо мной. Её руки обвиваются вокруг моей шеи, и она садится на меня верхом, наклоняясь близко к моему лицу.

— Мария мертва. А ты симпатичный, — шепчет она, прижимаясь ко мне. Я опускаю взгляд на её бёдра, наблюдая, как её платье медленно задирается вверх.

— Почему ты напилась, Камилла? — я провожу пальцем по изгибу её шеи, и она со стоном закрывает глаза.

— Я пью в честь мести. Это полезно для тебя.

— Ясно.

— Тебе стоит попробовать, — она неуклюже проводит большим пальцем по моей нижней губе. — Немного расслабиться.

Я хватаю её за запястье и сжимаю.

— Ах, но это означало бы, что я потеряю контроль, а поверь мне, ты не захочешь видеть, как я теряю контроль. Ты можешь не выжить.

— А что, если я это сделаю? — её глаза вспыхивают. — А что, если мне всё равно?

Короткий смешок срывается с моих губ.

— О, я не думаю, что ты понимаешь… — я сжимаю её волосы в кулак, дёргая ее голову в сторону. — Твоя жизнь зависит от того, сохраню ли я этот кусочек контроля, убери его, и я знаю, что обескровлю тебя досуха. Я ничего не смогу с собой поделать.

Я делаю глубокий вдох, мой член набухает при мысли о её рубиновой крови, проливающейся на пол, идеальный звук, который она могла бы издавать, капая в гармонии с Шопеном.

Её пальцы зарываются в мои волосы, и Камилла прижимается своим лбом к моему.

— Почему тебе нравится резать меня, Ронан? Что такого в крови, что делает тебя таким твёрдым? — она дышит мне в губы, в её дыхании чувствуется запах водки.