Lа Сucinа = Кухня

Глава 8

И вот вечером, после отъезда мамы в Адрано, я была готова ускользнуть с fattoria, чтобы в офисе Гуэрры и Паче воссоединиться с Бартоломео и побродить по лугам при мерцающем свете звезд.

Предыдущим вечером Бартоломео поручил близнецам передать мне сообщение с просьбой встретиться с ним на закате по чрезвычайно срочному делу. Как я ни обхаживала, как ни умасливала близнецов, мне не удалось выпытать у них, что же это за срочное дело. Только получив от меня серебряную монетку, они признались, что Бартоломео с ними об этом не говорил, и они из принципа не станут использовать свой дар ясновидения, чтобы это выяснить.

Я с превеликим трудом боролась со своим любопытством и всю ночь не сомкнула глаз, изобретая объяснения своего отсутствия на встрече, одно уважительнее другого.

Наутро я спустилась в кухню, пребывая в полнейшем отчаянии и надеясь, что приготовление сосисок из мяса дикого кабана освежит мой разум и я смогу что-нибудь придумать. Представьте себе мой восторг, когда выяснилось, что сразу после lа соlazionе[13] мама уедет в Адрано и останется там ночевать.

Весь день я летала как на крыльях. Меня переполняла такая бездонная любовь к Бартоломео, что я панически боялась впасть в истерику, если в скором времени что-нибудь не произойдет. Что именно должно произойти, я понятия не имела, ведь мама хранила меня в такой чистоте и невинности, что в семнадцать лет я все еще не знала, откуда берутся дети, и считала, что менструация — это ежемесячное следствие употребления в пищу чрезмерного количества артишоков.

Гуляя вместе с Бартоломео, я не могла не испытывать чувства триумфа от того, что перехитрила маму, которая в тот самый момент сражалась с сестрами в Адрано за пуховые одеяла; но меня не отпускал и страх, потому что я собиралась перейти границу, отделявшую меня от неизвестного. Я была одновременно и счастлива, и напугана.

Мы обнявшись бродили по оливковым рощам и полям за пределами нашей фермы. Вокруг распространялась почти осязаемая аура предвкушения. Ее тяжелый аромат был отлично знаком пастуху Лучано. В поле мы прошли мимо его стада, и он, должно быть, шепнул в ту ночь своей женушке, что Изабелла Калабрезе дорого заплатит за поездку в Адрано — куда как дороже, чем стоит льняное белье и кухонная утварь, которые она погрузит в повозку и привезет в Кастильоне.

— Ну, Бартоломео, — спросила я, — что это за очень важная вещь, которую ты должен мне сказать?

— Это очень важно, Роза, — серьезно ответил он. — Мне придется уехать отсюда.

— Уехать? — воскликнула я, и мое лицо сделалось похоже на смятое суфле.

— Да, я должен был уехать вечером. Мне не следовало оставаться здесь и сегодня. Просто хотелось перед отъездом увидеть тебя.

— Но почему? Куда ты едешь? — спросила я, и глаза мои наполнились слезами, а нижняя губа оттопырилась.

— Я собираюсь сесть на пароход до Чикаго, но ты не должна грустить потому, что очень скоро я пришлю за тобой. Ты приедешь ко мне, и мы поженимся.

— Правда? — переспросила я и просияла, но тут же снова помрачнела. — А почему ты уезжаешь?

— Я поругался с отцом и должен переждать, пока тучи рассеются. Ты ведь его знаешь. Это лучшее, что я могу сделать. Мы начнем там новую жизнь. Здесь для нас есть только поля, оливки и овцы. А в Штатах — большие города с высокими домами, достающими до облаков.

Все ездят автомобилях, носят красивую одежду, и у всех куча денег. Для молодых людей, готовых много работать, там полным-полно возможностей. Я еду к маминому брату, Цио Дженко, он мне поможет. А как только смогу, тут же пришлю за тобой. Но ты должна быть храброй и терпеливой. И никому ничего не говори, чтобы нам не помешали.

— Я никому не скажу, Бартоломео, — пообещала я, а сама уже видела себя на палубе парохода, плывущего в Америку, а потом еще в белом подвенечном платье, танцующей с Бартоломео на нашей свадьбе. Потом я представила себе, как разъярится мама, узнав, что я сбежала. Я ведь знала, что она хочет оставить меня при себе, помогать на ферме. А потом, когда она состарится, я займу ее место. Если разрушить ее планы, она превратится в настоящую фурию.

Мы подошли к развалинам замка Конте Руджеро. Его зубчатые стены обрамляли изумрудное небо. Здесь мы играли в детстве: Бартоломео был арабским принцем, а я — загадочной восточной королевой.

