Скальпель судьбы

Катя стояла у двери, замерев и уставившись на свои тапочки. Больно, как же больно это слышать. Но самое страшное — это понимать, что Алексей говорит… правду! Что никогда её сынишка не будет здоровым, что никогда она сама не будет счастлива, потому что зациклена на проблемах своего маленького Алёшки, что вся её дальнейшая жизнь — это одиночество, боль и страх за сына. Катя зажмурилась и вдруг услышала крик отца — «Я никогда не приму этого урода в качестве внука! Что это за баба, что даже здорового ребёнка не смогла родить! Я запрещаю даже упоминать его имя рядом со моим! Это существо не может принадлежать к моей семье! Всё это помешает моей работе и карьере!»

— Алексей, если ты уже понял, что не сможешь быть с Катей, я думаю, что тебе надо честно об этом ей сказать. Лучше так, чем причинять ей постоянную боль. Поверь мне, я очень уважаю и Катюшу, и тебя. Но унижать и обманывать её я не позволю.

— Я, Игорь, уеду скоро, — после недолгой паузы ответил Фадеев.

— Ты всё-таки принял предложение столичной клиники?

— Да, — тихо проговорил Фадеев. — Пусть я останусь в её памяти негодяем, что бросил её, чем она когда-нибудь поймёт, что в нашем разрыве есть и доля её вины. Я никогда не смогу сказать ей об этом, это будет для неё ударом.

— Знаешь, может ты и прав. Езжай, Алексей! Конечно, без тебя и твоей помощи Кате будет тяжело, но мы поможем. А ты езжай, возможно, ты встретишь свою женщину, сможешь сделать её счастливой и сам станешь счастливым. Ладно, Алёша, пойду я. Мне сегодня Анютку забрать надо с Инночкой, они у профессора на даче ночевали. Сдают мои тесть и тёща, как-то разом постарели.

Катя будто очнулась, услышав скрежет ножек отодвигаемого стула, резко развернулась и быстро спряталась за шкаф, стоящий у двери. Игорь вышел, привычным движением поправил чёлку и неторопливо двинулся по коридору. Булавина дождалась, когда он скроется в одной из палат, и тихо шагнула в сторону. Никто не должен её увидеть. Никто! Пусть всё услышанное останется тайной. Но она сделает кое-что. Она должна. Она сама поговорит с Алексеем, сама разорвёт их непростые отношения. И это будет её признательностью за всё, что сделал для неё этот человек. Пусть она будет виновата в их разрыве. А он… он пусть попытается стать счастливым.

***

Двери лифта медленно разошлись, Катя вышла на площадку и глубоко вдохнула. Надо сделать вид, что у неё всё хорошо, чтобы маленький Алёшка не нервничал, а Нина Глебовна не догадалась о том, что сил уже почти не осталось. Катя открыла дверь и услышала детский крик:

— Ма! Ма!

Она остановилась, прислонившись плечом к стене и улыбаясь. Нина Глебовна, их соседка и няня Алёшки, выглянула из комнаты и строго спросила:

— Ну, чего стоим? Давай живо переодевайся, ужин на плите. Слышь, Катя, тут курьер билеты какие-то принёс, ты в курсе?

— Да, Нина Глебовна, знаю. Иринка с помощью Семёна Марковича Лившица смогла организовать нашу поездку в Центр реабилитации на полный курс. Через две недели едем. Я отпуск взяла за свой счёт на месяц, так что вперёд.

— За свой счёт, — проворчала Блажевская. — А потом, Катя? Опять Алексей денег даст?

Катя грустно усмехнулась и отрицательно мотнула головой:

— Нет, Нина Глебовна, мы с Алексеем расстались. Я поняла, что не смогу больше быть с ним. Он заслужил простое человеческое счастье. А что мы с Алёшкой можем ему дать? Только проблемы и всё.

Блажевская прищурилась и вдруг цокнула языком:

— Не всю правду ты мне говоришь, да, Катя? Но это ваши дела. Учти только, сегодня судороги у Алёши опять были. И намного сильнее, чем раньше. Это надо будет учесть там, в клинике. Мама знает, что вы едете?

Катя кивнула и опустилась на корточки перед креслом, на котором сидел Алёша, сжала вывернутые запястья и поцеловала судорожно дрожащие пальчики. Сын откинулся назад и улыбнулся. Криво, обнажая зубки и мелко подёргивая головой. «Повреждение базальных структур… как доказать ей это… не смогу принять его…»

— Нина Глебовна, спасибо вам. Вы идите, отдыхайте, мы уже сами тут.

Блажевская тяжело поднялась и тихо сказала:

— Звони, Катюш, если что. И… держись.

Она медленно вышла, а Катя так и осталась сидеть перед креслом сына, аккуратно вытирая вытекающую на маленький острый подбородок слюну. Она покормила его, затем искупала, постоянно поддерживая голову, что Алёшка пытался закинуть назад, уложила сына в постель и присела рядом. Что бы ни случилось, она должна быть сильной. Ради сына. О себе ей думать некогда.

Катя дождалась, пока Алёшка заснёт, вышла из детской комнаты и медленно сползла по стене, закрывая себе рот ладошкой, стараясь удержать рыдания и крик. За что? За что жизнь так жестоко с ней обошлась? Что будет с ней через десять лет? Через двадцать? Катя судорожно вдохнула, вспомнив слова Фадеева: «я врач всё-таки», и вдруг чётко поняла — она тоже врач и тоже понимает всю правду его слов, только принять эту правду она никогда не сможет. И будет бороться!