Бартоломео провел меня внутрь и сказал:

— Роза, прежде чем я уеду, мы должны еще кое-что сделать, чтобы по-настоящему принадлежать друг другу, и тогда никто не сможет нас разлучить.

Притянув меня к себе, он стал расшнуровывать мой лиф. Я не возражала. Не видела причины, почему бы ему этого не сделать. Потом он покрыл теплыми, влажными поцелуями мои губы, щеки и мочки ушей. Язык Бартоломео проникал мне в уши, словно изучая их, и его хлюпанье сливалось с учащенным дыханием.

Я вся горела от смущения и в то же время была нестерпимо счастлива.

Язык Бартоломео заскользил по моей шее, я ощутила нежное покусывание. Потом, обнажив мои груди, Бартоломео сжал губами сначала один сосок, затем другой, он целовал их, сосал и покусывал, пока они не затвердели, формой, размером и строением напоминая плоды шиповника.

Все это время Бартоломео что-то бормотал, нежно и вкрадчиво, как легкий бриз. Его слова струились, как ручеек, отдавались под сводами полуразрушенных башен и постепенно стихали, рассыпались, навсегда исчезнув и оставшись лишь в моей памяти.

Я помню, что испытывала в равной степени и возбуждение, и чувство вины. Мне хотелось и убежать, и продолжать, еще и еще. Меня пробивало током, разряды пронизывали все тело и пульсирующей болью скапливались в чреслах, а я была слишком наивна, чтобы все понять и просто наслаждаться.

Бартоломео сорвал с меня платье и длинные панталончики, и теперь я стояла совершенно голая, залитая лунным светом и пунцовая до корней волос.

Я вся дрожала, хотя холодно мне не было, и, пока мой любимый раздевался, так страдала от нестерпимой боли, что хотелось кричать. Я была потрясена, увидев его пенис в состоянии эрекции, и даже чуть не разозлилась оттого, что он стоял под острым углом к телу.

Он казался предметом, живущим своей собственной жизнью, и я была напугана его похабным великолепием. У меня было восемь братьев, но я никогда не видела ничего подобного. И, если честно, он был отвратителен и очарователен.

Бартоломео подтолкнул к нему мою руку, я неуклюже и нерешительно взяла его, не зная, что с ним делать. Вот уж когда я перепугалась! Я почувствовала что-то гладкое, твердое, прохладное, до чего никогда раньше не дотрагивалась. Видимо, я все сделала правильно, потому что Бартоломео прерывисто задышал и повалил меня на землю. Он взгромоздился сверху и оказался очень тяжелым для такого стройного парня. Я не могла дышать, но говорить ничего не стала.

И вдруг, совершенно неожиданно, я почувствовала резкую боль в потайном местечке между ног. Эта боль пронзила меня, как горячая кочерга. Тогда я еще не знала, что это в меня вонзается Бартоломео.

Я громко вскрикнула, но он закрыл мне рот своими губами, и теперь я совсем не могла дышать. Я тщетно пыталась вывернуться из-под Бартоломео, освободиться от той грубой и настырной штуковины, которая раздирала меня на части и явно собиралась убить.

В тот самый момент, когда я поняла, что вот-вот умру, Бартоломео в последний раз очень сильно и резко воткнулся в меня и вдруг замер, ловя ртом воздух и так тяжело навалившись на мою грудную клетку, что я чуть не задохнулась.

— Извини, что сделал тебе больно, Роза, — изрек Бартоломео, когда наконец перевел дух. — В первый раз всегда бывает больно. В другой раз пойдет гораздо легче.

Но я-то уже точно знала, что никакого другого раза не будет.

— А тебе разве не было больно? — спросила я.

— Конечно нет, — ответил Бартоломео. — Когда я спускаю, я испытываю облегчение. Все мои проблемы кажутся пустяшными, и я чувствую себя как парящая над океаном птица, как перышко, плывущее по волнам.

Я искренне не понимала, как такое может быть, но мои размышления были внезапно прерваны: я обнаружила, что у меня все ноги с внутренней стороны перемазаны кровью.

— Ты убил меня, Бартоломео! — захныкала я, указывая на кровавые пятна.

Нет, Роза, не убил. В первый раз у девушек обычно бывает кровь. Разве ты не знаешь?

Бартоломео улыбнулся мне, как дурочке, и стал обтирать мои ноги, приговаривая:

— Роза, мне очень многое нужно тебе объяснить, хотя это должна была сделать твоя мама. Я скажу тебе все это, когда мы снова будем вместе.

— Ладно, — согласилась я, испытав облегчение оттого, что не умру, и, приникнув к Бартоломео, покрыла его лицо поцелуями.